Под кожей (ЛП) - Стоун Кайла - Страница 46

— Сидни, ты можешь сказать мне, как ты себя чувствуешь на самом деле?

Жаль, что нет окна, в которое можно посмотреть. Нет ничего, кроме этого ужасного кресла и доктора Янга, который смотрит на меня своим тревожным, пронизывающим взглядом. Я думаю, что тетя Элли сказала мне вчера после того, как поговорила по телефону с адвокатом защиты. Дело ма ожидает отчета о предварительном следствии, на основании которого судья определит ей наказание. Адвокат защиты и прокурор уже согласовали обвинение — убийство второй степени. Ма отказалась сказать хоть одно плохое слово о Фрэнке, хотя факт постоянного домашнего насилия мог бы уменьшить ее тюремный срок. Даже если бы она согласилась, это трудно доказать. Фрэнк никогда не ломал кости. Ужас и унижение были его любимым оружием, раны, которые не оставляли видимых шрамов. Я делаю глубокий вдох.

— Я счастлива, что его больше нет, ясно?

— Расскажи мне об этом.

— Он пьяница. И жестокий. Он был паршивым отцом.

— Некоторые люди испытали бы шок от таких заявлений, — осторожно говорит доктор Янг.

— Люди думают, что просто потому, что двадцать лет назад он имел цепкие пальцы и мог бегать как черт, это делает его хорошим парнем. Героем. Или, возможно, они знают только то, что хотят знать, видят только то, что хотят видеть.

— Что ты при этом чувствуешь?

Я сжимаю и разжимаю пальцы на коленях.

— А вы как думаете?

— Скажи, может, какая-то часть тебя жалеет, что его больше нет? Может, ты скучаешь по нему?

— Он мертв, так что это спорный вопрос, верно? — Правда, которую я не хочу говорить, не могу говорить, заключается в том, что в каком-то ужасном, извращенном смысле я скучаю. До того как четыре года назад все полетело к чертям, было несколько хороших воспоминаний, спрятанных в темноте как жемчужины. Мое предательское сердце болит по отцу, который научил меня играть в покер. Когда мне было шесть лет, он объяснил все ругательные слова и смеялся, когда я повторяла их своим девчачьим шепелявым голосом. Он рассказывал забавные истории и приносил сумасшедшие подарки, когда возвращался из поездок. Он водил меня на стрельбище и учил стрелять с девяти лет. Он хвастался перед своими приятелями, какая я умная и красивая, в то время как я была всего лишь неуклюжим, неловким ребенком. И рядом с ним я чувствовала себя на десять футов выше.

Но все это было раньше. До того как у меня появилась грудь и бедра, и он увидел то, чем хотел владеть, что хотел использовать. До того как он стал дикарем. Если я позволяю себе думать об этом, мое сердце превращается в черную дыру, засасывающую меня в небытие, из которого, я знаю, мне никогда не выбраться.

— Нет. Я не скучаю по нему.

Доктор Янг продолжает засыпать меня вопросами до самого звонка, пытаясь вывести на откровенность, но я не поддаюсь. Я не могу.

— Я здесь, чтобы помочь, правда, — напоминает он, когда я встаю с синего кресла.

После школы я не встречаюсь с Лукасом на пробежке. Я чувствую, как вырезанное сердце-бабочка, которое он сделал для меня, подпрыгивает на дне моего рюкзака, пульсируя обвинением. Но я не могу. Все темное внутри меня кричит в моей голове. Лукас слишком хорош, слишком ярок, чтобы заглядываться на него.

А я все еще трусиха.

Глава 35

— И снова здравствуйте, мисс Шоу, — ласково говорит детектив Хенриксен, когда я открываю входную дверь. Порывы ветра кружатся вокруг ее плаща. В одной руке она сжимает стаканчик кофе, в другой — блокнот на спирали.

— Что вам нужно? — страх пробирает меня до костей. Аарон в гостиной с тетей Элли, раскрашивает керамическое рождественское украшение, которое они вчера вылепили и запекли в духовке. На каникулах в День благодарения тетя Элли и мальчики принесли домой огромную рождественскую елку. Мы повесили на нее какие-то жалкие огоньки, и с тех пор тетя Элли и Аарон украшают ее самодельными украшениями. Фрэнки не интересуют ни снежинки из бумаги, ни конфеты из трубочек. Он в своей комнате, играет в Grand Theft Auto.

Последние два часа я сижу рядом с Аароном и тетей Элли со своим блокнотом для рисования, заштриховывая черно-белые полосы бабочки угольными палочками. Кончики моих пальцев испачканы и почернели.

— Можно войти?

— Если вы спрашиваете, значит, ответ отрицательный. — Холодный воздух бьет меня как пощечина, но я скорее замерзну до смерти в нижнем белье, чем снова ее впущу. На этот раз я знаю свои права.

Арианна нагуглила их и прочитала целый список вслух, в то время как мы ждали, пока сварится паста лингвини карбонара с цветной капустой и панчеттой, которую она приготовила нам на прошлой неделе.

Улыбка детектива Хенриксен померкла.

— Пусть будет по-твоему.

Я складываю руки на груди.

— Чего вы хотите?

— Хотела проверить как ты, подумала ли о моем предложении.

— Забавно. Я не припоминаю никакого предложения.

Ее русые волосы убраны назад в такой тугой пучок, что кожа на лбу натянулась.

— Думаю, ты помнишь. Еще не поздно, знаешь ли, признаться. Самое главное в самосуде, о котором не рассказывают в фильмах, это съедающее тебя чувство вины.

— Знаете по собственному опыту?

— Подумай о своей маме. Подумай о ребенке.

Я быстро моргаю, пытаясь сдержать эмоции. Я не могу ничего ей показать. Я не могу показать ей свою слабость.

— Может быть я как раз и думаю о них.

— Если он причинял тебе боль, я могу помочь. Могу сделать так, чтобы тебе стало легче.

Но на этот раз меня не обмануть. Я вижу вспышку в ее глазах, тот самый хищный блеск, который появлялся у Фрэнка, когда он играл с тобой. Когда ты уже попалась в ловушку, которую даже не заметила. Ей все равно, что случится с мамой, мальчиками или со мной. Какое бы чувство вины я ни испытывала, какой бы выбор мне ни пришлось сделать, не признаюсь ей в этом. Она не сочувствует мне. Я вижу это. Она хочет раскрыть дело, которое все остальные считали законченным. Она хочет славы, выиграть игру.

— Я пас.

Она меняет тактику.

— Мне нужно еще раз поговорить с твоим братом. Проверить его историю. Уточнить несоответствия.

Детектив Хенриксен делает шаг вперед, но я блокирую ее своим телом. Я знаю, что сказать на этот раз. Арианна помогла мне подготовиться на случай, если детектив вернется.

— Ваш босс знает, что вы здесь, наносите незапланированные визиты на дом? Пристаете к скорбящим свидетелям? А как насчет вашего партнера? Где он? Может, мне стоит позвонить в участок? Просто, чтобы убедиться, что всё в порядке и всё такое. Ну вы понимаете.

Она нахмурилась и встала прямо передо мной.

— Я детектив. Пропусти меня.

Как и в прошлый раз, я не отрываю от нее взгляда. На улице холодно, но моя кровь горячая и пылает.

— Если у вас нет ордера, засунутого в лифчик, можете идти в задницу. Детектив.

Ее лицо застывает. Но я вижу перемену в ее глазах. Она блефовала и только что проиграла. Никто больше ничего не подозревает. Только она. Если я не впущу ее, она ни черта не сможет с этим поделать.

— Ты только что упустила свой последний шанс.

Бешеный стук моего сердца эхом отдается в ушах.

— Нет, это вы упустили.

Она долго смотрит на меня, потом поворачивается и топает вниз по ступенькам крыльца. Полотнища ее плаща развеваются на ветру.

— Не приходите сюда больше, иначе я подам на вас заявление о преследовании. Кроме того, вы опоздали. Завтра у мамы слушание приговора.

Она поворачивается и смотрит на меня, ее рот кривится в жесткой улыбке.

— Разве адвокат твоей матери не звонил? Нет? Ох, уж эти государственные защитники. У твоей мамы начались роды. Вынесение приговора отложили до понедельника. Она родила сегодня утром.

Я захлопываю дверь и опускаюсь на пол, мои ноги превратились в спагетти. Слишком много эмоций воюют в моей голове. Страх, вина и стыд захватывают меня и не отпускают. И хотя детектив Хенриксен ничего не может с этим поделать, она все равно права. Я виновна. Грешна. Что я здесь делаю? Я прячусь и лгу, как преступник, как трус. Я заслуживаю того, чтобы меня поймали. Я должна сидеть в этой камере, а не мама. Мама должна лежать на больничной койке, держа на руках мою младшую сестренку.