Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера - Страница 49

— Но это все же лучше, чем ничего, — отважно улыбаюсь я, хотя под ложечкой у меня посасывает.

Генри кривится. По его лицу видно — он бы предпочел тот вариант, в котором мы никуда не идем. Вот только как я могу спокойно вернуться в его лежбище, зная, что я ничего толком для него и Анны не сделала?

— Ладно, птичка, — уступает мне Генри, — в последний раз мы делаем по-твоему. Но ты не будешь отставать от меня ни на шаг. И будешь слушаться. И если что — я улечу вместе с тобой, и к черту твой Лимб и твою работу, поняла?

Ох, Генри…

Он еще не понимает, но я с большим удовольствием сделала бы именно так, как он просит. Осталась бы с ним, послала бы все к черту, перестала бы думать о том, что должна, отдалась бы только безумному «хочу», которое изнемогает от желания вновь тонуть в медовом янтаре глаз Генриха Хартмана. Без условий, без требований, просто так.

Потому что на самом деле — без него и серо, и пресно, и даже дышать как-то безвкусно.

Вот только — я не могу. Не могу и все тут. Пока есть ещё вера в неслучайность происходящего, пока есть шанс побороться за душу этого несносного рыжего типа — я не хочу опускать рук. В конце концов, уж не это ли лучше всего докажет мои к нему чувства? Впрочем… Если Анну не удастся вывести с кладбища, если выбор будет и вправду либо моя жизнь, либо её… Возможности сохранить верность Лимбу как-то стремительно урезаются.

— Я оставлю выбор за тобой, — я опускаю ресницы, — если угроза будет серьезной, значит — будет так. Я это приму.

— Так все-таки ты хочешь остаться со мной? — Генри спрашивает это шепотом, пробирающим до самой души, уже касаясь моих плеч, и вновь окутывая меня ледяным темным туманом скверны, прячущим мой запах и затемняющим ауру.

Я не отвечаю. Мне сложно озвучивать то, что думается — будто сказанное вслух оно вдруг станет менее глубоким. И неозвученное-то мне все это кажется преждевременным, невызревшим. Только смущенно прячу взгляд, ощущая только, как пальцы Генри переплетают мои. Он ведь не чувствует мой запах сейчас. Интересно, поймет ли…

— Однажды ты это скажешь, — тихо подводит черту Генри, — мы оба скажем. Я подожду, птичка. А сейчас — идем. Попробуем все-таки поймать твою подопечную.

Кажется, он все понял. Ох…

Дальнейший путь мы продолжаем уже без спешки. Очевидно, что с кладбища наша беглянка так просто не уйдет, попытается здесь скрыться или запросить поддержки.

Перед нами по дереву, по камушку неторопливо вырисовывается типичное кладбище рабочего квартала. Относительно небольшое, с простыми надгробиями, тесно сбившимися друг к другу. В паре мест видны следы эксгумаций, видимо, сроки аренды земли закончились, и отсюда их перенесли либо в более приличное, либо наоборот — в еще более дешевое место захоронения. В общем… Кладбище, закат, картинка идиллическая. Лишь в дальнем конце погоста, под сенью тенистых кленов виднеется несколько склепов — для тех, кто побогаче. Была здесь и часовенка, но она до того старая и обветшалая, что яснее некуда — её восстановление не является первостепенной тратой местного синода.

И пусть еще не стемнело, но… Но я все равно крепче сжимаю Генри за локоть. Так гораздо спокойнее.

— Почему демоны так любят селиться на кладбищах? — осторожно подаю я голос, когда Генри безмятежно топчет своими ботинками мощеную крупным булыжником дорожку, — Склепы настолько уютные?

— Суть в энергии смерти, птичка, — фыркает Генри, отбрасывая с плеча прядь волос, — любое кладбище — это земля мертвых в мире живых. Здесь любой, кто уже умер, на кладбищенской земле сильнее себя в том же Лимбе — раза в три. А что насчет уюта склепов — не так уж много пустых квартир в жилом городе. И чтобы селиться там, где регулярно охотятся патрули серафимов, что не гнушаются брать себе в помощь бесов-ищеек — нужно быть твердо уверенным в собственных силах. Бесам этого не хватает. Да и суккубам с инкубами тоже. Потому и отсыпаются на кладбищах, здесь в демонической форме и тихо, и больше шансов успешно выкрутиться из драки с серафимами.

— Но ведь серафимы — тоже… Того… — неловко замечаю я. В конце концов, все лимбийцы в прошлом — смертные. Некоторые еще и не по одному разу, ну, те, кто настолько трудоголик, чтобы отработать кредит и рвануть в перерождение. Никто, конечно, не фиксирует, кто в какой жизни кем был, личные дела и информация о переродившихся исчезают сразу же с перерождением, но в личных делах некоторых лимбийцев встречаются странные цифры. Один, два, три… Их всегда относят к количеству перерождений. Почему-то…

В любом случае, серафимы же тоже должны получать усиление на «земле смерти в мире живых». Нет?

— Любой серафим связан по рукам и ногам запретом на вред смертному миру, — насмешливо откликается Генри, — так вот тут их усиление играет против них, и они становятся более осязаемы. А в пылу драки чего стоит сшибить несколько надгробий? Особенно если демонов будет много. А их будет много, на кладбищах всегда пасутся стаями. Так и выходит, что проще отлавливать охотящихся одиночек на спорной территории без всяких усилений, чем нарываться на штрафы, да еще и рисковать пернатой шкурой.

— Ага, ясно. Слушай, ты уверен, что здесь кто-то есть? Я никого не вижу…

Нет, конечно, на кладбище спускаются сумерки, и фонарей тут мало, но я же должна кого-то заметить, или нет?

— Зато я их всех чую, — емко поясняет Генри, — например, на ветвях той дивной ивы, что мы только что прошли.

Я не удерживаюсь, оборачиваюсь — и успеваю заметить один темный силуэт до того, как он прижимается к дереву и сливается с ним. Вот это камуфляж, однако…

— Там их трое, — лениво роняет Генри, пока я вглядываюсь в тени и листья, пытаясь разобрать, где же это мне померещилось движение, — все бесы. Не волнуйся, эти не вылезут. Эти меня слишком боятся.

— Иногда мне кажется, что только я тебя не боюсь, — ворчу я, буквально заставляя себя отвернуться от злополучного дерева.

— Иногда мне тоже так кажется, — откликается Генри, — не переживай, птичка, это только так кажется. Не вздумай от меня отстать. Подтягиваются те, кто меня недостаточно боятся.

Вот теперь я их замечаю. Темные тени, что выныривают из-за деревьев, из-за надгробий. Много… Три… Четыре… Семь!

Куртка Генри под моими пальцами поскрипывает.

— Куда мы вообще идем? — тихонько озадачиваюсь я, стараясь не замечать скользящих следом за нами, от дерева к дереву, от могилы к могиле быстрых теней.

— К склепам, куда же еще, — буднично откликается Генри, будто по пять раз на дню занимается отловом беглых суккуб, — ей нужна поддержка своих. У суккубов и инкубов очень ярко выраженный стайный инстинкт, они уже давно спалили, что если не давать особо обещаний типа «любить только тебя» и не зариться на тех, кто эти обещания дал — особо и не палишься в греховных сводках. Правда удержаться это им особенно не помогает, но сбросить напряжение и подзарядиться от горячего соития всегда можно.

— У них там оргии, что ли? — тихонько икаю я, пытаясь не представлять сие красочное мероприятие, но увы… Воображение, мое воображение.

— Ну, это как раз редко, — успокаивающе ухмыляется Генри, — склеп для оргии не самое лучшее место, как думаешь? Но по кустам поваляться парочки могут… Тут главное не давать никаких обещаний. Не брать на себя обязательства.

— А ведь ты мне дал… — невпопад почему-то вспоминаю я, — дал мне обещание. Помнишь?

— Я слежу за тем, что болтаю, птичка, — Генри нашаривает мою ладонь на своем локте и крепко её сжимает, — и если я сказал, что ограничусь только тобой — значит, так я и намерен сделать. Если ты, конечно, не против. Ты против?

— Н-нет…

У меня аж голос садится от подобных бесед. Экую романтику мы однако на кладбище, полном голодного демонья, развели…

Но… Почему вдруг я? Почему он говорит все это мне? И просто… Ох, Генри…

Так и хочется ткнуться носом в его плечо и подышать им еще. В этот раз благодарно, раз уж от тепла в моей груди сейчас тесновато. Но некогда. Мы все-таки вышли к склепу. И нас тут уже ждут. Пятеро!