Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий - Страница 46

— Почему ты платить больше других? — вдруг резко спросил Геккерн.

— Дык это... товар красный, добрый. Чего же не платить? — пожал широкими плечами мужик.

— Твой господин есть надворный советник Пушкин?

— Так точно, господин барон, — Степан еле заметно отступил, прожигаемый яростным взглядом посланника. — Я ведь говорил вам...

— Помню. Но тогда я не придать тому значения. Сейчас же... Скажи, ты делать свой господин подарок?

— Бывает, господин барон. Но вообще он не любит подарков.

— Как так? Все любить подарок. Ты мне лгать? — усмехнулся Луи.

Действительно, что хозяин этого мужика носит странную фамилию Пушкин, не говорило ему ровным счётом ничего, когда они только познакомились более года назад. Этот «раб-буржуа» тогда впервые взял сразу всё предлагаемое за хорошие деньги. После же лично, а то и через приказчиков продолжал забирать так же справно и чётко, не вызывая ничего, кроме невольного уважения. Сейчас положение дел изменилось — имя Пушкина звучало иначе. Да и сам Пушкин был другой — что старый отец передал дела сыну, барон разузнал. И вот этот молодой Пушкин...

— Я никогда не лгу, господин барон, — Степан с дышавшим простотой лицом выглядел, как сама правда.

— Как же твой господин их не любить? Разве ты плохой слуга и не уважать свой господин?

— Мой господин не очень любит подарки, потому что любит сам себе делать подарки, — глубокомысленно произнёс мужик, незаметно держа скрещённые пальцы за спиной.

— О! Господин Пушкин — оригинал! Но оставим его вкус. Мне стало известно, что ты скоро получить свобода, Стефан.

«И этот туда же! — с досадой подумал Степан. — Всё ваше общество как кружок кройки и шитья.»

— А это значит, что ты, Стефан, будешь вести дела далее сам. Лично. Не так ли?

— Придётся, господин барон. А что делать?

— Ты недоволен? — удивился Геккерн.

— Как вам сказать. Поживём — увидим, — продолжил философствовать мужик, внутренне подбираясь. Голландец не зря затеял этот разговор, тут сомневаться не приходилось.

— Странно. Вы все, русские, странные. Но я хотел говорить о другом. Ты знаешь, кто я? Конечно. Ты далеко не глуп, я это видеть. Ты хитрый. Ты далеко идти. Но всем нужны деньги. И связи. У меня есть связи. Понимаешь?

— Вы хотите и дальше вести дела, когда я стану свободным?

— Конечно. Но я хочу больше.

«Смотря чего» — подумал Степан, молча ожидая продолжения.

— Я хотеть расширить дело. Всё это — мелочь. Пошлина — тормоз честной торговли. Тот, кто может обойти пошлину, стать очень богат. Очень, — барон замолчал, выжидающе глядя на мужика.

— Как же вы думаете обойти таможню? Что вы делаете сейчас — максимум, иначе бы вы делали больше.

— Верно! — Луи прищёлкнул пальцами. — Сейчас это максимум. Но после... Это ведь ты писать стихи, о которых говорят все?

— Да, господин барон.

— Хорошие?

— Думаю, да. Именно они послужили причиной того, что мне придётся вести дела самому, как вы выразились, господин барон.

— Вот! Всё сходится.

Почуяв удачу, посланник принялся расхаживать по комнате, стараясь не поддаться эмоциям.

— Я представить тебя ваш царь, Стефан, — сформулировал наконец мысль Геккерн.

— Царю? — Степан едва не ляпнул, что с царем они и так знакомы, но сдержался. Выходило, что голландцу известно было не всё, и это радовало.

— Да. Когда ты будешь не раб, я приведу тебя к царю. У нас есть маленький секрет. Только царь знает, что я говорю на вашем языке. Из людей благородных. Я ему сказать, что читал твои стихи. Одно дело, когда свои, другое — иностранец. Посланник. Я сказать, что писать о тебе домой. Государь захотеть тебя видеть. Это точно. И тогда... царь наградить.

— Но почему награда будет в виде торговых привилегий? Логичнее, что она будет другой.

— Это мой дело! — отрезал барон. — Я сказать, как есть. Ты иметь деньги, я иметь связи. Связи дать право, а деньги дать ещё деньги.

«Ну и чёрт с тобой, — подумал Степан, — если не врёшь, тогда и поглядим.»

— Сейчас ты может думать, что всё сделать сам. Но мир так устроен, Стефан, что связи важнее деньги. Каждому нужен господин. Добрый господин. Кто будет участие дела. Ты понимать?

— Понимаю.

— И твой добрый господин со связи могу стать я. Ты умный. Хитрый. Красивый. Мы сделать дело.

«А красивый здесь при чём? Если ты о том, что я подумал, то иди на хрен, господин хороший. То есть нет, нет, я фигурально!»

На его счастье, барон не подразумевал ничего такого — лишь по привычке использовал комплимент. Идея всё больше захватывала Луи. Он думал развивать её ещё долго, но внезапный визит гостя более важного заставил закруглиться со «Стефаном» и отпустить его, взяв обещание зайти завтра. Степан, кланяясь, удалился.

Более важным гостем оказался совсем молодой человек чрезвычайно приятной наружности.

— Здравствуйте, друг мой! — с замечательной развязностью произнёс юноша, небрежно кивая барону. — Вы приняли ко мне столь живое участие, что, право же, мне было бы неловко — не будь я столь стеснён в обстоятельствах, не позволяющих быть неловким. — Весьма довольный изящным, как он посчитал, каламбуром, юноша сел без приглашения.

— Вы опасный человек, мой юный друг, и есть нешуточная опасность в вашем пребывании здесь.

— Опасность? — поднял бровь юноша.

— Безусловно. Россия — дикая страна, и как бы вы не послужили причиной возвращения к язычеству этих схизматиков. — Луи был рад возможности вернуться к привычному французскому языку.

— Каким же образом?

— Вы обладаете способностью нравиться людям, Жорж. В свете вы произведёте фурор. Прекрасный, как Аполлон, строгий, как Артемида, играющий словами как Гермес, мудрый подобно Афине, горячий, словно Гефест, любвеобильный подобно Зевсу — вы предстанете как половина пантеона олимпийцев разом.

Юноша рассмеялся.

— Ценю столь лестное мнение о собственной особе, барон. А вы льстец!

— Я дипломат.

— Верно, это одно и то же. Однако же, для покорения света в любой стране, даже столь дикой, как Россия, недостаточно предстать, будучи никем.

— Вы видите в этом сложность?

— Определённое затруднение, признаюсь честно. Потому я и зашёл к вам столь бесцеремонно... О, да, я помню вашу настойчивость в просьбах отставить церемонии, но в те дни я болел, и это всё же иное.

— Честность — добродетель, и я последую вашему примеру, Жорж.

— Вы желаете быть добродетельным?

— С вами — да, дорогой друг.

— Чем же я заслужил такую честь, как дипломатия добродетели от дипломата?

— Эти каламбуры бросят к вашим ногам половину дам Петербурга.

— Всего половину? — Жорж капризно надул губы. Геккерн залюбовался.

— Другая падёт ещё и от вашего облика, нет сомнений.

— Эх, барон, ваши бы слова...

— Вы сомневаетесь? — посланник был по-настоящему удивлён подобным недоверием.

— Позволю себе капельку сомнений. Маленькую, чтобы не оскорбить вас.

— А я уже по сути выполнил обещанное.

— Выполнили?

— Да. Я был у государя и результат...

— Что же? — юноша нетерпеливо подался вперёд. Лицо его приобрело требовательное выражение ребёнка, желающего конфету.

— Не заставил себя ждать. Вы теперь, Жорж, не просто Дантес, а корнет гвардии.

— Вот как!

— Прочтите и увидите сами.

— Ах! — с досадой воскликнул юноша, жадно схвативший было бумагу. — Я не знаю русского языка!

— Пустяки. Это приказ о вашем зачислении в кавалергардский полк в чине корнета.

— Кавалергарды ведь гвардия внутри гвардии! — порозовел от удовольствия Жорж.

— Верно. И вы можете убедиться, что я держу слово.

— Вы дьявольски любезны, барон. Но...

— Вас что-то беспокоит?

— Служба в гвардии, ещё и такой — недёшево! А вам, как никому, известны мои обстоятельства.

— Вам назначено скрытое жалование — из личных средств императора. Не бог весть что, но для поддержания статуса вполне достаточно.