Фрейд и психоанализ - Юнг Карл Густав - Страница 35

[312] Эту точку зрения, которая в то время казалась нам исчерпывающей, значительно углубили исследования Фрейда и психоаналитической школы. Детско-родительские отношения изучались во всех подробностях, поскольку именно эти отношения считались этиологически важными. Вскоре было замечено, что такие больные действительно частично или полностью жили в своем детском мире, хотя сами совершенно этого не осознавали. Напротив, трудная задача психоанализа как раз и состояла в том, чтобы исследовать психологический способ адаптации настолько тщательно, чтобы можно было указать пальцем на ложные инфантильные представления. Как вы знаете, поразительное количество невротиков в детстве баловали сверх всякой меры. Такие случаи представляют собой наилучшие и наиболее убедительные примеры инфантилизма их психологического способа адаптации. Они вступают в жизнь, ожидая того же дружеского приема, нежности и легкого успеха, к которому их приучили родители. Даже очень умные пациенты не способны понять, что с самого начала обязаны осложнениями своей жизни, а также своим неврозом приверженности инфантильной эмоциональной установке. Маленький мир ребенка, семейная среда есть модель большого мира. Чем сильнее отпечаток, наложенный на ребенка его семьей, тем больше он будет эмоционально склонен, будучи взрослым, видеть в большом мире свой прежний маленький мирок. Разумеется, это не следует трактовать как сознательный интеллектуальный процесс. Напротив, больной чувствует и видит разницу между настоящим и будущим и старается адаптироваться как можно лучше. Возможно, он даже будет считать себя вполне приспособленным, если может постичь ситуацию интеллектуально, однако это отнюдь не мешает его эмоциям сильно отставать от интеллектуального понимания.

[313] Едва ли стоит приводить примеры этого феномена. В своей повседневной жизни мы постоянно наблюдаем разрыв между эмоциями и критическими представлениями о себе и мире. Точно так же обстоит дело и при неврозе, только в гораздо большей степени. Невротик может искренне верить, что, за исключением невроза, он – нормальный человек, оптимально приспособленный к условиям реальной жизни. Ему и в голову не приходит, что он все еще не отказался от некоторых инфантильных требований и в глубине души до сих пор питает ожидания и иллюзии, которые никогда толком не осознавал. Он предается всевозможным излюбленным фантазиям, которые редко, если вообще когда-либо, осознает настолько, что знает об их наличии. Очень часто они существуют только как эмоциональные ожидания, надежды, предубеждения и т. д. В этом случае мы называем их бессознательными фантазиями. Иногда они возникают на периферии сознания в виде мимолетных мыслей, но в следующий момент снова исчезают, так что больной не может сказать наверняка, были у него такие фантазии или нет. Только во время психоаналитического лечения большинство пациентов учатся удерживать и наблюдать эти ускользающие мысли. Хотя большинство фантазий когда-то были сознательными, пусть даже всего одно мгновение, их нельзя назвать сознательными, ибо бо́льшую часть времени они не осознаются. Посему мы имеем полное право называть их бессознательными. Разумеется, существуют и вполне сознательные инфантильные фантазии, которые могут быть воспроизведены в любое время.

5. Фантазии бессознательного

[314] Сфера бессознательных инфантильных фантазий стала подлинным объектом психоаналитических исследований, ибо, по всей видимости, таит в себе ключ к этиологии невроза. По всем вышеупомянутым причинам и в противоположность теории травмы мы вынуждены предположить, что фундамент психологического настоящего следует искать в семейной истории пациента.

[315] Фантазийные системы, которые пациенты обнаруживают при расспросах, в основном имеют составную природу и разрабатываются, как роман или драма. Несмотря на это, они представляют относительно небольшую ценность для исследования бессознательного. Будучи сознательными, они подчиняются требованиям этикета и социальной морали. Они очищены от всех болезненных личных подробностей и всех уродливых деталей. Благодаря этому они социально приемлемы, но вместе с тем абсолютно непоказательны. Более ценные и, очевидно, более значимые фантазии не осознаются в смысле, определенном ранее, и могут быть выявлены только с помощью психоаналитической техники.

[316] Не желая углубляться в вопросы техники, я, тем не менее, должен ответить на одно распространенное возражение, согласно которому так называемые бессознательные фантазии просто внушаются пациенту и существуют только в уме аналитика. Это возражение принадлежит к той же категории, что и упреки в грубых ошибках новичков. Такие обвинения способны выдвигать лишь люди, не имеющие психологического опыта и не знающие истории психологии. Ни один человек, имеющий хоть малейшее представление о мифологии, не может не увидеть параллелей между бессознательными фантазиями, выявленными психоаналитической школой, и мифологическими идеями. Утверждение, будто мы внушаем пациенту наши мифологические знания, совершенно необоснованно, ибо психоаналитическая школа сначала открыла фантазии и лишь затем ознакомилась с их мифологией. Как известно, мифология не относится к компетенции медика.

[317] Поскольку эти фантазии бессознательны, пациент, естественно, не подозревает об их существовании, и напрямую расспрашивать его о них было бы совершенно бессмысленно. Тем не менее не только пациенты, но и так называемые нормальные люди повторяют снова и снова: «Но если бы у меня были такие фантазии, я бы обязательно об этом знал!» В действительности бессознательное – это то, чего мы не знаем. Наши оппоненты твердо убеждены в том, что ничего подобного не существует. Это априорное суждение носит сугубо схоластический характер и не имеет под собой никаких оснований. Мы не можем опираться на догму о том, что психика ограничена сознанием, ибо мы ежедневно убеждаемся в том, что наше сознание является лишь частью психической функции. Содержания сознания уже отличаются невероятной сложностью; процесс констелляции наших мыслей из материала, содержащегося в памяти, преимущественно протекает бессознательно. Посему мы вынуждены предполагать, нравится нам это или нет, существование несознательной психической сферы, даже если только в качестве «отрицательного пограничного понятия», подобно кантовской Ding an sich[102]. Поскольку мы воспринимаем воздействия, источники которых не могут быть обнаружены в сознании, нам приходится вкладывать гипотетические содержания в сферу неосознанного. Последнее означает, что источник этих воздействий кроется в бессознательном именно потому, что он не осознается. Данную концепцию бессознательного едва ли можно упрекнуть в «мистицизме». Мы не претендуем на то, чтобы знать или утверждать что-либо определенное о состоянии психических элементов в бессознательном. Вместо этого мы сформулировали символические понятия по аналогии с нашей формулировкой сознательных понятий, и эта терминология доказала свою ценность на практике.

[318] Такой способ мышления представляется единственно возможным, если мы придерживаемся аксиомы, которая гласит: «Не следует множить принципы без необходимости». Таким образом, мы говорим о влияниях бессознательного так же, как о феноменах сознания. Позиция Фрейда, согласно которой «бессознательное может только желать», вызвала яростные возражения. Данное утверждение было расценено как неслыханный метафизический постулат, что-то вроде положения из «Философии бессознательного» фон Гартмана[103]. Очевидно, возмущение было вызвано тем, что наши критики, сами того не подозревая, исходили из метафизической концепции бессознательного ens per se[104] и наивно проецировали на нас свои эпистемологически неочищенные идеи. Для нас бессознательное – простой термин, о метафизической сущности которого мы не позволяем себе составить никаких представлений. В этом мы отличаемся от тех кабинетных психологов, которые не только прекрасно осведомлены о локализации психики в головном мозге и физиологических коррелятах психических процессов, но и могут решительно утверждать, что за пределами сознания нет ничего, кроме «физиологических процессов в коре больших полушарий».