Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна - Страница 9

– Как ты думаешь, Кира, – спросил у меня однажды Женя, после того как я выслушал сказанное им наизусть стихотворение, – о чем там говорится?

– Конечно, про детский сад. Ты помнишь, там в одном месте как будто есть garçon?

– А мне почему-то казалось, что про зверей, – разочарованно протянул Женя.

– Ты думаешь, про зверей? А как по-французски зверь?

– Animal.

– Там ведь нет animal.

– Почем ты знаешь? Мы так скоро говорим…

Но стихотворение было выучено, – мама, во всяком случае, разберет, в чем там дело.

Вечером, в сочельник, после получения подарков и прихода Weihnachtsmann’а, за чаем, я шепнул Жене на ухо:

– Пора начинать, а то нас уложат спать.

– Только вместе, – так же шепотом ответил Женя.

– Что вы там шепчетесь? – спросила мама.

– Это наш главный сюрприз! – сияя, ответил Женя.

Все насторожились.

– Как! Еще один? – радостно удивилась мама.

Мы встали, переглянулись, затем, торопясь и перебивая друг друга, сказали наше стихотворение.

В ответ – странное молчание.

Папа удивленно смотрит на маму; сестры почему-то кусают губы; старший брат, плохо знающий французский, презрительно улыбается (должно быть, от зависти); у мамы недоумевающее лицо.

– На каком это языке? – спрашивает она.

Мы краснеем.

– Конечно, на французском! – храбрюсь я.

– Я не поняла ни одного слова.

Все смеются. Я смотрю на Женю: он весь красный и вот-вот расплачется.

– Пусть скажет один из вас и помедленней, – предлагает папа.

– Вам-то хорошо слушать, а каково нам говорить, ничего не понимая, – с горечью думаю я.

– Ну, что же?

У Жени от обиды трясется губа.

– Сказать или не сказать? Скажу.

Леселинар ишер ибаш,

Клош кариронэ дема,

Жезиенэ наиерже паш…[10]

Общий хохот. У меня на глазах слезы. Женя плачет.

– Ничего вы не понимаете по-французски, – всхлипываю я. – У нас все старшие дети это учили.

– Теперь я поняла. Это очень веселое стихотворение, – говорит мама.

– Нет, ты нарочно! Я даже до конца не сказал…

Это кровное оскорбление смылось только папиным обещанием повести нас на днях в зоологический сад.

V

Рождество. За окнами синее небо, в белой детской розовые мечты.

– Женя, хороший был день вчера?

– Хороший. А сегодня еще лучше.

– Как ты думаешь, будет на елке серебряный дождь?

– Конечно, будет. Золотой, серебряный – всякий!

– А Маргарита будет?

– Непременно. Помнишь, она еще говорила m-llе Jeannе, что придет в розовом платье? Она еще так обиделась, когда m-llе сказала, что она и так розовая.

– Жалко. Ну, все равно! Я уверен, что будет чудно! Только нам нужно вставать. Ты не помнишь, где конфеты для m-llеs?

– У мамы в комнате, на столе. Ну, раз, два, три…

Ровно в девять часов мы стояли перед дверью детского сада с коробками и цветами в руках. Нам долго не открывали.

– У меня цветы лучше, – хвастал Женя, – у меня розы.

– Мне мои больше нравятся. У меня и так на коробке розы!

– Это не розы, а шиповник.

– Все равно.

Этот вопрос так и остался невыясненным, потому что распахнулась дверь.

– Здравствуйте. Поздравляю вас с праздником! – встретила нас расфранченная горничная. – Барышни еще спят.

– Вот сони! – воскликнул Женя.

Я укоризненно дернул его за рукав. Горничная засмеялась.

– Вы больно рано пришли.

Qui est la? Qui est la?[11] – послышался откуда-то издалека голос m-llе Marie. – Матриона! Матриона!

Горничная убежала. Мы разделись и встали в дверях, крепко прижимая к себе подарки.

– А все-таки у меня лучше, – не унимался Женя. – У меня настоящие розы, а у тебя нарисованные.

– Зато нарисованные никогда не завянут. Ты думаешь, m-llе очень нужны какие-то глупые девочки на твоей коробке?

– Посмотрим… – с предвкушением близкого торжества проговорил Женя.

В соседней комнате послышались шаги. Мы замолчали и приняли приятный вид.

– Барышни проснулись и вас ожидают.

Матрена шла впереди, мы за ней. Мы еще никогда не были в комнате m-llеs и потому чувствовали себя немного неловко.

Первое, что поразило нас в этой комнате, было множество портретов на стенах, второе – сами m-llеs. Вместо обычных синих платьев на них были какие-то пестрые, страшно яркие балахоны с массой оборок и лент.

– Наши милые маленькие друзья! Как мы рады вас видеть! – говорили они, целуя нас.

– А это я вам к Рождеству, – сказал я, протягивая m-llе Marie сначала коробку, потом букет.

– Это я вам к Рождеству, – повторил Женя, делая то же с m-llе Sophie.

– Как мы тронуты! Зачем? Зачем? Какие чудные розы! Поблагодарите вашу маму, – восклицала m-llе Marie, суетливо бегая по комнате.

Пока Женя передавал мамино поздравление, я принялся разглядывать портреты. Это были портреты детей: больших и маленьких, кудрявых и стриженых, смеющихся и серьезных.

– Эти дети тоже приходили в детский сад? – спросил я подошедшую m-llе Sophie.

– Да, это все маленькие ученики и ученицы. Многие из них уже в гимназии.

– А эта тоже в гимназии? – и я указал на фотографию девочки в золотой рамке, висевшую над постелью одной из m-llеs.

– Нет, это наша маленькая племянница Blanchette. Она всегда живет в Лозанне.

– Там хорошо? Там есть море?

– Моря там нет, но есть озеро – Женевское, или Леманское, – голубое, тихое, с белыми парусными лодочками.

– Когда я вырасту, я непременно туда поеду. Почему вы туда не едете?

Лицо m-llе Sophie сделалось грустным.

– Долго рассказывать, да ты и не поймешь. Пойдем лучше посмотрим, что там m-llе Marie показывает Жене.

M-llе Marie сидела у письменного стола; Женя стоял подле нее и рассматривал какие-то картинки.

– Я показываю Жене фотографии нашей школы, – сказала m-llе Marie, обращаясь к сестре, – показать им, может быть, наши семейные карточки?

Та согласилась. M-llе Marie достала с полки небольшой альбом из темно-красной кожи, украшенный серебряными разводами, и распахнула его на первой странице.

– Это мы обе с мамой, когда нам было пять и шесть лет. Похожи ли мы здесь?

Мы переглянулись. На нас смотрели две девочки в локонах. Одна держала в руке мяч, другая куклу. Руки матери лежали у них на плечах.

– Похожи! – воскликнул Женя. – Только вы теперь лучше!

M-llеs дружно расхохотались.

– А это мой брат, когда был в коллеже, а это папа с m-llе Sophie, а это опять мы, шестнадцати и семнадцати лет, а это наша бабушка… – говорила m-llе Marie, перелистывая толстый альбом.

– Как странно! Неужели и вы были маленькими? – спросил я.

– И мы были маленькими, и ты сделаешься большим, – petit poisson deviendra grand, pourvu que Dieu lui prète vie.

– Разве я petit poisson?

– Не petit poisson ты, а petit garçon![12] – воскликнула молчавшая до сих пор m-llе Sophie и, притянув меня за плечо, поцеловала в голову.

– Нет, а все-таки, почему же здесь про рыбку? – допытывался я. – Расскажите, m-llе! Ну пожалуйста!

– Нет, про рыбку не надо; лучше про то, как вы были маленькие, – перебил меня Женя.

– Хорошо. А про рыбку я расскажу после праздников всем детям. Согласен, Кира?

– Согласен, согласен! Ну, как вы были маленькие?

– Мы жили в Лозанне, на тихой улице с большими садами. Нас было две сестры и брат…

– Маленький или большой? – перебил я.

– Он был старше нас на пять лет. Папа был учителем в одном пансионе для барышень, он преподавал историю…

– Какую историю?

– Древнюю, среднюю и новую. Когда вы поступите в гимназию, вы тоже будете ее учить. Кроме преподавания в пансионе, у него еще были уроки в коллеже и частные.