Белый отряд - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 24

– Ничего, не беспокойтесь на этот счет, – сказал Аллейн, – все мы дети одной праматери – Евы!

Ручьи могут течь из одного источника, и все же иные бывают чистыми, а иные мутными, – торопливо пояснила она. – Короче говоря, мой отец отверг все его искательства, не хотела выходить за него и я. Тогда он поклялся отомстить, и так как он известен как человек опасный и всегда окружен всякими негодяями, отец запретил мне охотиться с соколом и без сокола в любой части леса к северу от Крайстчерчской дороги. Однако случилось так, что нынче утром мы спустили моего маленького Роланда, и он полетел за крупной цаплей, а мы с моим пажем Бертраном поскакали следом, в мыслях у нас была только охота, и мы не заметили, как очутились в Минстедских лесах. Это бы не беда, но мой конь Трубадур напоролся копытом на острый сук, заржал и сбросил меня наземь. Взгляните на мое платье, это уже третье, которое я испачкала за неделю. Горе мне, когда моя камеристка Агата его увидит.

– А что же было дальше, госпожа? – осведомился Аллейн.

– Ну, Трубадур умчался – я, падая, наверно, задела его шпорами, – а Бертран погнался за ним изо всех сил. Когда я поднялась с земли, рядом со мной оказался ваш брат собственной особой. Он заявил, что я нахожусь на его земле, но говорил при этом столь вежливые слова и вел себя так галантно, что убедил меня пойти к нему под гостеприимный кров его дома и там ждать возвращения пажа. Милостью святой Девы и заступничеством покровительницы моей, святой Мандалины, я решительно остановилась перед дверью его дома, хотя, как вы видели, он старался затащить меня к себе. А потом – ух… – Она съежилась и задрожала, точно в приступе лихорадки.

– Что случилось? – воскликнул Аллейн, тревожно озираясь.

– Ничего, мой друг ничего! Я просто вспомнила, как укусила ему руку. Я бы охотнее укусила живую жабу или ядовитую змею! Я теперь возненавижу навсегда свои губы! А вы, как смело вы действовали и как быстро! Как вы кротки, когда дело касается вас самих!… Как отважно защищаете другого! Будь я мужчиной, я бы очень хотела поступать, как вы.

– Это пустяки, – ответил он, испытывая тайный трепет от похвалы своей спутницы. – Ну а вы, что же вы намерены делать?

– Неподалеку отсюда есть огромный дуб, я думаю, что Бертран приведет туда лошадей. Там обычно встречаются охотники, это давно известное место. А потом поеду домой, и уж сегодня никакой соколиной охоты больше не будет. А пока мы проскачем галопом двенадцать миль, все просохнет – и ноги и платье.

– А ваш отец?

– Ни слова я ему не скажу. Вы его не знаете. Верно одно: он не такой своевольный и не поступил бы, как я. Конечно, он стал бы мстить за меня. Однако не к нему я обращусь за этим. Какой-нибудь рыцарь на рыцарском поединке или на турнире, быть может, пожелает носить мои цвета, и я тогда скажу ему, что, если он в самом деле жаждет добиться моей благосклонности, есть неотмщенная обида и обидчик – сокман из Минстеда. Так мой рыцарь получит возможность выказать доблесть, как это любят отважные рыцари, мой долг будет уплачен, отец ничего не узнает, а одним негодяем на свете станет меньше. Скажите, разве это не честный план?

– Нет, госпожа, он недостоин вас. Как может такая женщина, как вы, помышлять о насилии и мести? Ведь кто-то должен быть мягким и добрым, жалеть и прощать? Увы! Этот мир – суровый, жестокий мир, и лучше бы мне не выходить из своей монастырской кельи. Когда подобные слова произносят такие уста, мне чудится, будто ангел милосердия проповедует учение дьявола.

Она рванулась в сторону, словно жеребенок, впервые почувствовавший удила.

– Благодарю вас за вашу речь, молодой господин, – сказала она с легким реверансом, – я отлично понимаю вас, вы глубоко огорчены тем, что встретили меня, и видите во мне служительницу дьявола. Мой отец – тяжелый человек, когда разгневается, но он никогда еще так не обзывал меня. Может быть, это было бы его правом и обязанностью, но, во всяком случае, не вашими. Поэтому, раз вы столь дурного мнения обо мне, лучше всего, если вы свернете на ту тропинку слева, а я пойду дальше по этой; ведь ясно, что я для вас компания неподходящая.

И, опустив веки, она с достоинством, несколько не соответствовавшим ее испачканной юбке, быстро заскользила по грязной тропе, а Аллейн растерянно смотрел ей вслед. Тщетно ждал он, что она обернется или замедлит шаг, – она продолжала свой путь, сурово выпрямившись, и вскоре настолько удалилась, что ее белое платье едва мелькало среди листвы. Тогда, поникнув головой, с тяжелым сердцем, он уныло побрел по другой тропе, браня себя за то, что своей грубостью и неловкостью оскорбил ее, хотя меньше всего на свете хотел этого.

Так шел он некоторое время, смущенный, упрекая себя, его душа трепетала от нахлынувших на него новых мыслей, страхов и удивительных чувств, когда позади него чуть зашуршали листья; он обернулся и увидел опять это грациозное, легконогое создание – девушка шла за ним по пятам, склонив, как и он, гордую головку воплощенное смирение и раскаяние.

– Я не буду обижать вас, даже слова не промолвлю, – сказала она. – Но я вынуждена быть подле вас, пока мы в лесу.

– Нет, вы не можете меня обидеть, – ответил он, снова согретый уже тем, что видит ее. – Это мои грубые слова обидели вас, но я провел жизнь среди мужчин и, право же, при всем желании едва умею смягчать свою речь ради слуха дамы.

– А тогда откажитесь от своих слов, – поспешно предложила она, – признайтесь, что я была права, когда желала, чтобы вы отомстили.

– Нет, я не могу этого сделать, – ответил он решительно.

– Кто же тогда груб и жесток? – торжествующе воскликнула она. – Как вы холодны и суровы, хотя так молоды! Верно, вы не просто клирик, а какой-нибудь епископ либо по крайней мере кардинал. Вам бы иметь не обычную палку, а епископский посох и не шапку, а митру. Да уж ладно, ладно, ради вас я прощаю вашего брата и буду мстить только самой себе за своеволие. Вечно я попадаю в опасные положения. Это вас удовлетворит, сэр?

– Вот теперь говорит ваша истинная сущность, – ответил он, – и вам даст больше радости такое прощение, чем любая месть.

Она покачала головой, словно вовсе не была в этом уверена, а затем слегка вскрикнула, но в ее голосе было больше удивления, чем удовольствия:

– А вон и Бертран с лошадьми!

По склону спускался одетый в зеленое мальчишка паж, его глаза сияли, длинные кудри развевались. Он сидел на высоком гнедом коне и вел на поводу горячую серую лошадь под дамским седлом; бока у обоих животных лоснились от пота после долгой скачки.

– Я везде искал вас, дорогая леди Мод, – сказал паж тонким голоском, соскочив с седла и держась за стремя. – Трубадур умчался, и только у самого Холмхилла мне удалось поймать его. Надеюсь, вы целы и невредимы?

При этом он вопросительно взглянул на Аллейна.

– Да, Бертран, – отозвалась она, – благодаря этому любезному незнакомцу. А теперь, сэр, – продолжала она, вскакивая в седло, – нехорошо, если я расстанусь с вами, ничего не добавив. Клирик вы там или нет, но вы вели себя сегодня, как истинный рыцарь. Сам король Артур и весь его Круглый стол не смогли бы сделать больше. Может быть, и отец или его родственники хотя бы в виде маленькой благодарности будут иметь возможность защитить ваши интересы. Он, правда, небогат, но его уважают, и у него есть могущественные друзья. Скажите мне, каковы ваши намерения, и посмотрим, не сможет ли он оказать вам поддержку.

– Увы, госпожа, о каких намерениях теперь может быть речь? Есть у меня на свете всего два друга, они направились в Крайстчерч, там я, вероятно, и нагоню их.

– А где находится Крайстчерч?

– Поблизости от замка, принадлежащего храброму сэру Найджелу Лорингу, коннетаблю герцога Солсберийского.

К его удивлению, она звонко расхохоталась, дала шпоры коню и поскакала вдоль просеки, а паж последовал за ней. Она не произнесла ни слова, но, уже скрываясь среди деревьев, слегка обернулась и на прощание помахала ему рукой. Долго стоял он, не двигаясь, в надежде, что она все-таки вернется; однако топот копыт смолк, и в лесу воцарилась глубокая тишина, которую нарушал только легкий шелест и шорох опадающих листьев. Наконец Аллейн повернулся и направился к большой дороге – это был теперь другой человек, а совсем не тот беззаботный юноша, свернувший с дороги всего каких-нибудь три часа назад.