Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 44

— До настоящего момента не было никакого движения, никакого признака мятежа.

— Что ты пока сделал? Какие распоряжения дал?

Лентул вкратце сообщил трибуну данные им распоряжения и целиком положился на его мудрость, заявив, что он готов слепо повиноваться его приказам.

Тит Сервилиан, немного подумав над тем, что нужно делать, усилил каждый из отрядов, посланных раньше Лентулом для охраны оружия и ворот, двадцатью своими легионерами. Он приказал закрыть все ворота кроме Фортунатских, где остался сам с главными силами, доходившими до двухсот шестидесяти легионеров.

Пока исполнялись эти распоряжения, среди гладиаторов распространилось сильное волнение. Они собирались огромными, все растущими толпами во дворах и громко говорили между собой.

— Запирают склады оружия!..

— Значит нас предали!..

— Все известно!..

— Мы пропали!..

— Если бы по крайней мере был здесь Спартак!..

— Ни он, ни Эномай не прибыли; их распяли в Риме!..

— Не везет нам!..

— Проклятие не праведным богам!..

— Запирают ворота!..

— А у нас нет оружия!..

— Оружия!.. Оружия!..

— Кто даст нам оружие?..

В короткое время возгласы этих десяти тысяч голосов, ревущих, ругающихся, проклинающих, выросли подобно грому и стали страшными, как гул моря в бурю. Только благодаря совместным усилиям начальников легионов и когорт, которых назначил Спартак, гладиаторы начали успокаиваться и возвращаться, согласно данным им приказам, каждый в свою когорту.

Таким образом, когда мрак окутал землю, на этих двадцати огромных дворах, где только что царили беспорядок, крики и отчаяние, теперь господствовали совершенный покой и глубокая тишина.

На каждом из дворов собралась когорта гладиаторов, которые стояли молча и с трепетом ожидали решения; его должны были вынести начальники, собравшиеся в это время на совещание в одной из фехтовальных зал.

Все это происходило как раз в тот момент, когда Спартак и Эномай, добравшись после стольких усилий и опасностей до школы Лентула, остановились, увидев невдалеке от себя пики, копья, мечи и шлемы, сверкавшие в темноте при свете смоляного факела.

— Это легионеры! — сказал вполголоса Эномай Спартаку.

— Да, — ответил тот, чувствуя, что сердце у него разрывается при этом зрелище.

— Значит слишком поздно… Школа окружена… Что нам делать?

— Подожди!

И Спартак, напрягая слух, чтобы уловить малейший отдаленный голос или шум, внимательно следил за движением факела, который все удалялся и скоро совсем исчез из виду.

Тогда Спартак сказал Эномаю:

— Стой и молчи.

С величайшей осторожностью он двинулся к тому месту, где раньше прошли римские легионеры. Сделав шесть или семь шагов, фракиец прислушался, он уловил тихий шепот и поднес правую руку к глазам. Обостряя таким образом зрение и напрягая все свои силы, он спустя мгновение мог различить темную массу, двигавшуюся в конце улицы. Он осторожно вернулся на прежнее место и, взяв Эномая за руку, спустился по этой уличке. Затем он повернул налево и, сделав десять шагов по, этой повой тропинке, остановился и, торопливо, вполголоса, сказал своему товарищу:

— Они только что начали окружение школы, они еще не закончили его; теперь они размещают отряды солдат на каждом перекрестке улицы; мы лучше знаем эти запутанные тропинки и достигнем минут на десять раньше их той стены, которая окружает школу со стороны города. В этом месте стена старая, не выше двадцати восьми футов, там мы и проберемся в школу.

Таким образом, этот необыкновенный человек, с удивительным спокойствием и мужеством, отчаянно боролся против враждебной судьбы.

Действительно все произошло так, как он предвидел, и скоро Спартак с Эномаем, быстро скользя по темным запутанным дорожкам, достигли стены школы в намеченном месте. Здесь Эномай, с ловкостью, которой нельзя было в нем предполагать при его гигантской фигуре, начал карабкаться на стену, нащупывая выступы и острые концы камней, лишенные штукатурки. Очень скоро он добрался до верха стены и начал спускаться по другой стороне.

Спартак, как только германец начал скрываться из его глаз, схватился правой рукой за острый конец выступавшего из стены камня и начал подыматься по этой неудобной лестнице. Когда он, забыв о вывихе левой руки, пустил и ее в дело, сильный крик боли вырвался из его уст, и несчастный упал навзничь на землю.

— Что случилось, Спартак? — спросил приглушенным голосом Эномай, который уже спрыгнул со стены на двор школы.

— Ничего… — ответил рудиарий. Собрав всю свою волю, он, не обращая внимания на страдания, которые причиняла сильно распухшая рука, снова начал с ловкостью серны взбираться на стену. — Ничего… Моя вывихнутая рука…

— Ах, клянусь всеми змеями ада! — воскликнул, с трудом заглушая свой голос, Эномай. — Ты прав!.. Мы об этом не подумали… Обожди меня, я снова поднимусь на верх стены, чтобы помочь тебе.

И с этими словами он действительно собрался подняться, но услышал голос Спартака, повторявшего:

— Ничего… Ничего… Не двигайся… Я мигом доберусь к тебе.., без всякой помощи…

При последних словах его мужественная фигура действительно показалась наверху стены, а через некоторое время Эномай увидел, как фракиец быстро спускался с камня на камень, с расщелины на расщелину, точно по лестнице, и наконец спрыгнул на землю.

Эномай поспешно направился к Спартаку и хотел осведомиться о состоянии его руки, но остановился, пораженный видом рудиария. Посиневшее лицо и остекленевшие, широко раскрытые глаза делали его похожим скорее на привидение, чем на человека.

— Спартак!.. Спартак!.. — вполголоса окликнул его германец. И грубое лицо этого дикаря осветилось таким выражением нежности, на которое его никак нельзя было считать способным. — Спартак.., ты слишком страдаешь.., больше, чем может вынести человек… Спартак.., ты упадешь в обморок… Садись сюда.

С этими словами Эномай любовно сжал фракийца в объятиях и усадил его на большой камень, прислонив спиной к стене.

Спартак действительно был в изнеможении от физических и моральных страданий, терзавших его в течение пяти последних дней. Его лицо стало похоже на лицо трупа, на нем выступили капли пота, в то время как лоб оставался холодным как мрамор; бледные губы судорожно подергивались, и едва слышные стоны вырывались по временам из-за крепко стиснутых зубов. Едва Эномай прислонил его к стене, как Спартак склонил голову на плечо и застыл Он казался мертвым.

Суровый германец, неожиданно превратившийся в сестру милосердия, растерянно смотрел на друга, не зная что предпринять. Наконец он взял левую руку Спартака за кисть и, тихонько приподняв ее, откинул рукав туники. Рука сильно вздулась и опухла. Эномай решил, что надо сейчас же перевязать руку и начал отрывать край своего плаща.

Неосторожное прикосновение к руке причинило Спартаку сильнейшую боль; он застонал и медленно открыл глаза.

Едва придя в сознание, он осмотрелся кругом и, поднявшись на ноги, воскликнул насмешливым голосом:

— Вот так герой!.. Клянусь Юпитером Олимпийским, Спартак превратился в жалкую бабу! Наших братьев убивают, наше дело окончательно гибнет, а я падаю в обморок! Трус!

С трудом Эномай мог его убедить в том, что все кругом спокойно, что его обморок длился только две минуты и что состояние его руки очень тяжелое.

И говоря это, германец крепко перевязал руку Спартака. Обвязав более длинный конец повязки вокруг шеи, он придал руке горизонтальное положение на уровне груди и сказал:

— Теперь ты будешь страдать меньше. Спартаку достаточно одной правой руки, чтобы быть непобедимым.

— Лишь бы нам удалось достать мечи! — ответил фракиец, быстро направляясь к ближайшему дому.

Передняя зала оказалась пустой; пройдя ее, они вошли во двор. Там молча стояли, собравшись в когорты, пятьсот гладиаторов.

Неожиданное появление Спартака и Эномая вызвало громкие крики радости.

— Тише! — закричал сильным голосом Спартак.