Клятва всадника ветра - Вебер Дэвид Марк - Страница 9

Но этой весной табун проявило нетерпение, потому что три их младших жеребца и две молодые кобылы предпочли остаться на зимние месяцы на воле. Табунный жеребец был против, но табуны скакунов не были похожи на табуны обычных лошадей. Табунные жеребцы не завоевывали свои позиции просто потому, что были сильнее и быстрее и побеждали всех конкурентов, и те жеребцы, у которых никогда не было шансов, чтобы возглавить табун, редко уходили по этой причине. Боевые кони были слишком умны, их общество - слишком изощренным и запутанным для этого. Табунные жеребцы не могли полагаться на свою способность побеждать соперников - они должны были быть в состоянии убедить остальную часть табуна принять их мудрость. А другие жеребцы были слишком ценны для табуна из-за их ума, а также силы и мужества, чтобы просто бродить или быть прогнанными. Кроме того, в отличие от лошадей, скакуны спаривались на всю жизнь, и такие пары обычно оставались в табунах кобыл.

Но были времена, когда этот табунный жеребец желал, чтобы его сородичи были хоть немного больше похожи на более мелких и хрупких лошадей, от которых они были так давно выведены. Он бы ничего так не предпочел, как иметь возможность заставить свой квинтет отстающих сопровождать остальную часть табуна прошлой осенью, продемонстрировав оскаленные зубы и прижатые уши или, возможно, несколько резких дисциплинарных укусов. К сожалению, в таких простых и прямых средствах правовой защиты ему было отказано.

Он по-прежнему не мог понять, что побудило остальных остаться. Иногда - очень редко - жеребцы-холостяки могут предпочесть остаться на открытом выгуле по крайней мере на часть зимы. Однако было неслыханно, чтобы там задерживалась целая группа, и никто из прогульщиков не смог объяснить свои доводы. Это было просто то, что они чувствовали, что должны были сделать. Что (к сожалению, с точки зрения табунного жеребца) было вполне адекватным объяснением почти всего, что мог бы сделать скакун. Табунный жеребец понимал, что человеческие расы находят это разочаровывающим и озадачивающим, но он не мог по-настоящему понять, почему они это делают, потому что скакуны не принадлежали к человеческим расам. Их умы работали по-разному. Несмотря на все бесчисленные особенности, которые отличали их от обычных лошадей, они были ориентированы на табун так, как не была готова понять ни одна из человеческих рас, и они доверяли своим инстинктам и следовали им так, как были готовы принять очень немногие из человеческих рас с их постоянными местами обитания.

Тем не менее, табунный жеребец оставался неспокойным всю зиму, беспокоясь о безопасности тех, кто остался позади, и задаваясь вопросом, что могло заставить их остаться. И он был не одинок в этом. Каковы бы ни были их мотивы, пятеро отсутствующих были членами табуна, и их отсутствие оставляло ноющую, неуютную пустоту. Другие табуны скакунов пропустили их, и необходимость пораньше стартовать обратно на их земли, независимо от того, был ли с ними доступен всадник ветра или нет, была непреодолимой.

Но теперь...

Табунный жеребец топнул задним копытом по мокрой траве, и его ноздри раздулись. Ощущение угрозы усилилось, и он вскинул голову с высоким, пронзительным свистом. Табун замедлил ход, и другие головы поднялись, оглядываясь в его сторону. Другие жеребцы и бездетные кобылы отошли к внешним краям табуна, готовые встать между жеребятами и кормящими кобылами и любой потенциальной угрозой. Мысли мелькали взад и вперед, в мельтешащих узорах и без того, что любой представитель любой расы людей - за исключением, возможно, тех магов-телепатов, одаренных способностью общаться с животными, - распознал бы как слова.

Беспокойство табунного жеребца передалось остальному табуну, и все головы повернулись мордами к мелким туманным волнам дождя, несущимся с северо-востока. Не было ничего, что можно было бы учуять, не на что было смотреть, но те же самые инстинкты, которым так безоговорочно доверяли скакуны, сильнее, чем когда-либо, предупреждали о приближающейся угрозе.

А затем, с внезапностью молнии, выкованной из арктической ярости, устойчивый ветер, который все утро швырял дождь в морды табуну, превратился в пронзительный ураган, а туманные капли дождя превратились в жалящие, колючие ледяные стрелы. Табунный жеребец встал на дыбы, трубя свой вызов, когда мерзкий запах чего-то давно умершего донесся до него сквозь зубы воющего ветра. Он слышал другие пронзительные крики возмущения и неповиновения, но он знал, что истинной угрозой был не ветер и не лед. Это было то, что пришло за ветром. Что бы ни гнало ветер перед собой, как наездник его ярости... и его голода.

Табунный жеребец галопом скатился с холма, на котором он стоял. Он с грохотом мчался навстречу ветру, грива и хвост великолепно развевались позади него, грязь и брызги взлетали под ударами его копыт, как боевые молоты. Остальные жеребцы табуна выстроились вместе с ним, сходясь со всех сторон, чтобы последовать за ним под сотрясающий землю барабанный бой копыт. Кобылы скакунов были одними из самых смертоносных существ в Норфрессе, но даже при этом они были меньше и легче самцов своего вида. А скакуны были менее плодовиты, чем лошади. Нельзя было так легко подвергать риску потенциальных матерей, и поэтому бездетные кобылы сомкнулись позади жеребцов, образуя внутреннюю линию обороны табуна, вместо того, чтобы броситься вместе с ними навстречу угрозе.

Жеребцы замедлили свой стремительный темп, когда они рассредоточились в боевом порядке, каждый убедился, что у него есть пространство, необходимое для эффективного боя, но при этом оставался достаточно близко к своим товарищам, чтобы прикрывать фланги друг друга. Табунному жеребцу не нужно было оглядываться, чтобы проверить их местоположение. В отличие от лошадей, скакуны в такие моменты полагались не столько на навыки, сколько на инстинкт, и его жеребцы были хорошо обученной, дисциплинированной командой. Они точно знали, где им положено быть, и он знал, что они это сделали. Кроме того, одной из вещей, которые сделали его табунным жеребцом, была врожденная способность знать точное местоположение каждого члена своего табуна, и, несмотря на бушующую в нем инстинктивную ярость и ужасающую неестественность внезапного, пронзительного ветра, он чувствовал уверенность защитников табуна. И его собственную. Его табун не был самым крупным из табунов скакунов, как ни напрягай воображение, но за его спиной было семнадцать жеребцов, готовых втоптать любых возможных врагов в грязь Равнины Ветров в виде разбитых развалин.

Но затем он снова вскинул голову, широко раскрыв глаза, когда та же самая способность определять местонахождение членов его табуна вскрикнула в предупреждающем ужасе.

Позади него раздались пронзительные свистки гнева и замешательства, слышимые даже сквозь вой ветра, когда остальная часть табуна ощутила его замешательство и отвращение через запутанную сеть своих разумов. Это было невозможно. Он не мог чувствовать членов своего собственного табуна, которые остались на воле - не как угрозу за барьером ледяного шторма!

И все же он это сделал. И он почувствовал в них что-то еще, какой-то запредельный ужас. У него не было названия, но оно действовало на них более жестоко, чем любая шпора или кнут, потому что было их частью. Или они стали его частью .

Они были мертвы, понял он. И все же это было не так. Он потянулся к ним, несмотря на свое отвращение, но никто не ответил. Жеребцов и кобыл, которых он знал, наблюдал, как они вырастали из жеребят, больше не было, но какая-то их частица - какой-то замученный, сломанный и оскверненный фрагмент - осталась. Это была часть того, что скрывалось за ветром, обрушившимся на остальную часть его табуна.

Это было... узнавание. Это было диаметральной противоположностью его собственному чувству табуна, поскольку у него было чувство лидера, пастуха и защитника, но это было чувство хищника. Охотника. Это было так, как если бы чудовищная опасность, скрытая в урагане, поглотила тех, кого он знал, и забрала их чувство табуна, их существование как части корпоративного целого, чтобы использовать, как хозяин гончих может использовать выброшенную одежду человека, чтобы дать своим собакам учуять добычу.