Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий - Страница 31

— Любопытно. Действительно. И это ты сам придумал?

— А кто ещё? Ваш Никита, что ли, придумает? Всё сам, барин. И ещё посмотрите, как это для журналов полезно станет.

— Каким же образом? Ты что, хочешь в журналы такое печатать?

— Отчего нет? Вы, барин, писатель знатный, то всем ведомо. Но много ли в России читателей? Читать — ум нужен, привычка, сноровка, желание. Не всякому дано, да не всякий и захочет. А кроссворды любому зайдут. Вот испытайте, барин. Создайте журнал литературный, сколь угодно прекрасный, да издайте двумя номерами. Один — просто журнал, а другой — с кроссвордами. Листов хоть десять. И поглядите, как продажи пойдут.

Пушкин вздрогнул было на словах о недостатке в государстве читателей, но слушал внимательно. Он и сам не заметил, как разговор, им намечаемый в качестве выволочки Степану, а то и чего похуже, незаметно и быстро ушёл в деловую сторону.

— Думаешь, сильно повлияет?

— Ещё как, Александр Сергеевич, ещё как! Писатель вы гениальный, не примите уж правду за лесть. Но нет у вас в достатке деловой жилки.

— А у тебя, Стёпа, есть?

— Есть, барин. Неправильно это — хвастать, но ведь получается. Дела идут.

Пушкин задумался.

— Журнал — дело верное, но и недешёвое. На начало тысяч тридцать надо. Да, понимаю, что тебе это не деньги. И не говори мне здесь опять про «всё ваше, барин» — тебе не идёт.

— Так ведь...

— Степан! — Пушкин предостерегающе поднял руку.

— Ладно, барин. Но ведь без вас не выйдет многое.

— Так ли? Ты, Стёпа, мне голову не морочь. Давай по порядку. Скрепки — идея хорошая. Булавки твои — тоже. А что за торговля съестным идёт под моим именем? Я ведь, кажется, предупреждал тебя сперва докладывать, нет?

— Виноват, барин. Но то уже готово было к моменту, как вы сказали. А всё новое — как условились.

Степан прошёл к буфету и достал из него тарелку со странными ломтиками.

— Вот, барин. Отведайте.

— А это что ещё такое?

— Чипсы, барин. Картофель тонко порезан, обжарен, солью посыпан и готово.

Пушкин попробовал. Картофель он любил.

— Вкусно. Ей-богу, вкусно! Степан! Что же ты мне свои скрепки суёшь, а эдакое прячешь? И это тоже продавать мыслишь?

— Конечно, Александр Сергеевич! Выгода огромная! Вдвое от затрат — самое малое. И, уж не гневайтесь, вот сие блюдо мне хотелось бы назвать вашей фамилией. Картошка по-пушкински!

Александр скривился.

— Не кажется ли тебе, Степан, сын Афанасиевич, что «жилка», о которой ты в себе уверяешь, несколько пошловата?

— Так для народа ведь, барин. Но и без вас тяжко, опять же. Люди ведь что — они господам подражают. Вот бы вы, Александр Сергеевич, приём устроили, да всех чипсами угощали — молва бы пошла. Что молва — мода. Это страшная сила. Господская пища! И недорого... ну, относительно. Любой возжелает. А мы им и напиток продадим, солёное заедать.

— Ты и напиток придумал?

— Чего нет, того нет, барин. Но я работаю. Пока же можно чаем обойтись. Есть там мысль о пакетиках... Но да ладно, как созреет идея, так я вам немедля представлю.

Пушкин опустошил предложенную тарелку и с сожалением на неё посмотрел.

— Вина, барин?

— Не откажусь. Запить бы и впрямь надо.

Степан сходил в соседнюю комнату и принёс поднос с тремя бутылками вина, разного, на выбор.

— Красиво живёшь, Стёпа.

— Так вашей милостью, барин.

— Квартира-то как, устраивает? — не удержал шпильки поэт.

— Более чем, барин. Мне столько комнат и не нужно, одной бы хватило. Но, вы только не смейтесь, статус требует. Крепостной, не крепостной, а деньгам должен соответствовать.

— Это верно, — грустно улыбнулся Пушкин, — статус... я вот камер-юнкер теперь. Знаешь?

— Слыхал, Александр Сергеевич. И что с того?

— Да ничего. Пятый ранг! Его высокородие теперь. Иногда. Но звания дворцовых — всё, что ниже четвёртого — для детей.

— Как — детей? — не понял Степан.

— Для юнцов.

— Аааа...

— Такое вот «аааа», Стёпа. Вроде и наградили, а вроде как понизили. Но ничего, нам ли быть в печали? Ты, верно, ещё что придумал?

— Придумал, барин.

— Давай. Слушаю.

— Да всё о журнале том думаю, барин. Как же завлечь покупателя?

— Читателя, — поправил Пушкин.

— Нет-нет, я не ошибся, ваше высокородие, то вы читателя завлекаете, а я — покупателя, — и довольный собой мужик хитро заулыбался.

Радоваться было с чего. Положа руку на сердце, Степан всё же волновался по поводу разговора с барином, ведь проступок его, иначе не назовёшь, тянул на ссылку в Сибирь самое малое. Нет, он верил, что обойдётся, можно сказать — был уверен, но червячок сомнений присутствовал. Слишком лихо он повёл дело в последние месяцы. Но ведь и удавалось почти всё! Сейчас же он уверился в правильности выбора тактики, отчего испытал облегчение и радость. «Куй железо, пока горячо!» — подумал Степан и продолжил:

— Есть и другие задумки. С рисунками. Для журнала. Или отдельного журнала — здесь сам не понял ещё, ваш совет нужен.

— Неплохо, — заметил Пушкин, — мы плавно подошли к тому, что журнал уже не один и ты совета спрашиваешь. Ну-ну.

— Да что вы, Александр Сергеевич, я ведь о людях думаю. Не о себе. Как приучить, как завлечь. Заинтересовать. Вот и роятся идеи, словно пчёлы. Смотрите, как вам мысль нарисовать историю?

— Историю?

— Не ту историю, что у государств, а приключение какое-нибудь. И не с людьми, а сказку с животными? Про волка и зайца, например.

— Твоя мысль для меня слишком сложна, признаюсь.

— Не насмехайтесь, барин, дело говорю. Сделать их не как зверей, а будто люди они. И рисовать короткие истории, как из жизни. Но с общим сюжетом, словно волк всё догоняет зайца, съесть желает, а тот убегает и не даётся серому.

— Хмм.

— Понимаю, звучит странно. Но я нарисую, то есть найду того, кто нарисует, а вы уж поглядите и скажете, глупая затея или как. Но верю — идея отличная. И народу понравится. Очень.

— А знаешь, Стёпа, — заявил вдруг Пушкин, — вот смотрю на твои идеи и одно общее вижу. Очень они у тебя простые. Такие, что любой догадаться может. Ничего сложного. Однако же догадался не любой, а ты. Как это?

— Ну уж и любой, Александр Сергеевич, — Степан сделал вид, будто обижается. В действительности похвала была ему очень приятна. — Не любой. Вы вот верно отметили, что просто всё. Но ведь в том и сложность, чтобы простое делать. Сложное любой дурак придумает, а попробует простое — обмишулится.

— Пожалуй, ты и прав, — Пушкин вновь впал в задумчивость. — Но всё же я с трудом представляю, как буду патентовать ту же скрепку. Как-то это несолидно. Вот, мол, я, аж камер-юнкер, проволоку гнул на досуге, сделал загогулину, патентуйте.

— Здесь всё опять о том же, барин, — терпеливо вернулся к разъяснениям Степан, — дело в подаче. Что есть скрепка? Проволоки маленький кусочек, верно. Но ещё это и слово. Скрепка. Скреплять. Скрепа. А это уже... скрепы. Здесь и в третьем отделении одобрят, не то что патентный ценз! Кто там главный, Бенкендорф? Вот пусть он и оценит. Заодно и купит.

Пушкин рассмеялся.

— Умеешь убеждать, чёрт языкастый. Но знаешь, друг мой Стёпа, слушаю тебя, слушаю, и мысль о вольной для тебя мне всё покоя не даёт.

— Что так, барин?

— Да то, что не должен человек с таким умом и живостью в холопах ходить. Всё-таки дам я тебе вольную. И денег не возьму. Если, конечно, не докажешь, что без выкупа в сто тысяч, или сколько там станешь предлагать, «подача» неправильная будет.

— Нет, барин, увольте. Зачем мне вольная?

— Ну как зачем? А скрепки продавать Пушкин будет? Откроешь дело, я, может, войду на паях, отчего нет? Не верю я, что деньги не нужны. Так не бывает.

— Да мне так попросту удобнее, Александр Сергеевич, я ведь говорил.

— Говорил, помню. Но так не очень удобно мне, видишь ли. А потому получишь вольную.

— Да не нужна мне никакая вольная!

— А вольные грамоты, Степан, сын Афанасиевич, да будет вам известно, выдаются вне зависимости от желания лица, на волю отпускаемого. Таков закон.