Ухожу на задание… - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 14

— Итак, господа, последние инструкции. Капитан до конца боев останется в распоряжении военного командования. Военным могут понадобиться ваши знания и ваш опыт.

Капитан почтительно склонил голову.

— Вы, майор, останетесь для связи. Как всегда, на своей вилле. Может появиться кто-либо из наших с севера. Укажите ему сборный пункт. Если будет необходимость, пришлю к вам человека. На всякий случай побывайте завтра у меня, посмотрите. Чтобы никаких следов… Покинете город только с последними солдатами.

— Благодарю за доверие!

— Вы свободны, господа. Надеюсь, скоро увидимся.

Оставшись один, Минодзума еще раз проворил сейфы, поворошил кочергой рассыпающийся пепел, резким движением сбросил его на пол. Пусть разметет сквозняк.

Открыв окно, прислушался к стрельбе, доносившейся из порта. Там полыхали пожары, вспышки огня озаряли деревья в саду. Минодзуме стало жутко. Русские — опасный соперники. Не исключено, что где-то здесь, поблизости, находятся уже советские чекисты, посланные захватить его резиденцию.

Самое страшное — попасть в руки русских. Тогда рухнут все надежды, прахом пойдет все то, чему он посвятил жизнь. Нет-нет! При всех обстоятельствах он должен добраться до родных островов. В крайнем случае можно сдаться американцам. Он им нужен, они оценят его. Минодзума знал, что командование будет удерживать Сейсин до последней возможности. Знал и о том, что на помощь гарнизону спешит с юга гвардейская дивизия. Битва за город только разворачивалась, и трудно было предрешить, как она закончится. Но это — не для него. Когда начинается открытый бой, мастер тайной войны должен исчезнуть.

Из огня да в полымя

355-й отдельный батальон морской пехоты, которым командовал майор Бараболько, высокий худой офицер с покатыми плечами, хладнокровный и рассудительный, высаживался на рассвете. Катера подходили к маленькому плацдарму, где продержались до утра остатки раздробленной роты Яроцкого, пулеметной роты и разведчики Леонова. Морские пехотинцы постепенно оттеснили японцев от берега. К причалу пришвартовался сторожевой корабль.

Маша Цуканова, опередив подруг, сбежала по трапу на бетонную стенку, искореженную взрывами бомб. Придерживая рукой тяжелую санитарную сумку, пошла к молу. Над головой часто тенькали пули, но это не пугало ее. Страшны были разрывы снарядов, взметывавшие кипящие фонтаны воды. Грохот такой, что уши закладывало.

Возле мола Маша увидела усталых, покрытых грязью и копотью бойцов, уцелевших со вчерашнего дня. Они толпились возле ящиков, сгруженных с катера. Набивали желтыми новенькими патронами автоматные диски, рассовывали по карманам гранаты.

— Сестра, помоги! — позвали ее.

Укрывшись за молом, сидели двое: сержант с круглым лицом и совсем еще молодой матрос в порванной фланельке. Здесь же негромко наигрывал на баяне моряк в обгорелой форме.

— Не мне. Косте вот помоги, — сказал сержант.

— Куда тебя?

— В ногу.

— Сейчас штанину разрежу, — заторопилась Маша, увидев на брюках запекшееся пятно.

— Зачем портить-то! — На бледном лицо матроса промелькнула улыбка. — Мне еще воевать в них. Тут ерунда, — подвернул он штанину.

Ранение действительно было поверхностное. Маша быстро наложила повязку, тронула моряка за плечо:

— Готово. Ты у меня первенец.

— Ну? И не страшно тебе?

— Это вам, наверно, страшно тут было!

— Что было, то сплыло, — ответил вместо Кости моряк с баяном. — Кто эту ночь пережил, тому, считай, редкий кон выпал.

— Верно, Саша, — подтвердил сержант. — Теперь, значит, долго землю топтать будем. Вот только к кому бы нам прилепиться?

— С вами пойдем. А, сестра? — спросил Костя.

— На корабль тебе нужно! — решительно произнесла Маша. — Пусть доктор ногу посмотрит.

— Обойдемся, не первый раз. Там, на сопках, каждый человек сейчас дорог.

— Цуканова, не задерживайся! — крикнул кто-то.

— Иду!

— Сестричка, пожевать у тебя ничего нету? — Соросах Бахно.

— Возьми, — протянула она сухарь и побежала к своим — часто замелькали под юбкой стройные ноги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ну, ребята, погостили мы на берегу и хватит, — поднялся Саша Филиппов. — Пойдем свою коробку искать. Может, правда, ты с нами? — повернулся он к Плоткину. — Починят тебя.

— Говорю, пустяки.

— Ну, счастливо, братишки!

— До встречи! — махнул рукой Костя. — Вставай. Бахно, вон офицер идет.

— Отдохнем еще.

— Хватит!

Они двинулись наперерез офицеру.

— Товарищ лейтенант, возьмите нас. Одиннадцать человек с оружием. Бесхозные мы.

— Как это бесхозные?

— Командиров наших поубивало…

— Ясно. — Лейтенант на минуту задумался. — пойдете с моей ротой. Вон старшина, пусть запишет.

Так оказался Константин Плоткин в роте лейтенанта Осокина.

Пусть читатель простит меня еще за одно отупление, но мне именно в этом месте хочется сказать, что в жизни бывают такие совпадения, такие неожиданные встречи, что просто диву даешься. Я ничего не буду сейчас объяснять, только прошу запомнить, что Константин Плоткин был первым бойцом, которому в Сейсине оказала помощь Маша Цуканова…

Они шли туда, где все сильнее разгоралась стрельба. На улице попадались трупы. Поперек тротуара вытянулся мертвый боец в новой чистенькой гимнастерке, с белым подворотничком. Из тех, кто полчаса назад высадился на берег.

— Эх, понесло нас из огня да в полымя! — ворчал Бахно.

Пулеметчик стреляет стоя

Нашу корректировочную группу катер доставил к высокому портовому крану, который издалека, за дымом, казался скелетом какого-то чудовищного животного. Ребята быстро высадились на берег. Гребенщиков и я сошли последними.

Капитан-лейтенант Собачкин приказал ждать и куда- то исчез. Мы озирались по сторонам. Причал был искалечен взрывами крупных авиабомб, вывернувших глыбы бетона, раздробивших рельсы. В воронках лежали и сидели раненые бойцы. Их переносили на катер.

С эскортного корабля било носовое орудие, направленное прямо в нашу сторону, и я боялся, как бы снаряд не задел за верхушку крана. Стреляли и японцы. Их снаряды со свистом пролетали над нами я рвались в бухте, на причалах. Недалекий взрыв заставил нас укрыться в воронке. Но любопытство пересилило все иные чувства — вскоре мы с Гребенщиковым снова вылезли на пирс. Не удержался от соблазна и Вася Кузнецов.

В порту горели склады. Дым от них был таким ядовитым, что выжимал слезы из глаз. Летели крупные хлопья сажи. По верхней части крана то и дело что-то щелкало. Но столько было шуму и грохота вокруг, что никто не обращал на это внимание. Кузнецов хотел даже подняться на кран, чтобы посмотреть, не видно ли «Вьюги, но какой- то боец с перевязанной головой стукнул его в бок кулаком:

— Тебе что, жить надоело? Под пули лезешь!

Совсем уже рассвело, а командир наш все не возвращался. От нечего делать решили позавтракать (зачем тащить с собой буханки?). Старшина Михайлов отрезал каждому по большому куску хлеба.

Пока ели, набежал фотокорреспондент. Взъерошенный в расстегнутом кителе и сразу с тремя аппаратами. Он потребовал, чтобы мы выстроились на краю причала. Прячась от пуль за краном, сфотографировал нас, торопливо записал фамилии и сказал бодро:

— Если останетесь живы, следите за газетами.

Фотографа мы больше не встречали. Снимков тоже не видели, о чем я ни капельки не жалею. Очень уж неказистый был у меня вид. Навьючен, как ишак. На голове огромная каска. В руках винтовка, на которую я опирался, как па палку. Рация, противогаз, подсумок, гранаты. Нелегко было сесть или лечь с таким грузом. А подняться — еще трудней…

Наконец появился капитан-лейтенант. Вместе с ним пришли пехотный офицер и сержант-проводник. Сержанту можно было только позавидовать — шагал налегке, с одном автоматом. У него была какая-то странная походка, мягкая, неслышная. Не шел, а будто крался.

Капитан-лейтенант объяснил задачу. Приказано пробиться в расположение батальона майора Бароболько и развернуть корректировочный пост на одной из высот. В чьих руках высота — не вполне ясно. Батальон отрезан от порта, дерется в полуокружении, но кольцо пока не сомкнулось, проникнуть туда можно. Так, по крайней мере, считал пехотный офицер. Однако мне казалось, да я уверен в этом и теперь, что в то время и наши и японские офицеры имели весьма приблизительное представление о происходящем. Настолько все перемешалось и перепуталось.