Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

22 июня, ровно в четыре утра (СИ) - Тарханов Влад - Страница 38


38
Изменить размер шрифта:

— Товарищ Рогожин, мы поняли, решение по заводу в этой обстановке считаю неверным, подготовьте всё для его эвакуации, оставьте только самое необходимое для текущего ремонта, — перебил говорившего военком.

— Главное, надо решить, кто останется руководить подпольем… Какие мысли, товарищи…

— Я не знаю, я не готов… — успел пролепетать совершенно растерявшийся Рогожин.

* * *

Это опять была тетя Голда. Она принесла новость, что начали выдавать эваколистки. В тот же день Ребекка отпросилась в госпитале, предупредила, что хочет забрать семью в эвакуацию. Главврач госпиталя только тяжело вздохнул. Среднего и младшего медицинского персонала катастрофически не хватало. Даже если учесть, что госпиталь эвакуируют, он понимал, что Ребекке важно забрать семью. Он ей в этом помочь никак не мог. Попросил только, чтобы она предупредила дежурную, если все решится так, как ей надо. У исполкома была огромная очередь. Пробиться так и не смогла, ушла на работу. Раненым надо было помогать. На следующий день стали поступать раненые уже в боях под самим городом, их было много, очень много, и Рива не смогла вырваться вновь, только пятнадцатого врач отпустил ее. На завтра была назначена эвакуация госпиталя. Затем девушка выдержала огромную очередь и получила (приблизительно в одиннадцать часов вечера) долгожданный документ. Работники исполкома готовы были работать круглосуточно, только чтобы спала толпа у администрации. Но, когда Рива уходила, толпа стала еще больше, это прибавились заводские, отработавшие вторую смену. Девушка возвращалась домой не одна, почти сразу с нею документ на эвакуацию получили два соседа, которые в их улочке жили ближе к заводу, а не к рынку. На Рыбную они зашли все вместе, обменялись короткими прощальными кивками и разбрелись по домам. Надо было начинать сборы.

Этот июльский жаркий день Ребекка не забудет уже никогда. Они молча сидели за столом. Собралась вся семья. До этого они много спорили, обсуждали возможные варианты при эвакуации, но сейчас толку никакого в разговорах не было. Все, что можно было приготовить, было приготовлено. Все, что надо было забрать с собой — собрано. Все, что можно было спрятать — было спрятано. Теперь они сидели за столом, за которым так часто были все вместе и молчали. Они прощались со своим домом. Может быть, не навсегда, но тяжело на душе было так, как будто они уже никогда сюда не смогут вернуться. Каждый думал о своем. Мама беспокоилась о девочках, отец старался всех подбодрить хотя бы своим уверенным видом, но получалось у него не слишком хорошо. Моня, которая боялась эвакуации из-за сложностей с дочкой, боялась, что пропадет молоко, что Марочку не будет чем кормить, а как быть с детскими вещами? Она своих-то вещей почти не берет, но все эти пеленки-распашонки, они ведь так нужны ее девочке… Эва думала о ребятах, которые решили остаться, они сказали, чтобы бороться с врагом. Но Сема так говорил только чтобы попозировать — поутру рыкнет на него тетя Песя, и возьмешь ты, Сема, свою буйну голову, и пойдешь по пыльной дороге из Могилева вместе со всеми.

А вот Ребекка думала только о семье, о том, что они должны быть вместе, поэтому каприз Мони, которая начала биться в истерике из-за Мэри, пресекла быстро и жестко. Она почему-то была уверена в том, что семью удастся спасти. Но сложнее всего было отца. Абрахам чувствовал, что теряет возможность контролировать события, которые напрямую касались его семьи. Он не смог договориться за подводу, в их совхозе все транспортные средства, не только трактора и обе машины были мобилизованы на войну, но и подводы были не так давно реквизированы для нужд военных. А по селам бежать и что-то искать было поздно. Про машину речи даже не шло. На весь город оставались два немобилизованных грузовых авто — один у энкавэдэшников, один у райкома партии. Надо отдать должное, в этом городе обе машины грузились не барахлом ответственных работников, а документами, которые не могли оставлять врагу. Причем партийная машина загружалась не только документами партархива, но забирала еще и бумаги из райисполкома. Про вывоз документов НКВД и ценностей местного отделения банка и говорить не хочу, это было и так ясно. Еще Абрахама беспокоил маршрут эвакуации. Им предстояло дойти до Вапнярки, через Чернивцы, Боровку, Томашполь. В самой Вапнярке — крупном железнодорожном узле, формировались эшелоны на восточное направление. А это, между прочим, ой как не мало километров надо будет пройти, да еще с маленьким ребенком на руках. Конечно, ребенок становится на таком пути обузой, но мысли даже не было оставить Мэри и Моню тут… Только все вместе, только семьей!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Только под самое утро Ребекке удалось немного уснуть. В половину пятого утра отец всех поднял. Они вышли из дому и направились к месту сбора, тем более, что пройти его все равно было невозможно. Он находился у подножья Шаргородской горы, через которую и начинался путь в эвакуацию. Вот они с пожитками собрались у дверей дома. Абрахам не стал запирать дом, все равно ничего ценного там нет, а то, что есть, будет обидно, если из-за такой мелочи разобьют окна или взломают дверь. Моня держала дочку на руках, Мэри тихо спала, недавно поела и теперь что-то забавно обдумывала во сне. Отец тихо произнес:

— Пора.

Все его услышали и как-то встрепенулись. И пошли по улице, свернув к базару, по таким знакомым улицам, почти мгновенно ставшим чужими, постепенно поднимаясь в гору все выше и выше. Так начался их семейный Исход. Один из миллионов исходов в ту самую страшную войну.

Он нес большой чемодан с вещами, а за плечами был еще вещевой мешок — больше не брал. Дочки несли еще по большому узлу с вещами и такие же заплечные мешки, только Моня кроме заплечного мешка несла ребенка, а жена сумку с утварью, которая могла пригодиться при этом их переходе. Жена и девочки, конечно же, старались, но главная организация их исхода легла на Абрахама. Конечно, Ривочка смогла выбить этот проклятый эваколисток… Но как без него? Если бы у них были родственники, которые смогли бы помочь… а так… Без эваколистка не получить довольствие, не устроиться на работу, а им самим да еще с маленьким ребенком не прожить без пайков ну никак… не настолько они богаты… Он сумел пробиться в исполком в первый день выдачи листков, и ему отказали… Выдавали в первые два-три дня только партийно-комсомольскому активу. Вскипело. Больше не ходил. Всё решила Рива. Абрахам, скрипя зубами вспоминал, как золотые монеты, заработанные им до революции, исчезли, растаяли, когда голод сдавил молодое государство со страшной силой. А пайки городским служащим были такими маленькими, что только золото помогло семье выжить… а теперь… что теперь? Золото сейчас ничего не решает. Решают ноги.

Теперь надо было идти, взбираясь круто в гору, чтобы выйти на торный шлях, ведущий в эвакуацию. Он понимал, что устраиваться на новом месте — это тяжело, но еще тяжелее будет быть в оккупации. От немцев Абрахам ничего хорошего не ждал. Они здесь уже были. Тогда, двадцать с лишком лет назад немцы показали себя дисциплинированной, но крайне жестокой силой. Нет, сами они погромов не делали, но позволяли своим слугам обогащаться за счет тех же евреев… а что делать? Традиция, так ее… Ляхи тоже спасали свои шкуры от Хмельницкого, выдавая и грабя евреев, из всех польских военачальников один только Ярема Вишневецкий не давал евреев в обиду, защищал их… а ведь предлагали Яреме остановить осаду Збаражского замка, если тот евреев выдаст и контрибуцию заплатит. В польских местечках, негоже сумняшеся, евреев со всех их скарбом казакам выдавали на расправу. Ярема не выдал. Да, о чем только думать не приходиться, чтобы не думать о войне…

Так постепенно, не спеша, они выбрались на Шаргородскую гору. Дорога вывела почти что к еврейскому кладбищу. Немного ниже и в стороне располагалось польское кладбище, еще чуть ниже — православное. Так же, но чуть сбоку, хоронили советских атеистов. С этого места открывался прекрасный вид на город, который был пред ними как на ладони. Они все, подчиняясь какому-то непонятному внутреннему порыву, замерли на месте. Вот железнодорожный мост через Днестр, вот петляет река по границе города, утопают в садах мазанки Серебрии (Могилевского пригорода), вот тут базар, рядом, вот она видна, Столярная… Там наш дом… Отсюда его не видно, но он точно там, закрытый группой тополей, которых в городе так много… Тополя стояли группами, как минометные разрывы. А вот и школа, в которой работают девочки… Теперь нам пора. И тут, недалеко от вокзала, стали вырастать гигантские деревья, вырастали и сразу опадали на землю… И только громкий звук разрывов расставил все на свои места. Немцы начали обстреливать Могилев-Подольский из крупнокалиберных орудий. Эта картина заставила беженцев оторваться от бесполезного созерцания, толпа людей, неплотная и нестройная, зашевелилась, вздрогнула и снова потянулась на восток, подальше от ужаса войны.