Великое избавление - Джордж Элизабет - Страница 37

– Закурим?

– Спасибо, нет, сэр.

Он кивнул, окинул взглядом высившееся перед ними внушительное здание.

– Может, подождете в машине, сержант? – предложил он, поднося к сигарете серебряную зажигалку.

Барбара внимательно следила за всеми движениями своего наставника.

– С какой стати?

Он небрежно пожал плечами:

– Видик у вас еще тот. Я подумал, надо вам передохнуть.

«Видик еще тот». Жаргон выпускника частной школы. Барбара отметила, что порой он прибегает к нему, словно к маскировке. В последние дни вроде бы этого не было. Откуда вдруг вновь взялась эта интонация?

– Если уж мы перешли к комплиментам, инспектор, вы тоже, похоже, с ног валитесь. В чем все-таки дело?

Линли пристально посмотрел на себя в зеркало. Сигарета свисает с губ, глаза прищурены от дыма. Не то Сэм Спейд, не то Алджернон Монкрифф.

– Пожалуй, вы правы, сержант, – вздохнул он и всерьез занялся своей наружностью. Расправил галстук, пригладил волосы, стряхнул невидимую пылинку с пиджака. Барбара спокойно ждала. Наконец Линли обернулся к ней. Он вновь стал самим собой.

– Вчера вас что-то расстроило там, на ферме, – заговорил Линли напрямую. – Боюсь, здесь нас ждет нечто худшее, чем все, что нам довелось увидеть.

Барбара на миг оцепенела, но, пересилив себя, распахнула дверь автомобиля.

– Я справлюсь, сэр, – решительно заявила она, выбираясь на морозный осенний воздух.

– Мы держим ее под замком, – сообщил доктор Сэмюэльс, провожая Линли и Барбару по длинному коридору больницы.

Барбара плелась позади. К счастью, Барнстингемская клиника совсем не походила на «сумасшедший дом», как он представлялся Барбаре. Оно даже не слишком походило на больницу, это здание в стиле английского барокко. Через парадный вход они прошли в холл высотой в два этажа. По обеим сторонам вдоль стен поднимались стройные пилястры. «Свет и воздух» – таков был лозунг декораторов. Стены были приятного персикового оттенка, лепнина – белая, толстый ковер цветом напоминал ржавчину, и хотя портреты голландской школы были темными и мрачноватыми, казалось, что изображенные на этих портретах лица приносят извинения за свою угрюмость.

Барбара почувствовала облегчение. В первый момент, когда Линли предложил навестить Роберту, отправиться в клинику, ее охватила паника. Ожили давние, глубоко запрятанные страхи. Линли, конечно же, это заметил. Черт бы его побрал. Ничто не ускользнет от его внимания.

Войдя в здание, Барбара почувствовала себя спокойнее. Это приятное ощущение усилилось, когда из большого центрального холла они перешли в длинный коридор. Здесь их окружали жизнеутверждающие пейзажи Констебля, вазы со свежими букетами, негромкие голоса. Откуда-то издали доносилась музыка и пение.

– Это наш хор, – пояснил доктор Сэмюэльс. – Сюда, проходите, пожалуйста.

Даже доктор Сэмюэльс действовал на нее успокоительно. Если бы они встретились за пределами этого учреждения, Барбаре и в голову бы не пришло, что перед ней психиатр. Услышишь слово «психиатр», и сразу представляешь себе кого-то, похожего на Фрейда: викторианская бородка, сигара во рту, чересчур проницательные глаза. Сэмюэльс, напротив, выглядел как человек, предпочитающий скакать верхом или гонять на велосипеде по окрестным болотам, а не возиться со смятенными душами. Хорошо сложенный, чисто выбритый, с ловкими движениями. Барбара догадывалась, что больше всего доктора раздражают люди, чей интеллект не соответствует его собственному. Наверное, и на теннисном корте равных ему мало.

Она уже вполне освоилась в больнице, но тут Сэмюэльс отворил узкую дверь, скрытую прежде раздвижной панелью, и провел их в дальнее крыло здания. Эта охраняемая часть клиники и выглядела, и пахла в соответствии с худшими ожиданиями Барбары. Темный ковер практичного коричневого цвета. Стены выглядят как спекшийся на солнце песок, никаких украшений, однообразие прерывается лишь узкими дверьми с окошечками на уровне глаз. Воздух пропитан специфическим запахом лекарств и дезинфекции. Странное, приглушенное завывание доносится неизвестно откуда. Это ветер или что-нибудь еще?

Вот оно, сказала она себе. Вот где держат психов, вот где держат девушку, отрубившую голову своему отцу. А ведь это не единственный способ убить отца, верно, Барб?

– Она ничего не добавила к своему первоначальному заявлению, – сказал доктор Сэмюэльс Линли. – Она не в ступоре. Она просто сказала то, что хотела сказать. – Он бросил взгляд на открытую страницу медицинской карты. – «Я это сделала. И я рада». В тот самый день, когда было найдено тело. С тех пор она молчит.

– А каков диагноз? Ее осматривал врач?

Доктор Сэмюэльс сердито поджал губы. Вторжение полицейских он рассматривал как личное оскорбление и не собирался выдавать им информацию сверх крайне необходимой.

– Ее осматривал врач, – ответил он. – Это не каталепсия и не шок. Она может говорить. Она просто не хочет.

Линли ничем не обнаружил, что резкий тон врача задел его. Он привык к подобному отношению, к стараниям показать, что полиция – не союзник, а противник, с которым нежелательно иметь дело. Замедлив шаг, Линли сообщил врачу о припасах, найденных в комнате Роберты. Ему удалось привлечь внимание собеседника: доктор, помолчав, заговорил вдумчиво, но не без некоторого раздражения:

– Не знаю, что сказать вам, инспектор. Возможно, вы правы: еда могла стать для нее навязчивой идеей. Или стимулом, или нервной реакцией. Источником наслаждения или какого-то рода компенсацией. Пока Роберта нам хоть что-нибудь не объяснит, мы можем выдвигать любые версии.

Линли предпочел сменить тему:

– Почему вы забрали ее из полиции? Кажется, это не совсем соответствует обычной процедуре?

– Вполне соответствует. Ответственное лицо подписало бумаги, – возразил Сэмюэльс. – Это частная клиника.

– Ответственное лицо? То есть суперинтендант Нис?

Сэмюэльс сердито покачал головой:

– Да нет же. Мы не принимаем пациентов у полиции. – Он быстро пролистал медицинскую карту. – Гибсон, Ричард Гибсон. Назвался ближайшим родственником Роберты. Он добился разрешения суда поместить ее в клинику и оформил все бумаги.

– Ричард Гибсон?

– Его имя стоит на анкете, инспектор, – резко отвечал Сэмюэльс. – Судебное разбирательство откладывается. Девушка находится на лечении. Прогресса пока не наблюдается, но это не значит, что в один прекрасный день не наступит улучшение.

– Но зачем Гибсону?.. – Линли задал этот вопрос скорее себе самому, чем своим спутникам, но Сэмюэльс попытался ответить ему:

– Она же его кузина. Чем скорее она вылечится, тем скорее сможет предстать перед судом. Разумеется, если не будет признана невменяемой.

– А в этом случае она останется здесь навсегда? – подхватил Линли, мрачно всматриваясь в лицо врача.

– Пока не вылечится, – Сэмюэльс подвел их к тяжелой, надежно запертой двери. – Жаль, что ей приходится находиться в одиночестве, но, учитывая все обстоятельства… – Пожав плечами, врач распахнул дверь. – Роберта, к вам пришли, – возвестил он.

На этот раз Линли выбрал Прокофьева, «Ромео и Джульетту». Музыка полилась в ту же минуту, как только они сели в машину. Вот и хорошо, подумала Барбара, вот и слава богу. Звуки скрипок и виолончелей развеют тяжкие мысли, отгонят воспоминания, отодвинут весь мир прочь. Можно полностью обратиться в слух, забыть о той девушке в больничной палате и о мужчине, сидящем возле нее в автомобиле, который пугал ее еще больше.

Даже глядя прямо перед собой, Барбара видела сильные руки, сжимавшие руль, различала на них золотые волоски, более светлые, чем на голове, видела каждый палец, каждое движение, направлявшее автомобиль обратно в Келдейл.

Линли наклонился отрегулировать звук в магнитофоне, и Барбара могла вблизи увидеть повернутое в профиль загорелое лицо. Золотая кожа, золотые волосы, карие глаза. Прямая, классическая линия носа. Твердый подбородок. Это лицо так ясно свидетельствовало об огромной внутренней силе, природу которой она не могла постичь.