Орел и Ворон (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 47

Больно хорошо он ответил мне на языке московитов — вряд ли лях, скорее всего, именно литвин, в чье княжество когда-то вошли многие русские земли…

Я успел перекрыться палашом, а после еще — и еще, в отчаянии осознав, что этот противник заметно превосходит меня в искусстве ненавидимой мной рубки... Что еще немного — и он подловит меня на ошибке, и тогда уже ни русский калантарь, ни татарская мисюрка меня не спасут… Левая рука сама собой потянулась к кобуре с дареным князем Михаилом пистолем — бессмысленно!

Но тут же в голове промелькнула спасительная догадка…

Улучшим момент, я с силой ударил навстречу вражескому клинку — и одновременно с тем вырвал из кобуры пистоль. Привычно перехватив тот за ствол, я коротко и резко швырнул оружие в лицо усача! Лисовчик рефлекторно вскинул саблю к лицу, закрываясь от летящего в голову снаряда — но вслед за пистолем к противнику полетело острие палаша, выброшенного мной вперед в отчаянном, длинном выпаде…

Мгновением спустя литвин повалился на землю, безуспешно зажимая рукой колотую рану живота… А я замер в седле, не в силах поверить в собственный успех. Я выжил! Я выжил и выиграл — выиграл схватку у семерых воров!

Да я ведь даже и с помощью Орла не мыслил отбиться от них!

Эх, видел бы меня сотник!

…Движение за спиной я услышал слишком поздно, не успев даже обернуться назад. Спустя мгновение затылок взорвался острой болью — полетевшая на землю мисюрка не спасла от тяжелого удара…

А после свет в моих глазах померк.

Глава 17

Оставшись наедине с гонцом в своем шатре, князь Михаил Скопин-Шуйский с благоговением принял из рук стрелецкого сотника Тимофея Орлова крест и просфору, коими благословил его старец Иринарх, прославившийся подвигом затворничества и своей прозорливостью. После чего князь переспросил:

— Так и сказал: дерзай, и Бог поможет тебе?

Гонец, сильно побледневший с лица, едва слышно вымолвил — так, будто долго боролся с самим собой и сейчас все же решился сказать что-то очень важное, сокровенное… И стыдное:

— Не только княже…Не только.

Скопин-Шуйский, несколько изменившись в лице (крепкий подбородок выдвинулся вперед, а глаза загорелись недобрыми огоньками), спросил уже требовательно:

— Ну же, говори, не томи!

Сотник шумно сглотнул, после чего с явным усилием будто бы даже выдавил из себя роковые слова:

— Он сказал… Сказал… Что ты, князь, победишь во всех битвах. И что славе твоей ратной и народной любви начнут остро завидовать твои дядья, Шуйские — Дмитрий и Василий. Он сказал… Сказал…

Стрелец дернул ворот рубахи, разрывая ее на груди — и едва не выкрикнул:

— Отравят тебя дядья после всех твоих побед! Отравят, сгубят на пиру! Но только после того, как справишься ты с Сапегой и самозванцем, сняв осаду с Троице-Сергеевой лавры…

Михаил Васильевич, четвероюродный племянник ныне правящего царя, очень сильно побледнел в лице. После чего пошатнулся, будто опору какую потерял — и неловко ступая назад, добрался до лавки, на которую с трудом сумел сесть. Одновременно с тем князь тихо приговаривал:

— Но как же… Но как же так… Не может быть… Не может…

Воеводу царской рати отвлек внезапный вскрик гонца. Тот же, следом за вскриком тяжело, протяжно застонав, осел наземь… И тогда отвлеченный столь необычным поведением стрелецкого сотника, хорошо знакомого Михаилу еще с битвы на реке Вороньей, Скопин-Шуйский поспешил к своему верному соратнику:

— Тимофей, рана? Лекаря звать?!

Однако последний, ошалело посмотревший прямо в глаза племянника царя, лишь только отрицательно покачал головой. После чего он вполне уверенно поднялся с земли, при этом едва слышно произнеся: «а как же Стасик…».

— Ты о ком, сотник?

Князь уже с легким подозрением уставился на стрельца — а вдруг тот умом тронулся?! — но последний, как кажется, уже вполне пришел в себя:

— Простите меня, Михаил Васильевич, скорблю о друге своем пропавшем, ротмистре рейтар Себастьяне фон Ронине. Меня остался прикрывать, чтобы передал я благословение и дары старца Иринарха! Невыносимо скорблю по товарищу! Дозволь же мне, княже, взять хоть пяток детей боярских из его эскадрона, да с ними назад вернуться? Полтора дня пути туда, полтора обратно — коли пал ротмистр, так хоть похороним по-людски. А ежели нет, и в полон его лисовчики взяли — так может, и отбить удастся?!

Скопин-Шуйский в раздражение на самого себя дернул головой:

— Нужный человек фон Ронин, смелости необычайной! И сгинул ни за грош… Я виноват, Тимофей, я виноват, что отправил вас вдвоем. Да думал, что от малых числом ворогов отобьетесь, а от погони уйти сумеете, чай заводные лошади были… Конечно, бери — хотя пяток, хоть целый десяток! Тут пока вас не было, я пустил в свободный поиск донских казаков атамана Дмитрия Шарова. Так они-то воровских казачков пана Лисовского от окрестностей лагеря нашего на целых день пути отвадили! Так отвадили, что уцелевшие теперь к нам близко подобраться опасаются... До Ростова, конечно, дорогу донцы бы не расчистили — скорее уж сами бы сгинули… Но по окрестностям теперь тихо.

Стрелец поклонился воеводе в пояс:

— Благодарю, княже, благодарю! Сей же миг пойду людей собирать… Только прошу также коней нам дать заводных на каждого, да пистолей выделить, сколько возможно.

Михаил Васильевич согласно кивнул:

— Ступай и ни о чем не беспокойся. Дам все, что попросишь!

И только когда полог шатра опустился за спиной сотника, царский племянник вновь добрел до лавки и тяжело, грузно на нее сел. После чего надолго замер, остановив взгляд на одной точке, тяжело размышляя об услышанном предупреждении…

— Вот значит как, любезные дядья, поступить вы со мной хотите… Нет вам больше моей веры, иудушки! Бориску Годунова предали и отравили, Дмитрия Иоанновича предали и убили — пусть даже и самозванцем он был… И меня, выходит, сжить со свету желаете?! Не бывать тому!!!

Скопин-Шуйский, известный своей смелостью и ратной выучкой воин, неожиданно резко вскочил со скамьи, вырвав саблю из ножен — словно желая зарубить ей невидимого противника… Но подышав немного, князь пришел в себя — и вложив клинок обратно в ножны, уже тише и спокойнее произнес:

— Значит, дадут победить — а уже потом травить станут… Ну хорошо. Время подготовиться у меня есть, а воры и люди литовские сейчас важнее. Сейчас важнее…

Но чтобы сказал Скопин-Шуйский о своем стрелецком сотнике, бредущем по лагерю с выпученными от удивления глазами, восторженно рассматривающего все вокруг и безостановочно бубнящего себе под нос? Особенно, если бы ему удалось расслышать, что именно Тимофей Орлов по прозвище «Орел» говорит:

— Значит, коли я теперь полностью владею «аватаром» после разговора с князем, будущее изменилось — и мое сознание застряло здесь?! А меня ТАМ, получается, уже и нет?! Но как же, как же Стасик… Неужели погиб с фон Рониным?! Надо спешить! Надо вернуться, надо как можно скорее вернуться…

Наверное, Михаил Васильевич счел бы, что потеря друга очень сильно ударила по его гонцу — и тот тронулся умом. А раз так, то и предупреждение его может быть передано не старцем, а выдумано безумцем!

Да, наверняка бы молодой воевода так и подумал бы, с радостью поверив в то, что дядья его на самом деле не желают травить…

А потому очень даже хорошо, что воевода сейчас не мог слышать сотника!

Путь в Перяславль-Рязанский встречал обычной городской суетой. По Большой Московской дороге двигались возы и вышагивали по пыльной дороге жители городских слобод. Солнце пекло беспощадно, так что даже вездесущие мошки попрятались.— А ну, пошли прочь! Вот я вас! — замахнулся на сгорбившихся путников безусый юноша.— Угомонись, Степка. Остынь — казацкий сотник выдохнул в густую русую бороду.— Да я-то что, Василий Петрович? Сами под ноги кобыле бросаются. — развел руками десятник. Шагающие действительно перекрыли дорогу и только после внушения отошли.Василий Ушак ничего не ответил, чем ближе они приближались к городу, тем сильнее его охватывало непонятное смятение. Правильно ли он поступил, разделив отряд, что Прокопий Петрович к князю Михаилу послал? Но уж больно добычу взяли странную.Сотник воеводу уважал, пусть за глаза его многие и называли худородным. Многое они вместе прошли и пережили. Со времен царя Бориски Василий находился при воеводе. Видел как Прокопий зубами скрежещет, ждет возможности Годунова сбросить. И случилось. Помер Бориска. То ли отравили, то сам грешный преставился. То-то воевода радовался. Сразу же поддался уговорам Басманова и Голицина перейти на сторону царевича Дмитрия. Кто там теперь знает самозванец то был али нет, но сотник своими глазами царевича видел и о делах его слышал, царь был добрый. Вот и Прокопий Петрович так думал. Воевода имел знатное уважение среди детей боярских, а вместе с ними на сторону явившегося царевича перешла дружина не только Переяславля-Рязанского, но и других городов поблизости. Доверяли словам и делам Прокопия Петровича сильно.Сотник вытер пот со лба. Их разделенный отряд въезжал в одну из слобод, вплеснувшихся за городские стены. Избы стояли одна к одной, редко когда у такого жилья виднелся небольшой участок. Зимой жилье топилось по-черному, так что труб на крышах не было. Люди здесь жили по большей части мастеровые и каждый занимался своим делом. А за домами виднелась небольшая, но красивая срубная церковка, а за ней еще.— Как думаешь, Василь Петрович, воевода нас не заругает? — поравнялся с ним десятник.— Тебе-то какая с того беда, Степка? — нахмурился сотник. — Ругать если что он меня будет, вы мой приказ исполняли. И до сих пор считаю, что верно мы поступили.В голову полезли темные мысли и Ушак снова погрузился в прошлое.Кинул клич воевода Ляпунов и к войску присоединились служилые люди из других южных городов, чтобы царевичу помочь. А спустя время под Кромами, Прокопий Петрович своим примером доказал, что в царя нового верит и служить ему будет честно. Ну и сотник его примеру последовал. А как не последовать ежели служба ратная?Но не долго царствовал Дмитрий Иванович. Не понял народ православный его обычаев странных. Недовольство зрело. Прокатились по городам и весям слухи, что царь самозваный в Кремле сидит. Посты церковные не блюдет, нарушает предков обычаи в одежде и жизни своей. Иностранцев дюже привечает, так, что аж на полячке католичке жениться собирается и войной на Турцию и Швецию пойти решил. Раздражало народ то, что царь прямо насмехался над московскими обычаями, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую наш народ не ест. Но больше всех недовольны бояре были, что царь Дмитрий новых людей при себе возвысил, несмотря на слабую знатность. Во главе недовольных конечно же встал Васька Шуйский с сотоварищи: Голицыным, Куракиным и особами духовного звания из Казани да Коломны. Даже убийство царя задумали, но не вышло ничего: поймали татей неизвестных, да толпа городская их сама и разорвала. Народ царя поддерживал, да и любил, вестимо.— Василь Петрович, как через город пойдем? Через Ямскую слободу и Гору Скоморошью или через Острог? — поравнялся с сотником его подчиненный.— Через Острог пойдем, нечего нам круги кружить, нужно быстрее воеводе доложиться. — солнце и не думало прекращать жарить и сотнику постоянно приходилось вытирать со лба и щек липкий пот. Не хочешь, а позавидуешь иноземцам с голыми лицами.За домами было видно дымящую кузню Алексия. Сотник поймал себя на мысли, что нужно обязательно заехать к нему по поводу новой сабли, но это только после встречи с Прокопием Петровичем. Мало ли как он отреагирует на самовольство сотника.Отряд Ушака двигался между Архиерейской и Черной слободой. Разница была разительная. Владычная слобода, аккуратная и по церковному чистая находилась на небольшом возвышении над Черной, даже своим местом показывая свое положение. Часто между жителями возникали распри, даже между теми, кто в соседних дворах проживал, а все потому, что подати у слободских и горожан разные были. Черная Посадская государю платила, а Белая Архиерейская не в казну, а лично архиерею отчитывалась. Хорошо, что совсем недавно весь торг в Черную слободу перенесли, а так и до бунта было недалеко, а народ здесь горячий.Горячий народ был и в Москве. После свадьбы царевича Дмитрия на полячке, народ безмолвствовал, но после того как за ней явились ляхи по дворам все больше начали распространяться слухи о неправильности царя. После свадьбы поляки в пьяном разгуле врывались в дома москвичей, пытались насиловать женщин, грабить прохожих. А панские гайдуки, в пьяном помешательстве стреляли во все стороны из пистолей и кричали, что царь им не указ, ибо король польский и они сами посадили его на русский престол. Народ ждал.А вот Васька Шуйский ждать не стал, а решил воспользоваться польским разгулом и народным недовольством. Он собрал верных ему людей служилых, купцов и прочих, и вместе с ними составил план мести полякам, а заодно и царю. Заговорщики отметили дома, в которых жили польские гости, и решили ударить в набат и призвать народ русский под предлогом защиты царя к бунту. Ибо при всех волнениях большинство жителей Москвы души в царе не чаяло. Говорят, верные люди царю Дмитрию об том докладывали, но он только отмахнулся и продолжил праздновать, уверен был в своей силе. Шуйский тем временем уменьшил от имени царя охрану во дворце, да лихих людей из острогов освободил и оружие выдал.На рассвете прогремел набат на Ильинке. Ему вторили другие церкви, не зная, в чём дело. Шуйские, Голицын, Татищев въехали на Красную площадь со своими людьми при оружии. Васька смог убедить народ, что поляки после своего воровства теперь пытаются убить царя. Жители Москвы все как один поднялись на защиту Дмитрия Ивановича. Ненависть к иноземцам сделала своё дело, возбуждённые москвичи кинулись бить и грабить поляков со страшной силой.— Хорошо дома. — улыбнулся щербатым ртом Степка, щурясь от яркого солнца.Дорога шла через Острог прямо к Кремлю. Кварталы здесь были больше, да и чище чем за спиной отряда. Встречающиеся казачки ломали перед сотником шапки. Здесь жили в основном приказные люди, духовенство и стрельцы. А эти к порядку приучены.Сотник и сам поймал себя на мысли, что ему приятно возвращаться домой и снова вернулся в глубину своей памяти. Перед глазами возникла белокаменная Москва.Услышавший колокольный звон Дмитрий Иванович бросился из дворца, но ему сказали, что Москва уже в огне. Царевич бросился к молодой жене, чтобы вместе ехать на пожар, чтобы показать народу что их царь с ними, но толпа уже билась и немецкими алебардистами. Все слуги, кроме Басманова, до последнего остававшимся преданным царю, разбежались.Как рассказывал потом Прокопий Петрович, царь, который не нашел своей сабли, вооружился алебардой и был готов до последнего биться за свою жизнь. В этот же момент был в сердце подло убит Басманов, который пытался образумить толпу.Дмитрий Иванович запер дверь, но толпа уже бросилась на нее и начала ее ломать и рубить. Царевич бросился бежать и попытался спуститься из окна, но упал прямо к стрельцам. Служилые люди были преданы царю, тем более что он сулил за свою защиту чины и богатства. Но люди Шуйского попросту пригрозили стрельцам тем, что убьют их семьи. Такой довод было не оспорить.Стрельцы потребовали доказательств того, что царь — самозванец. Был отправлен гонцом к царице Марфе Иван Голицин. Но как говаривал Прокопий Петрович, этот человек не был у Марфы, а просто через какое-то время вернулся к стрельцам и сказал, что царица передает, что сын ее убит в Угличе. Стрельцы отступили. Судьба царевича была решена.Сотник перекрестился. Такую смерть Дмитрий точно не заслужил.Тела убиенных вынесли к Красной площади. В течение первого дня они лежали в грязи посреди рынка. К утру второго дня принесли помост и положили на него тело теперь уже бывшего царевича Дмитрия. На грудь ему положили маску, а в рот воткнули дудку, как скомороху. А под стол бросили увеченный труп Басманова. Три дня длились надругательства москвичей над телом — его посыпали песком, мазали дёгтем и нечистотами. Но не все участвовали в этом, многие жители столицы оплакивали царя. Зрело новое недовольство. Чтобы этого не допустить на площадях читали грамоту о Гришке Отрепьеве, распустили слух, что маска на груди убитого это идол, которому он поклонялся.Убитого, некогда любимого царя похоронили на кладбище для пьяниц. Но почти сразу же ударили лютые морозы и уничтожили посевы. Пожухла трава, начался падеж скота. Поползли слухи, что на кладбище для пьяниц ночами мерцают странные огни, и слышны звуки гульбы. Что тело лжецаря перемещается с кладбища на кладбище. Народ заволновался. Тело, которое было там, где и раньше, выкопали и сожгли. Хотя говорили, что этого беса и огонь не берет. Пепел от изувеченных и полусгнивших останков смешали с порохом и выстрелили в сторону Речи Посполитой. Как оказалось, не помогло.— Василь Петрович, подъезжаем. — весело сказал юнец и указал на вырастающие стены деревянного Кремля.— Без тебя вижу. Угомонись уже. — сотник нахлобучил шапку на голову. Простоволосым в Кремль входить не полагалось.У ворот стража расступилась, пропуская узнанного соратника воеводы. Юнец приосанился в седле, мол смотрите с каким человеком рядом еду.— Князь у себя? — сотник обернулся к стрельцам. — Не уехал ли куда?— У себя, Петрович, куда ж он денется. — кивнул стрелец, вытирая рукавом пот со лба.По левую руку сотника как раз и располагались палаты воеводы.— А вы уже обернуться успели? — стрелец с интересом подался вперед.— Почти. — коротко ответил сотник, и сняв шапку перекрестился на видневшиеся купола Христорождественского собора. Его спутники последовали его примеру.Вот и вернулись. Дай Бог не зря.А ведь после убийства, объявленного лжецаря Прокопий Петрович не сразу присягнул Шуйскому. Сначала Ляпунов примкнул к Болотникову в его восстании. Правда восстанием лично Болотникова это назвать было трудно, ибо в мятежном войске стойко переносили тяготы и воевали плечом к плечу все сословия.Так или иначе Прокопий Петрович поднял народ, поставил Василя подле себя и вместе с Гришкой Сумбуловым взял сопротивляющуюся Коломну, а уже после этого соединились с войском Ивана Болотникова, который уже одержал победы под Кромами и под Ельцом. Тогда-то Прокопий Петрович и услышал впервые об успехах молодого Скопина— Шуйского. И был крайне удручен, что они бьются по разные стороны.В этот же момент в Москве забурлил народ. Из уст в уста передавались слухи, что во дворце убили не царевича Дмитрия, а поляка обычного, а Шуйский всех обманул и сам на трон сел. Тех, кто не любил Шуйского было ой как много, они и начали распускать подобные слухи. Вряд ли бояре, жаждавшие сбросить Василия особенно верили в то, что царевич жив, хотя были и такие, но вот большинство хотели именем убитого царя начать законную борьбу с Шуйским.Восстание могло бы закончиться крахом царя Василия, но боевые холопы Болотникова сцепились с служилыми людьми Прокопия Петровича и его брата, произошел раскол. На сторону Шуйского перешли все рязанские воеводы вместе с войсками. А Василий Шуйский спокойно принимал в свое войско бывших мятежников с присягой. Не сказать, что Прокопий Петрович был сильно рад такому повороту, но Василю он объяснил, что сие правильно по отношению к войску, а Болотников превратился в обычного татя. Сотник поверил воеводе.Поверило и войско и приняло участие в разгроме армий Болотникова. У Заборья Ляпунов снова поразился благородству, воинскому таланту, великодушию и свету, исходившему от Михаила Скопина-Шуйского. А битве на Восьме они бились уже плечом к плечу. Царское войско с помощью Ляпунова одержало победу, предрешившую исход Ивана Болотникова. Василий-царь пожаловал Прокопию Петровичу звание думного дворянина. Что воеводу сильно порадовало. Но разговоров о худородности не уняло.Сам сотник не слышал, но люди говорили, что Шуйский дал клятву не проливать крови сдавшихся и побежденных бунтовщиков. Болотникова, как это было не странно просто сослали в Каргополь. Но удивление быстро прошло, глава восстания был ослеплён и утоплен в реке. Его воеводы были повешены и утоплены, как и обычные мятежники, так что царь свое обещание выполнил. Прокопий Петрович такое «милосердие» царя тоже запомнил и всегда с того момента был на чеку.А потом пришел еще один оживший царь. Прокопий Петрович этому вору не поверил. Военные отряды рязанцев во главе с Ляпуновым осадили Пронск. Был там и сотник. Воры сильно укрепились в крепости и взять ее сразу не удалось. Прокопий Петрович был ранен, командование перешло к его брату. С ним сотник и продолжил осаду, и только дедовская кольчуга спасла его от неминуемой смерти. Приступ оказался снова неудачным, но царь Василий поблагодарил рязанцев за службу и верность и отдал приказ вернуться в Переяславль— Рязанский и твердо его защищать. Однако необходимо было взять Зарайск, занятый войсками Лисовского. Не вышло. Сторожевое охранение то ли заснуло, то ли было подкуплено, но царское войско бежало, а с ним и рязанцы.Сотник скрипнул зубами. Неприятно было вспоминать собственное бегство.Войско Прокопия Петровича отошло к родному городу. Здесь все было относительно спокойно, кроме небольших отрядов, гуляющих лисовчиков. Все чего-то ждали.— Быстро ты вернулся, Василь. — брат Прокопия Ляпунова был похож на воеводу, те же цепкие глаза, те же неспешные движения, только борода и волосы темнее и длиннее. Когда-то еще при Федоре Ивановиче Захарий бежал со службы в Ельце, а при Бориске Годунове стал водиться с казачками донскими, за что высечен был кнутом. Можно понять какую любовь он испытывал к Борису. Шуйского он тоже особенно не любил, но к брату прислушивался и, думается, выжидал также как Прокопий Петрович.— Обстоятельства так сложились, Захарий Петрович. — поклонился сотник.Брат воеводы заглянул за спины спешившихся и почесал густую бороду.— Да вижу. Думаете ценный груз?— То воевода и решит, а я его благодарность или гнев приму. — улыбнулся сотник.— И где же вы такое нашли? А самое главное, как тащили?— Да почти уже в двух шагах от князя Михаила. Решил послание отправить князю с верными людьми, а сам вернуться. Прокопий Петрович не наказывал лично мне грамоту отдавать, так что не думаю, что он сильно гневаться будет. А дотащили быстро, Захарий Петрович, своя ноша не тянет. Тем более мало ли чем это окажется. — Василь кивнул за спину.— Не зря тебя брат привечает. Добро! — улыбнулся Захарий. — Ну, ступайте. Бог в помощь!Отряд склонил головы перед уходящим знатным человеком.Сотник повернулся к своим людям.— Вы со мной не идите, нечего всей ватагой к воеводе заваливаться. Если сочтет интересным и важным он сам выйдет. Ты Степка здесь оставайся пока я не вернусь, а остальные отдыхайте покамест. Время есть.— Спасибо, Василь Петрович. — начали расходится казачки. Время на отдых действительно было.— Что пригорюнился? — хлопнул сотник по плечу Степку.— А вдруг воевода не доволен будет? — в голубых глазах юноши читалось беспокойство.— То известно только ему да Господу Богу. Нечего раньше времени трусить. — улыбнулся сотник.— Правы вы, Василь Петрович, но все равно обидно будет. Такой путь проделали и вернулись. — десятник не унимался.Сотник махнул рукой.— На обиженных воду возят, Степка. Не умирай раньше смерти. Все. Жди здесь.Взбежав по ступенькам Василь Ушак не мгновение остановился перед тяжелой дубовой дверью.А что если, действительно, зря возвращался?Нет! Чур меня! Прочь мысли черные!Сотник решительно постучал. За дверью мгновенно откликнулись и Василь Петрович зашел внутрь.Ничего лишнего: стол, скамьи, иконы в красном углу. Воевода не терпел излишнюю роскошь.Сотник снял шапку и перекрестился. А после застыл в поклоне.— Здрав буде, Прокопий Петрович.— Василь, ты? — как-то рассеяно откликнулся воевода. — Вернулись чтоль уже?— Прости, воевода, взял на себя вернуться к тебе назад.Брови Ляпунова грозно сошлись на переносице.— А как же наказ мой?— Разделил я отряд. От тебя слов, что лично я к князю Михаилу доехать должен не было.— Так грамоту везут? Молодец. — развеялись грозовые тучи. Ляпунов опустился на лавку. — Ну тогда говори, что тебя вернуться заставило?— Выйти надо будет, Прокопий Петрович. Ехали к князю, нарвались на лисовчиков поганых, а потом и еще кое на кого. Груз привез. Ценный или нет не знаю, то тебе решать.— Ну мастер ты туману нагнать. — хохотнул воевода и поднялся. — Как бабка-гадалка ей Богу. Пошли, покажешь, что привез.Степан при виде Прокопия Петровича приосанился и выпятил грудь вперед.— Здрав буде, воевода. — поклонился он.— Здорово, Степка. — отличительной чертой Ляпунова было то, что он помнил по именам почти всех своих людей. Но десятник все равно засиял как купола на церкви и отошел чтобы было видно ради чего сотник разделил отряд к князю Михаилу посланный.— Н-даа. — протянул воевода. — Действительно интересно.Перед ним на волокушах лежал человек в русской одежде со спокойным лицом, его можно было принять за донского казачка: черные волосы, усы, смуглая кожа, но вот борода. Она была подстрижена по-немецки.— Лисовчиков как капусту порубил, но очень уж не по-нашему выглядел, решили его угомонить и вам привезти. — сотник почесал бороду. — На лицо лях знатный не меньше.— А что ж он своих-то порубал? — удивленно спросил воевода— Да кто ж из нехристей знает?— Не сходится что-то, Петрович.— Да как не сходится, Прокопий Петрович? Небось как обычно не поделили что. Не ново это, что ляхи друг с другом из-за золота сцепляются и режут свою братию как свиней на забое.Взгляд Ляпунова выражал сомнение.— А ты что думаешь, Степка? — неожиданно спросил он.Десятник весь покраснел он мыслительной работы, но ответить не успел.— Viktoria, schatz, warte auf mich, ich werde alles überwinden. Ich kann alles. Я справлюсь со всем. — вдруг тихо произнес человек не открывая глаз.— Это не лях. И совсем не лисовчик. — широко улыбнулся Прокопий Ляпунов. — Но это даже лучше. Намного лучше.