22 июня, ровно в четыре утра (СИ) - Тарханов Влад - Страница 16

Ребекка уселась за стол, на свое законное место. И мама, и отец выглядели не то чтобы смущенными, они выглядели раздавленными. Они ведь знали, что такое война, мировая и гражданская, они помнили всё это, очень хорошо помнили! А сейчас пришло осознание того, что сейчас их дети и их единственная внучка должны будут на себе ощутить, какое страшное горе свалилось на их нежные плечи! Это осознание делало их жизнь горькой, но что они могли сделать? А как он радовался, когда у старшенькой, Монечки, родилась дочка? Как с нежностью прикасался к этому розовому комку жизни, казалось, ну что тут моего? А уже чувствуешь, что это мое, родное, продолжение моей жизни… И что теперь? А как теперь будет доченьке без ее любимого Арончика? И что понесло его вчера в военкомат? А что, он мог бы по-другому? Не мог бы… И еще не самый старый еврей Абрахам Гольдберг смотрит на настенные часы… ему уже пора. Надо что-то сказать, что-то сделать, что-то решить, но все это после работы. Он поднимается…

— Аарон, ты с нами не один день, даже не один месяц. За это время ты мне и моей Лейзе стал сыном, Моне — хорошим мужем, а Ривке и Эве еще и старшим братом.

Абрахам остановился. Ребекка, угадав по взгляду отца его желание, тут же разлила из графина рубиновое вино по стопкам, которые стояли в готовности на столе. Это молодое легкое вино отец разрешал пробовать даже Эве, особенно по большим праздникам. Отец удовлетворенно кивнул головой, как всегда, средненькая быстрее всех соображала и лучше всех его понимала. Она знала, что мужчина иногда должен выпить, чтобы снять напряжение, что мужчина может иногда и подраться, конечно, Абрахам уже вышел из того возраста, когда силой отстаивал свой авторитет, а по молодости драчуном он был преизрядным, приходилось ему не раз и не два защищать свою честь на кулаках, только когда в его жизни появилась Лейза почти перестал…

— Аарон, будь же ты смелым воином, не бойся ничего. Мы тут, мы тебя будем ждать. Возвращайся с победой!

Все встали и дружно выпили. Абрахам поставил стопку на стол и сказал, уже без такого пафоса, просто, констатируя очевидное:

— Моня, сегодня переезжаешь к нам, нечего вам снимать комнату, и нам будет как-то спокойнее… Все вместе будем — обязательно будет все в порядке. Да и Арончику будет спокойнее, а мама поможет с Мэри…

Отец семейства обнял Арона, подхватил на кухне небольшой сверток, который драгоценная его жена приготовила на работу, после чего быстрым шагом отправился восвояси. По дороге понял, что был собой недоволен. Арончик Кац как-то в их семье не сильно-то и прижился. Он был неплохим мужем Монечке, но при этом к их семье относился немного отстраненно, как будто подчеркивал, что он все-таки Кац, что его род значимее, что ли, нет, он не нарывался на скандал, не был высокомерен, он был какой-то другой, но сейчас он уходил на войну, и что было делать? Говорить ему, что он не совсем наш? Так это же глупости… Пусть все будет так, как стало, что ему, старому еврею, от нескольких теплых слов шапка с головы упадет? А если бы это был его сын? И Абрахам тяжело вздохнул, их с Лейзой сын умер младенцем, сейчас ему бы исполнилось двадцать, он тоже ушел бы на войну. Будь она проклята!

На работе у него сегодня было как-то совершенно нерабочее настроение. Почти в каждой семье был призывник, обсуждали новости, какие могли. Новости были тревожные, а самым тревожным было то, что никто толком ничего не знал. Появился Мойше Абрамзон, он был учетчиком, доверенным лицом директора совхоза. Самого директора не было, его вызвали на какое-то совещание. Абрамзон, которому только-только исполнилось сорок лет был человеком ушлым, но с понятием. Он знал все, что можно было знать и еще чуть-чуть больше, а потому решил, что самым разумным будет на сегодня работников распустить, пусть проводят своих в армию. Тем более, что их единственный грузовик уже мобилизовали на перевозку новобранцев. Мойше Шмулевич подержал их пару часиков в томлении, а потом и отпустил, ссылаясь на временное отсутствие производственной необходимости.

И что теперь было Абраму делать? Идти домой, провожать зятя? Так с ним уже распростился, чего глупее прощаться еще и еще раз, это пусть Монечка его провожает, ей положено. И все-таки это так неудобно, что ли, зять уходит на войну. Но тут же вспомнил, что время-то за полдень перевалило, а ему еще домой добираться, так что придет пока, тот уже будет в военкомате. Так и случилось. Дома мужа ждала только верная жена.

А Лейза была вся не своя из-за предчувствия беды. Любая женщина чувствует тревогу, когда несчастье касается ее семьи, ее родных и близких. Такая женская участь — быть сердцем семьи, а чует именно сердце. Весталки, вещуньи, предсказательницы — все женщины. Так и Лейза чувствовала, что надвигается беда. Большая беда. А тут еще Ребекка рассказала о своей встрече в Виннице. С тем самым учителем математики, как же, вспомнила, он ведь дальний родственник Сони Мулерзон, которая живет в Серебрии, так вот, люди говорят, что война будет долгой и тяжелой. Нет, так-то все говорят, что вот-вот и погонят немца обратно, а вот тихо и шёпотом — совсем другое. И пусть даже только долгой, но надо же как-то жить? И что им делать?

— Абраша! Ты с работы? Скажи, что люди говорят? Когда война закончится? Неужели сюда придет немец? И что нам делать? Говорят, что немцы убивают евреев, разве это правда? Я не могу поверить? Я же знала немцев, они работали на заводе, это были очень спокойные и милые люди, такие обходительные, помнишь, семья Штольцев, или инженер Йоганн Вайсмюллер? Он еще женился на Софочке Кандель? И что теперь? Что они? Как там, в Германии, Софочка? Они уехали еще до Гражданской.

Как только Абрахам вошел домой, как жена забросала его ворохом вопросов. И что он мог сказать ей в ответ? Что? Супруге врать не привык. Мог что-то не рассказать, о чем-то умолчать, что, у мужчины не может быть своих каких-то важных тайн? Все может быть, тайны в том числе. Но врать жене не собирался.

— Лея, что я могу тебе сказать, родная. Ты же знаешь, немец захватил почти всю Европу. Говорят, что бои сильные, что тут, на границе Молдовы их держат, пока граница держится, а потом подойдут части Кроасной армии и погонят врага прочь. Но, слухи ходят, что всё намного хуже. Но все это слухи. А на слухах далеко не уедешь. На нас ответственность. За всю нашу семью. За наших девочек и за Мэри. Нам нельзя так просто надеяться только на Бога, сама понимаешь, надо быть готовыми ко всему. Денег у нас не так много. Вся надежда на то золото, что осталось от твоего приданного. Знаю, его не так много.

— Да, в голодное время пришлось в торгсин снести. — не без горечи подтвердила Лейза. — Зато все девочки живы!

— Потом чуток удалось скопит, пусть немного, но…

— Да, есть еще… Там

— Лейзэ, побереги, сейчас это наш единственный актив. Не трать ни на что. Неизвестно, когда это может понадобиться, но использовать надо будет только в самом-самом крайнем случае.

— Сейчас вернуться девочки, у тебя есть чем их покормить?

-Абраша, я покормлю и их, и тебя. Будешь кушать сейчас или подождешь девочек?

— Лучше подожду. На работе не устал. Потерплю. Немного.

Было видно, что мужчина задумался о чем-то важном, но Лейза не отставала от мужа, она рассказала ему (в подробностях) встречу Ривочки с Исааком Штельвицем, учителем математики. Ее очень тревожили страшные предсказания винницкого учителя. А еще ее страшили разговоры товарок, с которыми ей порой времени приходилось проводить больше, чем с мужем. Да, она знала, что это бабские страхи и разговоры, но ей надо было поговорить о них с самым главным человеком в семье. И она была уверена, что тот её услышит.

Глава десятая. Моня

Глава десятая

Моня

24 июня 1941 года

Моня никогда не понимала, что значит быть старшей сестрой. Такое впечатление, что в этой семье старшей сестрой была Ребекка. Даже папа ее выделяет между ними, вот она выполняет в доме то, что должен делать сын[1]. Следовательно, она в семье главная после отца, а уже потом мама, а уже потом Моня. Ну, а Эвелина, или Эвочка…. Так младшенькая она всегда младшенькая, самый разбалованный ребенок. Зато она у нас вырастет самая красивая.