Ты будешь мой (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 11

А ещё мне не хотелось, чтобы Рэян уходил один в город. Пока эта морская девка жива. Так что на следующий день я забрала своего принца в Битэг. Подальше от неё. И задумалась о том, что моё тщеславие зашло слишком далеко. Зачем мне дожидаться, пока она умрёт? Даже если всего несколько месяцев. Это становилось опасным.

Мы уехали утром, пренебрегли порталами (я не настолько безумна, чтобы выдавать инесской свите все наши секреты). Поэтому только забрезжил рассвет — и кавалькада повозок двинулась по древней дороге в Битэг. Мы с Рэяном делили одну на двоих — моя рука покоилась в его, и я смотрела только на жениха, пока он с интересом изучал окрестности.

В тот же день мои советники казнили половину фэйрийских послов. В назидание.

ГЛАВА 3. Арин

Дождь льёт три дня и вместе с ним приходит туман.

Я кутаюсь в шерстяную накидку и жду, когда мама уйдёт. В школу она мне ходить запретила — я на больничном. Лекари вокруг меня, правда, уже не кружат, но на тумбочке выстроились в ряд флаконы и бокалы — что мне нужно выпить, чем полоскать горло, а что разогреть лежащим рядом огненным рубином. И дышать паром — обязательно. Мама рассказывает мне это перед уходом долго, так, что я не выдерживаю и хрипло напоминаю, что ей пора на работу. Она вздыхает, быстро целует меня в лоб — пробует температуру, поправляет одеяло и закрывает окно.

Я жду. Марк, хвала духам, в школе. Он порывался сидеть со мной, не отходя, но его отец и моя мама оказались убедительны. Будущему светилу Военной Академии надо учиться. И заболеть, кстати, рядом со мной он тоже рискует.

Так что после школы Марк первым делом бежит проверять меня, а по вечерам гоняет туда-сюда сокола с маленькими подарками.

Иногда, лёжа в кровати и дрожа в ознобе, я придумываю правильные слова — для него и мамы. Нужно прекращать это. Пусть найдёт себе другую — мало ли в школе красивых полукровок! Другая будет его любить. И не станет зевать на свиданиях.

Но когда я ловлю его взгляд или слушаю мамино: «Ах, какой Марк заботливый», у меня рот не открывается признать, что лучше бы этот заботливый Марк просто оставил меня в покое.

Пусть они все оставят меня в покое: я мечтаю об одиночестве, как о даре небес.

Дверь внизу хлопает, скрипит щеколда — я вздыхаю. Наконец-то. В прошлые дни я с трудом вставала — слабость валила с ног. Но сегодня мне лучше, и я собираюсь провести эти полдня до прихода Марка с пользой.

Сначала я выпиваю настои — болеть мне совсем не нравится. Потом осторожно встаю и разминаю ноги. Дожидаюсь, когда острая боль переходит в ноющую, и иду приводить себя в порядок.

Забавно, но болезнь сделала мои глаза ярче. А волосам вообще ничего навредить не может. Я оставляю их распущенными, надеваю шерстяную длинную юбку, тёмно-зелёную накидку ей в тон, поверх — ещё тёплый плащ с капюшоном и выхожу на улицу.

Соседние дома плывут в тумане. Мимо то и дело проносятся повозки, сверкая двигательными камнями — ориентируюсь по ним, потому что улицы не видно.

Иногда случайный солнечный луч пронзает облака, и я надеюсь, что после обеда всё-таки распогодится. Да, я не люблю туман. Это у меня, очевидно, от папы.

Вечный сад полнится шёпотом дождя. Капли стекают с листьев, шелестят по воде залива — я останавливаюсь и какое-то время стою на набережной напротив изогнутого мостика. Там пусто, конечно, но я всё равно смотрю, не отрываясь. Мокрые пальцы, вцепившиеся в доски перил, мёрзнут, и я прячу руки под мышки. А потом зачем-то иду на условленную полянку за яблонями и кустами малины.

Воздух горько пахнет туманом и влажной землёй. Я запахиваюсь поплотнее и сажусь на корень, где сидел тот странный инессец. Какое-то время вспоминаю его — особенно его прикосновения. Вспыхиваю и поднимаю голову, подставляя лицо дождю. Всё, довольно.

Закрываю глаза и какое-то время слушаю дождь. Шелест напоминает мне что-то знакомое — рёв воды, который я слышу иногда во сне. Почему-то мне всегда спокойно в такие моменты.

Задеваю носком сапога что-то шуршащее. Открываю глаза, наклоняюсь — синий свёрток выглядывает из-за сплетения корней. Любопытно — я аккуратно беру свёрток и удивлённо рассматриваю. По краям пропитанной жиром бумаги вьётся орнамент в виде морских коньков. Моё сердце замирает. Закоченевшими пальцами развязываю узел, и мне на колени падает янтарная заколка — прозрачный жёлтый камень словно пропитан солнечным светом.

Я разглядываю какое-то время заколку — цветок, но странный какой-то, с неестественно вытянутыми лепестками. Потом замечаю, что по обороту бумаги, в которую он был завёрнут, написано на дугэльском: «Русалочке» И рядом: «Я тебя ещё увижу».

Вставляю заколку в волосы — пусть и не видно под капюшоном, всё равно. Смеюсь. Отчего-то мне так хорошо, будто солнце всё-таки разогнало и туман, и тучи.

Дождь действительно прекращается после обеда — я совершенно не хочу идти домой и пью горячий травяной настой в закусочной неподалёку от парка. А потом просто бреду куда глаза глядят и не замечаю, что улица вдруг наполняется людьми.

Теперь толпа уже несёт меня — к дворцовой площади. А потом — ещё дальше, к арене за дворцом. У ворот образуется давка, так что когда меня ловит за руку какой-то парень и улыбается, я только беспомощно смотрю на него в ответ. «Хочешь на игрища, подруга?» — шепчет он мне на ухо, прижимая к себе. Я совсем не помню, что такое игрища, и поэтому мне любопытно. Парень читает ответ в моих глазах. «Тогда пойдём». Он тащит меня за собой сквозь толпу к дальним воротам — там тоже людно, но не как у парадного входа. «Как удобно, что у меня друг заболел», — говорит парень, вручая мне билет. «Сидеть будем рядышком, подруга». Я фыркаю. Понятно, что все игрища, чем бы они ни были, этот незнакомец будет глазеть на меня, мять мою ладонь или колено и делать невинные замечания вроде: «Родителей дома нет, пойдём ко мне». Обычно я соглашаюсь и честно предупреждаю, что моя мама, а она, кстати, служит во дворце советником, будет меня искать. Как правило, поход в гости тут же заменяется на «Я пришлю тебе сокола, скажи свой адрес». Я говорю придуманный адрес, на этом всё и заканчивается.

Так что да, я привыкла.

Сидим мы и впрямь рядышком — парень довольно нагло подвигает стайку щебечущих младшеклассников — и даже не очень далеко от арены. Нагретые каменные трибуны, как лестницы, спускаются вниз, и все они заполнены людьми. Сама арена, небольшая, вытянутая, плавает в гуле голосов. Здесь так шумно, что я на какое-то время теряю ориентацию. «Первый раз, что ли?» — смеётся мой спутник. Он пытается взять меня за руку, но я смотрю сердито, и он поднимает бровь, но пока ничего не говорит, и только комкает край моего плаща. Думаю предложить ему сбегать за тушью: написать у меня на лбу: «Она моя». Мне смешно. И рокот голосов уже почти не пугает — только напоминает что-то родное и любимое. Расслабляюсь.

Рядом говорят про фэйри. Мой сосед примеривается потрогать мою прядь, но я отворачиваюсь.

— А что сейчас будет?

— Да ты что, подруга! — изумляется парень. — Как с луны свалилась! Ясное дело, что — рабов разыгрывать будут, — посмеивается он.

— Торги? — мне приходится почти кричать ему в ухо, чтобы перебить гул.

— Игрища! — заливается смехом парень.

Не успеваю уточнить: ворота внизу открываются, и в центр арены выходит человек в алом плаще. Он говорит громко, и эхо несёт его голос вверх, к нам. Я вслушиваюсь, но ничего интересного распорядитель не сообщает: зачитывает приказ королевы, объясняет, что выжившие рабы достанутся тем, кто сделает на них самую высокую ставку. На этом замолкает, разворачивается и уходит.

— А почему игрища? — говорю я в ухо соседу. Тот словно невзначай кладёт ладонь мне на колено — хорошо, что скрытое юбкой.

— Ну ты даёшь, подруга! Ты ставки-то делать будешь? — и поднимает из-под каменной скамьи выкрашенную блестящей краской табличку.