Катарсис (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич - Страница 35

Кириллу пожаловали чин подпоручика от артиллерии. И, без всяких проволочек потомственное дворянство, право на которое этот чин дает. Он теперь Турин-Костромской. Плюсом три тысячи рублей ассигнациями и поместье в Псковской области.

Петру также жаловали дворянство, имение в Мереславской губернии и пять тысяч ассигнациями.

Остальным командирам расчетов достались деньги по пятьсот рублей.

С Федей беседовал Государь долго и обстоятельно. Тот маху не дал, расписывал свое положение, связи и возможности с истинно африканским размахом. Особенно, финансовое влияние на сильных мира. Император проникся и жаловал Федю за военные подвиги чином хорунжего. Что еще обсуждали и какие задания Федя получил, в тот день мне узнать не удалось.

Кроме меня, все отпущены в лагерь. А я с Игнатом остался дожидаться ужина, где мне надлежало иметь еще одну приватную аудиенцию. А вот обедать мне довелось с капитаном Грейгом.

— Англичанин всегда останется таковым, не находишь? — спросил я Гурского на прогулке по палубе перед обедом.

— Он шотландец, а не англичанин. Тут не все просто, — повел плечами Дмитрий Семенович, — клан МакГрегоров, некогда опальный и преследуемый, только чуть более пятидесяти лет назад восстановлен в правах. А до того даже именем таким называться нельзя было. Батюшка нашего капитана поступил на русскую службу, и теперь ветвь клана Грейгов по праву российская.

— А кто не сбежал, неужели всех выбили?

— Не всех. Мужчины клана принимали чужие имена, скрывались. Добычу средств пришлось переводить в незаконную сторону. Угон скота, черная дань, грабежи, — он сощурился на меня, — неужели не слыхал ты об Роб Рое? Благородный разбойник из МакГрегоров, воспетый самим Вальтером Скотом?

— Читал, — поднял я глаза вверх, вспоминая детские годы, — только давно дело было.

— Стало быть, ты читал английское издание семнадцатого года или позже. Наше еще не вышло. Я подписан в типографии Степанова при Императорском театре на экземпляр. Обещали в начале следующего года.

— Разбойничий клан, стало быть?

— Очень даже. Теперь понимаешь, что и у нас может быть свой Роб Рой? — Гурский улыбался, — и лучше с пользой для отечества, которую ты уже приносишь, как мало кто способен.

— Неожиданно. Как-то не задумывался о такой стороне дела.

— А ты задумайся.

— И Грейг, как его, Алексей Самуилович, тоже с разбойничьим норовом?

— Отчаянный храбрец, весь в отца. Тот молодец был. Вхож в самые тайные дела. Командовал кораблем, на котором вывезли княжну Тараканову, воевал и в турецкую, и в шведскую. Так угодил матушке Екатерине, что та пожаловала его сына младенца Алексея сразу мичманом. Так и есть он с тех пор продолжатель дела отца своего.

— А матушка его тоже англичанка?

— Еще какая, — улыбнулся Гурский, — из Куков. Тот самый Джеймс Кук ей двоюродным братом приходился.

— То есть, наш капитан вояка и предприниматель?

— Это да. Где только не воевал, куда только не ходил. Не думай, что он только на кораблях живет. Он еще военный губернатор Николаева и Севастополя. И наук не чужд. Построил морскую обсерваторию и библиотеку. Даже николаевский ссудный банк его рук дело.

— Полезный дядька, — кивнул я.

— Очень. А для тебя хорош тем, что выступает за паровые суда.

— Разве кто выступает против?

— Совсем ты от жизни оторвался. Конечно! И далеко ходить не надо. Партнер Грейга по взятию Анапы, Светлейший князь Александр Сергеевич Меньшиков.

— Как так? Насколько я слышал, десантная операция проведена блестяще. И Меньшиков там браво командовал. И здесь развернулся. Для таких дел ум надобен и стремление к новизне.

— Да, развернулся. Вы немного не застали его. Ранен и уехал лечиться. Обе ноги ядром повреждены. В армию, думаю, не вернется.

— Как можно противиться прогрессу?

— Да вот так и можно. Впрочем, случилась с ним странная перемена. Был раньше известный либерал. Все планы по освобождению крестьян рисовал, науке благодетельствовал, балагур и весельчак. Даже в немилость некую попал за свои прожекты. А вот как Николай Павлович вступил на престол, так как отрезало. Поддерживает самые жесткие кары и ответы, никакого либерализма. Но и паровики не терпит, и ничего нового.

— Странно. Грейг определенно лучше в этом плане. Холостяк?

— А вот и нет. Забавная история вышла прошлый год. Он взял да и обвенчался с одной смазливой евреечкой в разводе. Впрочем, ничего семитского в ней не видно. Скорее похожа на мелкопоместную паночку.

— Любовь?

— Не без нее. Она Лея Михелевна Сталинская, дочь трактирщика. В то время приехала в Николаев с поставками леса. Возникли сложности, и она добилась аудиенции Грейга. Вошла поставщиком, а вышла тайной женой. Но никто не думал, что он решится устроить официальный брак, хоть и имеет от нее двух сыновей.

Нас пригласили в офицерскую каюту. Государь уже отобедал отдельно и отбыл на берег. Гурский представил меня Грейгу и усадил рядом. Он мне сразу понравился. Чисто выбритый, живые глаза на длинном лице, бакенбарды в рыжину.

— Очень приятно видеть вас за совместной трапезой, — начал разговор Алексей Самуилович.

— Тогда за знакомство, — я поднял тяжелый бокал с красным густым вином.

— Профит, — мы чокнулись.

— Итак, Андрей Георгиевич, позвольте поинтересоваться самочувствием капитана Самуэля Робинса.

— Вполне хорошее самочувствие. Несколько устал от лечения душевных ран с помощью водки в компании казаков, но бодр и полон надежд.

— Позвольте остаться ему на «Париже».

— Забирайте. Только он очень желал увидеть пуски ракет из моих установок. А я имел неосторожность пообещать ему это.

— Меня тоже интересуют ваши достижения.

— Увы, обсуждать сейчас мне нечего. Но непременно испытаем, как только появятся оные.

На дружественной и нейтральной ноте мы перешли к обсуждению насущных дел. Позвали Самуэля и дали место за столом для опохмелья.

Вечером состоялся ужин. После которого меня позвал Государь для аудиенции.

— Прежде всего я хочу показать тот предмет, который должен воссоединиться с найденным в Варне, — он развернул черный бархат и извлек нечто, похожее на жезл.

Зеленоватый, очень тяжелый металл покрыт тонким узором и непонятными письменами. Выступы и шпеньки со всех сторон, на верхушке выемка и сходящиеся формы.

— Что с ним делать? Это посох? — кручу я его в руках.

— Не знаю. И никто не знает. Он указан на изображениях, но надписей в отношении его нет. Тем не менее, этот жезл играет какую-то роль. Мы близки к цели.

— А вы не боитесь, что мне придется воспользоваться артефактом?

— Много думал об этом. И не один я. И считаю, что дружба для вас не пустой звук. Вы— человек чести.

— Да я не про это. Может случиться так, что нельзя будет по-другому. Я буду вынужден принять его силу, потому что никого другого рядом не будет.

— Чему быть, того не миновать. Я вам верю, Зарайский.

— Что ж, держите обратно странный посох, — улыбаюсь я.

— Теперь перейдем к другим вопросам. Я хочу услышать ваше мнение по поводу эпидемии чумы.

Ох, уж у меня накипело! В своих подразделениях я провел инструктаж и тренировки, заболевших нет, но вот в войсках положение катастрофическое. Потери от болезней сопоставимы с боевыми. В госпиталях реально мрут и пациенты, и врачи, и фельдшера. И продолжают заниматься ерундой. И никто ничего не слушает! Есть циркуляр, который надлежит к исполнению? Все, на остальное Воля Божия. Пятнадцать минут я брызгал слюной без стеснения и убавления тона.

— Я бы приравнял все демарши чиновников, да и медиков к вредительству и государственной измене.

— Вы настолько уверены в своей правоте?

— Да почему я? Спросите Паскевича! Он ввел жесткие меры. Воду кипятят, коней и людей омывают хоть в горной речке, больных строго изолируют. Все, с эпидемией справились. И я тоже предлагаю, только с учетом последних научных разработок, а не фантазии молдаванских бояр. Пусть сам лошадиное говно ест да в турок им плюет. Больше пользы будет.