Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна - Страница 5

– Где же твой сюрприз? – иронически улыбается дядя.

Женя удивленно трет глаза:

– Я с мамой спал!

………

И теперь при каждой встрече со мной дядя неизменно спрашивает: «Ну, а как твой сюрприз?»

В Пассаже

Для меня навсегда осталось загадкой, почему у всех немецких бонн непременно есть жених и этот жених непременно Карл.

Они могут различаться друг от друга цветом лица (вернее, оттенком румянца – бледных Fräulein не бывает), прической, манерой наказывать и прощать, но у каждой из них на комоде мы неизбежно найдем фотографическую карточку с надписью: «Моей горячо любимой Доротее… Эльзе… Сусанне… от ее верного Карла».

У этого Карла высоко поднятая голова, закрученные усы, широкие плечи и выдвинутая грудь с двумя дугами блестящих пуговиц.

Такой Карл красовался на комоде и у нашей Fräulein, и о нем рассказывала она в тот день на прогулке Лене. Этот рассказ мы, дети, знали уже давно, – с первого дня ее приезда.

У ее Карла были голубые глаза, веселый характер и цитра, на которой он играл три вещи: «О, Tannenbaum, о, Tannenbaum», «Die Wacht am Rhein» и «Kommt’s Vöglein geflogen»[7]… Кроме того, он хорошо танцевал и пел на вечерах «Schnadahüpfeln». Этого слова я, даже после старательных разъяснений Fräulein, никак не мог понять. Мне эти «Schnadahüpfeln»[8] представлялись в виде маленьких прыгающих насекомых с очень длинными ногами. В конце концов я так и решил, что он, несмотря на свои двадцать три года и усы, пел именно о них.

В тот день незадолго до прогулки Fräulein получила от него письмо и с новым жаром рассказывала о нем Лене.

– Он недавно катался на лодке в Тиргартене со своей тетей. О, он прекрасно гребет! Если бы вы только видели, Ленхен, как он красив на воде! Взмахнет один раз веслами, и лодка уже на середине озера! Дома вы сама прочтете его письмо. Недавно он был приглашен в крестные отцы к своему товарищу и дал своей крестнице мое имя – Сусанна. После крестин он с ней фотографировался, я скоро получу эту карточку. Как вы думаете, Ленхен, в какую рамку ее лучше вставить?

– Я думаю, в золотую? – нерешительно сказала Лена.

– О, нет, Gott bewahr! Он ведь сам золотой, – я хочу сказать – блондин. Я думаю, к его волосам лучше всего пойдет голубая рамка небесного цвета.

– А по-моему, малиновая, – вставил я свое слово.

– Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом, – строго сказала Fräulein и, обернувшись к Лене, продолжала свой рассказ.

В Пассаже было пестро и людно. У витрин стояли нарядные дамы; то и дело открывались и закрывались двери магазинов, впуская и выпуская покупателей. Сквозь стеклянную крышу синело осеннее небо.

Взглянув наверх, я вспомнил небесно-голубую рамку, свой совет и последовавшую за ним фразу Fräulein.

Мне семь лет, и я слишком молод! Но если я слишком молод, зачем мне слушать о Карле? В Пассаже столько вещей более привлекательных и подходящих для моих семи лет. Например, кондитерская, где такие красивые пирожные, или игрушечный магазин, или…

Я оглянулся: Fräulein, увлеченная разговором, очевидно, не думала обо мне; Лена, хотя и не увлеченная, тоже не смотрела в мою сторону.

Дойдя до угла, я быстро свернул в боковой ряд и бегом пустился вперед. Моей ближайшей целью было разыскать большого белого медведя с тарелкой в лапах у двери мехового магазина. Из-за него, собственно, я и упросил Fräulein пойти в Пассаж. В одной немецкой книге я прочел его историю. Детство и молодость его прошли в ледяном дворце на берегу океана. Там он был королем над всеми медведями. Утром он пил рыбий жир, конечно, не такой противный, как мой; после обеда ему подавали на серебряном блюде целую гору мороженого. По окончании утреннего завтрака он шел в тронный зал, усеянный бриллиантами, и судил всех других медведей. Вечера его проходили частью в катании на санях, частью в танцах, – медведи отлично танцуют на льду. Все стены его дворца были увешаны ледяными лампочками, в середине которых пышным цветком горело голубое пламя. При первом взмахе королевской лапы музыканты брались за трубы, и бал начинался. Не знаю, можно ли назвать балом, когда танцует один? Потому что он танцевал один – королева в это время укладывала своих медвежат спать. И вот однажды ночью пришли во дворец какие-то страшные враги, увезли королеву с детьми в зверинец, а его приставили в Пассаж сторожить меховой магазин.

К этому медведю я и направил свои шаги. Найти его было не так легко – ряды ничем не отличались друг от друга. Везде сияли витрины, всюду перед ними стояли дамы.

Мое внимание привлекла одна такая витрина, немного походившая на тронный зал короля-медведя. Толстое стекло напоминало лед, разноцветные камни, особенно бриллианты, – стены его дворца.

Кто знает, может быть, их привезли сюда вместе с медведем? Может быть, они взяты из той тарелки, которую он так жалобно протягивает прохожим? Я стал разглядывать одну брошку – бриллиантовую розу. В немецкой книге говорилось о лампочках-цветах. Когда они зажжены, они голубые; днем они должны быть белыми. Это, наверное, такая лампочка!

Через минуту я был в этом убежден и решил во что бы то ни стало возвратить ее медведю.

Я призадумался. Мои семь лет говорили мне, что без денег ее не отдадут, но мои семь лет говорили мне также, что за двадцать копеек, звеневших у меня в кармане, бриллиантовой лампы купить нельзя. После нескольких секунд колебаний я вошел в магазин.

– Что вам угодно? – с некоторым удивлением спросила меня барышня у прилавка.

– Мне нужна бриллиантовая лампочка… бриллиантовая роза… – поправился я, сообразив, что барышня не знает истории этой розы.

– Бриллиантовая роза? Что же вы будете с ней делать?

– Она мне нужна для одного дела. Это секрет!

– Вот как! – засмеялась барышня. – А нельзя ли узнать – какой?

– Можно, – только дайте мне розу!

– Роза не моя, я не могу вам ее дать. Но скоро вернется хозяин, и я передам ему вашу просьбу. Вы подождете его?

– Да, конечно.

– Так сядьте вот сюда на стул и расскажите мне о себе. Кто вы, как вас зовут, сколько вам лет, почему вы без няни?

Я сел на указанный стул и начал:

– Меня зовут Кира, мне семь лет, и няни у меня давно уж нет, но есть Fräulein.

– Где же она?

Я замялся.

– Вы, может быть, от нее убежали? Ай-ай-ай! Это нехорошо! Она, наверное, вас ищет, беспокоится.

– Ничего не беспокоится, она сегодня утром получила письмо от Карла и совсем обо мне не думает.

– Кто это – Карл?

– Ее жених, лейтенант. Он играет на цитре, у него голубые глаза и золотые волосы. Ему двадцать три года.

– Это она вам все рассказывает? – засмеялась барышня.

– Нет, не мне, – Люсе и Лене. Но я всегда слышу и уже наизусть все знаю. Я его терпеть не могу!

– Почему же?

– Когда Fräulein получит от него письмо, она три дня рассказывает, что он написал. Кончит и сначала, кончит и сначала…

Барышня смеялась. Часы над кассой пробили три. В половину четвертого мы должны быть дома к обеду.

– Вы, может быть, в другой раз зайдете? – спросила барышня, заметив мой взгляд на часы.

– Нет, мне в другой раз, наверное, не удастся… Мне сейчас нужна роза…

– Хозяин, вероятно, долго еще не придет. Вы такой умный мальчик, такой развитой, послушайтесь меня: идите лучше к вашей Fräulein.

«Умный и развитой» мне понравилось; от совета я поморщился.

– Знаете, Кира, эту розу, наверное, долго не купят, она очень дорогая, – продолжала барышня. – Когда вы будете побольше, вы придете за ней. Хорошо?

Я уже колебался. Гнев Fräulein меня мало трогал, но что скажет мама?

Барышня подошла ко мне и взяла меня за руку.

– Я сберегу ее для вас!

– Наверное?

– Да, обещаю.

– Хорошо… – со вздохом ответил я.

Барышня вышла и через минуту вернулась с каким-то господином.

– Этот господин сейчас усадит вас на извозчика, и вы дадите ему свой адрес. Вы ведь знаете, где ваш дом?