1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов - Гладышев Андрей Владимирович - Страница 17

Что касается казаков, то союзное командование, с одной стороны, имело о них свое неоднозначное мнение, а с другой - знало, как представляет их наполеоновская пропаганда. В обращенных к французам декларациях союзников казаки упоминаются редко, а русское командование и лично Александр I, со своей стороны, обозначали политику профилактики преступлений: казачий атаман М.И. Платов неоднократно предупреждался, что его подчиненные должны вести себя с местным населением подобающим образом.

Неподобающее поведение «казаков Платова» 13 января отметил К. Мюфлинг, 14 января об этом написал Шварценбергу Гиулай. В тот же день вечером из Пон-а-Муссона Йорк писал Блюхеру о злодеяниях казаков, за которые должны отвечать их офицеры и генералы, он же, со своей стороны, приказал своим подчиненным довести до сведения каждого солдата о необходимости соблюдения строгой дисциплины в отношении гражданского населения[217].

12 января из Лангра от Барклая де Толли поступило предписание М.И. Платову отстранить от командования полком и предать суду войскового старшину С.Д. Табунщикова[218], который еще в Ашаффенбурге пытался изнасиловать вдову Рейзерт, за что и был арестован. Барклай де Толли писал, что командир полка должен внушать своим подчиненным, чтобы они «уклонялись сколь можно от шалостей»[219], а не подавать пример: старшину следовало поставить рядовым в назидание другим.

Рей цитирует обнаруженное ей в РГВИА письмо от 24 января Александра I атаману М.И. Платову, в котором указывается, чтобы тот немедленно пресек всякие противоправные действия в отношении местного населения, тем более что «даже некоторые генералы и полковники грабят французские дома и женщин»[220]. М.-П. Рей считает, что для русского царя такое поведение было не только неприемлемо в моральном плане, но и опасно, ибо было способно спровоцировать всеобщее восстание. Отсюда - необходимость, «отчеканенная» Александром I и его приближенными, бережно обращаться с гражданскими[221].

И вот из Труа слышен уже окрик... Барклай де Толли пишет Платову предписание, в котором напоминается о необходимости доброжелательного отношения к гражданскому населению Франции. Барклай де Толли сетует, что, казалось бы, всем командирам даны были вполне четкие указания на «удержание подчиненных от оскорблений обывателям». Воля Александра I в этом отношении была выражена абсолютно четко. Тем не менее «своевольства солдат, умножаясь день ото дня, доводят их до самых даже грабительств, и некоторые жители в ожидании облегчения жребия своего, потерпев уже совершенное разорение, оставляют дома свои и предаются отчаянию, которое неизбежно должно навлечь ужасные последствия и для самих армий». Барклай де Толли, напоминая о судьбе французов в России в 1812 г., прямо пишет, что постигнет армию, дурно обращающуюся с мирным населением: за это придется заплатить «ценою крови». Он еще раз призывает командиров «обуздать своевольства подчиненных своих». Причем командирам корпусов надлежит не просто передать по инстанциям это распоряжение, а лично следить за их выполнением[222]. М.-П. Рей подытоживает и констатирует: «На протяжении всей кампании Александр I, а также Шварценберг, Блюхер, Барклай де Толли и фон Бюлов не прекращали заступаться за местных жителей»[223].

1.2 Страхи и первая встреча

Эпидемия страха

Война пришла в города и деревни Франции раньше, чем там стали слышны первые выстрелы... Парижане воодушевлялись захваченными у противника и выставленными на всеобщее обозрение знаменами, а провинциальную Францию охватила тревога, перерастающая в страх и панику: признаки надвигающейся беды были все ощутимее. «Зло еще не дошло до нас, но мы видели, что оно приближается, и мы были в ужасе»[224], -записал в начале января в свой дневник аббат Паске из Провена.

Война, которая велась уже более 20 лет где-то «там», приближалась к очагам французов: сначала через городки и деревушки потянулись колонны военнопленных. А. Уссэ (Гуссэ) указывал, что торжественное конвоирование пленных солдат союзников должно было вдохновить парижан[225]. Кое-кого это зрелище, вероятно, действительно вдохновляло[226], но, видимо, по большей части - жителей столицы. Уссэ оговаривается: у провинциальных жителей северных и восточных департаментов вид военнопленных вызывал другие чувства[227]. В провинции вид военнопленных имел следствием не воодушевление, а деморализующий эффект. Если парижане могли гордиться славой французского оружия, наблюдая за пленными, напоказ водимыми по столичным мостовым, то провинциалы видели не только спектакль, но и саму жизнь, и больше волновались из-за опасности подхватить какие-нибудь болезни и эпидемии. Провинция сталкивалась с обратной стороной громыхающей все ближе и ближе войны, о том же писал позднее и М. Бланкпен: парижане иначе воспринимали колонны военнопленных, нежели боявшиеся заразы провинциалы[228].

2 декабря 1813 г. в Сен-Кантене решили, что еще есть время для празднования: как-никак - годовщина коронации императора совпадала с датой популярного местного фестиваля! Мэр Жан Жоли произнес пламенную речь, были музыка, песни, артиллерийский салют, овации. Все было призвано напоминать о победах императора и его благотворных реформах; население демонстрировало лояльность императору, крича: «Да здравствует Наполеон!» Но настроения быстро меняются. Муниципалитет получает уведомление, что через Сен-Кантен в 20-х числах января должны пройти конвоируемые пленные англичане: и военнопленные и конвойные должны будут получить здесь свой дневной рацион питания. Эти перемещения не обещали ничего хорошего: «...Несмотря на патриотический настрой небольшой группы горожан, собравшейся поглазеть на пленных англичан, зрелище получилось довольно мрачное, тревожные слухи все множились и множились»[229].

Вместе с военнопленными прибывали раненые и больные (как французы, так и иностранцы). Больницы и госпитали моментально были переполнены: в Корбей, чья больница была рассчитана на 15 мест, два месяца находилось 150 раненых и больных. Госпиталь Версаля, рассчитанный на 250 человек, 3 февраля принял 400 больных и раненых[230]. Анонимный автор дневника повествует о событиях в Валансьене[231]: с 22 декабря в город начинают прибывать раненые, эвакуируемые из госпиталей германского Майнца. Скоро их число стало настолько значительным, что два городских госпиталя переполнились и пациентов стали размещать на втором этаже мэрии и в здании прежней табачной фабрики. Некоторые богатые граждане города предоставили под раненых свои производственные и жилые помещения. 1 января решено организовать третий госпиталь, и мэр обратился к гражданам с просьбой собрать 200 необходимых для него шерстяных одеял[232].

Аббат Сурда пишет из деревушки Вилье-ан-Льё, что расположена недалеко от Сен-Этьена: прибыл «легион несчастных больных солдат, искалеченных, измученных, изнуренных тяготами, страдающих от паразитов». Сурда жалуется, что госпитали в соседних городах переполнены и для его маленькой коммуны даже 12 человек - «легион». Двое уже умерли... Аббат извиняется перед адресатом за излишние печальные подробности: «В наших глазах все представляется в черном свете. Политическая атмосфера, как и физическая - густой туман; лишь надежда пронизывает его»[233].