Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович - Страница 14

Гешка откашлялся, готовясь, как обычно, поразить, и оступился на первом же слове. Неожиданно обнаружилось, что ничего особенного не скажет он про Москву, и сколько ни шарил в памяти, — ничего не припоминалось. «Вот так здорово! — озадаченно подумал он. — А ведь родился там, вырос, профессию получил… Н-да». В театрах, правда, он бывал, раза два или три, ну, еще на экскурсии водили в школе… и только. Знал он мебельные, овощебазы, где случалось иной раз подработать на погрузке и выгрузке, знал наперечет шашлычные и кафе-стекляшки, но про эту Москву рассказывать не хотелось.

— Вот приезжаю я в первый раз в отпуск… — начал он наугад. — Как раз отбурили мы одиннадцатую точку под Нижневартовском. Да ты знаешь, поди. В смене у нас был один грузин, чудной такой малый. Автандилом звали. Кто как его навеличивал: кто — Автогеном, кто — Автоматом, добрый был мужик, не обижался. И вот однажды…

Спустя какое-то время Гешка вдруг обнаружил, что рассказывает о героических делах Автандила, имевших место на одиннадцатой точке, и выводит в них для себя скромную, но почетную роль.

— Что же это я? — хохотнул он обескураженно.

— Действительно, — сказала Фаина. — Про Москву обещал, а сам…

— Ладно, — сказал Гешка. — Сейчас будет про Москву.

Он задумался, и совсем не по теме вспомнилось почему-то училище, потом — училищная мастерская, где он чинил по вечерам велосипеды. Мать не баловала его карманными деньгами, и нужно было их зарабатывать, потому что после школы Гешка спешил жить взрослой жизнью. Пришла на память Танька Жигалова, верная его подруга, пришли на память их встречи с семи до восьми: она заканчивала работу в половине седьмого, а ее мать — в половине девятого; и сейчас, этим солнечным полднем, показалось Гешке, что и по юности своей он пробежал впопыхах, точно опаздывая куда-то. И все-таки опоздал. И нечего рассказать торжественным голосом.

— Ты о чем задумался-то? — спросила Фаина.

— Теплынь, — рассеянно отозвался он. — Теплынь, а прохладно.

Он закусил губу так, что задралась борода, и замолчал опять.

На буровой комариным писком раздался крик, и тотчас пронзительно завизжала собака.

— Опять он его мучит, — сказала Фаина.

— Кто? Кого?

— А Лужин, хозяин твой… Опять Шарика бьет. — У рта ее, как отражение далекой собачьей боли, легли морщинки.

— Вот бы никогда не подумал! — сказал Гешка. — А на вид добрый. Ведь это его сапоги-то.

— Он меня замуж зовет, — сказала Фаина. — Дом новый ставить собрался. А я все не решусь никак. Вот он и ревнует.

— Да ну?

— Ты его не бойся, Геша. Я не боюсь, и ты не бойся.

— Я?! Его бояться? — Гешка хакнул и обнял повариху.

— Не надо, — негромко попросила она.

— Как знаешь, — смутился он. — Нет, ты скажи, теплынь-то какая!..

На буровую они возвращались притихшие и почти близкие.

Проходка кончилась ночью, и каротажники начали отбор грунтов. Фургон с оборудованием подогнали к вышке, и там Гешка попеременно с Тихомировым следил за показаниями приборов и командовал буровикам через микрофон. В окошках были спущены черные шторы. Фаина только изредка слышала Гешкин голос — то высокий, насмешливый, то деловитый, злой, усиленный репродуктором до громовых раскатов.

Она думала о Грачеве с какой-то неловкой радостью, и эта радость была как обнова.

— Ишь ведь, воевода какой… — с улыбкой шептала она, возясь в своей комнатушке.

В тот же день она побелила дощатые стены, прибила на окно новые занавески-задергушки, вытащила из чемодана все свои ненадеванные платья и развесила на гвоздях. С тем же деятельным азартом размышляла она о будущем: «Торговлю эту брошу. И за Лужина не пойду, нет, уеду в Тюмень, на завод поступлю, в школу ходить буду. Десятилетку кончу, а там можно будет и в техникум торкнуться…»

Сдав котлопункт сменщице Варваре, она решила навестить Гешку. Принесла ему тарелку блинов, чайник с кофе, тихонько поскреблась в дверцу. Из репродуктора прогрохотало:

— Кого черт несет?

И Фаина, заробев, ушла, стараясь не скрипеть на снегу сапогами. Так Гешка и не узнал, что она приходила.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дела у каротажников шли неважно. Злились, костили скважину, инструмент, бурильщиков. А у Грачева не выходила из головы Фаина. «Может быть, не надо было нам гулять? — в который раз возвращался он памятью к их прогулке. — Да ведь ничего же не было!..»

Но под всеми этими неотступными, досадливыми размышлениями ворошилась какая-то иная мысль; ему подумалось, что, наверно, дело вовсе не в их прогулке, а в чем-то таком, чего он недосмотрел, не понял, пропустил мимо из-за собственной слепоты и спешки. Забывшись, Гешка выругался в микрофон.

— Ты что, угорел? — вскочил к нему Тихомиров.

— А чо я? — не понял Гешка.

— Сам знаешь чо-о!

— Да это бывает, Тихомирыч, — вмешался Миня Трубников.

— Что бывает?

— Это, Тихомирыч, всегда бывает в тайге весной, я знаю. Понимаешь, снег тает. И незаметно давит на психику. И психика деформируется.

— Иди на свое место, психолог! — приказал Тихомиров.

И вдруг к рокоту дизелей прибавился еще какой-то сильный посторонний звук, раздались радостные крики, залопотал тент, и с неба дохнуло ветром.

— Вертолет… — удивленно сказал Тихомиров. — Вертоле-ет!

Все трое вылетели из фургона.

Вертолет приземлился малость в стороне от буровой, в искрящийся влажный снег, и к нему бежали уже и местные, и буровики, спотыкаясь в сугробах и теряя шапки.

— Который тут у вас Грачев? — крикнул вертолетчик, прыгая в снег. — Стоим пятнадцать минут! Приготовиться к отлету!

— Ну, я Грачев! — сказал Гешка.

— Чего же ты телишься? Собирай манатки!

Гешка сломя голову помчался в поселок. Схватив чемодан, припустил обратно.

— Парень! Геннадий! — закричал Лужин. — А сапоги-то! Сапоги-то!

Гешка сел с маху на бревно, и, урча от нетерпения, ждал подбегающего к нему с ботинками Лужина. Сбросил бродни, сунул ноги в ботинки и, не зашнуровывая, побежал к вертолету. У котлопункта он замер на бегу, круто повернулся и встретился взглядом с Фаиной.

Она стояла в дверном проеме, как портрет в натуральную величину, и молчала.

Гешка ступил на порог:

— Вот уезжаю. Не скучай тут!

— Больно надо.

— Тогда пока, — сказал Гешка.

Но когда он зашагал к вертолету, Фаина метнулась следом, молча остановила. Гешка, глядя на ее красное, обиженное, как у девчонки, лицо, насупился, опустил голову.

— Я вернусь. Я опять приеду, Фаина.

— Это, конечно, — шепотом согласилась она.

— Так я пошел?

— Иди, Геша.

— Иду, Фая.

— Грачев! Гешка! — заорали у вертолета. — Ты скоро там?

И Гешка побежал по уже наторенной в снегу траншее.

Бригадир Вагин похлопал его по плечу.

— Хороший ты парень, Грачев, ты нам всем очень понравился, — сказал он, пожимая Гешкину руку, — Просто молодец.

— Главное, уходит красиво, — присовокупил Тихомиров.

— Ладно тебе, — сказал Гешка.

— Ничего не ладно, — возразил Тихомиров. — Ведь ты эту вахту, считай, задаром отработал. Без всякой выгоды.

— А ты? Ты задаром никогда не работал?

— Я? Не про меня речь. А залетных мы тут насквозь видим.

— Камни в почках у меня видишь? — обозлился Гешка.

— Камни? — переспросил Тихомиров. — Откуда у тебя камни?

— От пива! С солью!

— А ты вперед с солью не пей, — посоветовал бригадир.

И пока Гешка искал, как бы его уесть, тот уже разговаривал с вертолетчиком.

Миня Трубников, к которому Гешка подошел попрощаться, вяло пожал руку, оглаживая вертолет зачарованными глазами.

— Вагин! — высоким, с вызвоном, голосом сказал Гешка. — Отпусти Трубникова! Пускай он летит!

— Да ты что, Грач? — изумленно подкатился к нему электрик Киселев. — Ты в своем уме?

— В своем! — Гешка отбоднул сомнения и, взяв Трубникова за плечи, потащил к вертолету. — У него, Вагин, жена молодая! Икру мечет!

— Гешка! — уперся Трубников. — Брось, не надо!