Великое избавление - Джордж Элизабет - Страница 3

Для Уэбберли все сложилось по-другому. Его карьера брела себе потихоньку, не слишком блестящая, но вполне удовлетворительная. Расследования, мастерски проведенные Уэбберли, слишком редко удостаивались заслуженной хвалы: у него словно бы отсутствовал некий социальный инстинкт, необходимый, чтобы добраться до самой вершины. А потому, в отличие от Хильера, ему не светил рыцарский титул, который мог бы вознаградить его профессиональные достижения, и именно это обстоятельство стало источником постоянного раздора между Уэбберли и его женой.

Фрэнсис Уэбберли не смогла пережить, что ее младшая сестра сделалась леди Хильер. Зависть грызла ее, превращая постепенно спокойную, застенчивую домашнюю хозяйку в энергичную, напористую даму с претензией на светскость. Она то и дело затевала обеды, приемы, вечеринки с коктейлями, неся непосильные расходы, приглашая людей, совершенно неинтересных обоим супругам, но которые, как полагала Фрэнсис, могли способствовать продвижению ее мужа наверх. Все эти мероприятия чета Хильеров исправно посещала – Лаура из любви к сестре, с которой она, однако, давно уже не могла по-дружески общаться, а Хильер в надежде хоть как-то защитить Уэбберли от едких и жестоких замечаний его супруги, ибо Фрэнсис не стеснялась прилюдно высказывать свое мнение о неудавшейся карьере мужа. «Новая леди Макбет», – мысленно называл ее Хильер.

– Нет, дело не в этом, – ответил Уэбберли. – Беда в том, что я уж было понадеялся, что с этой распрей между Нисом и Керриджем покончено, а они снова сцепились – право же, это чересчур.

Как это характерно для Малькольма, вечно он переживает из-за других, из-за их недостатков и слабостей, подумал с сочувствием Хильер.

– Напомни, пожалуйста, в чем там было дело, – попросил он. – Какая-то история в Йоркшире, верно? В убийстве обвиняли цыган?

Уэбберли кивнул.

– Нис возглавляет отделение полиции в Ричмонде. – Он тяжело вздохнул и, забывшись, выпустил струю сигарного дыма не в окно, а в комнату. Хильер задержал дыхание, стараясь не раскашляться. Ослабив узел галстука, Уэбберли принялся рассеянно скручивать уголок белого воротника. – Три года назад там убили старую цыганку. Нис провел жесткое расследование. Его ребята работали тщательно, проверили все детали. Завершив дело, они арестовали зятя этой старухи. По всей вероятности, ссора у них вышла из-за гранатового ожерелья.

– Ожерелье было краденое?

Уэбберли покачал головой, стряхивая пепел в стоявшую на его столе жестяную пепельницу. В воздух поднялось облачко пепла от выкуренных прежде сигар, белой пылью осело на бумагах и папках.

– Нет. Ожерелье они получили от Эдмунда Ханстон-Смита.

Хильер резко наклонился вперед:

– Ханстон-Смита?

– Ага, теперь ты припоминаешь? Но дальше дело повернулось так: жена того парня, которого обвиняли в убийстве старухи – его вроде бы звали Романив, – была красотка: хороша, как бывают одни только цыганки, – двадцать пять лет, черные волосы, оливковая кожа, сплошная экзотика.

– Соблазнительно, особенно для такого человека, как Ханстон-Смит, верно?

– Вот именно. Она убедила его, что Романив ни в чем не виноват. Ей понадобилось на это всего несколько недель, покуда Романив еще не предстал перед присяжными. Она уговорила Ханстон-Смита пересмотреть дело, она клялась, что они подвергаются преследованиям потому лишь, что в их жилах течет цыганская кровь, что Романив провел с ней всю ночь, когда совершилось убийство.

– Полагаю, она была достаточно очаровательна, чтобы заставить поверить и в это.

Дернув уголком рта, Уэбберли пристроил окурок сигары на край пепельницы и сложил покрытые веснушками руки на животе, удачно прикрыв пятно на жилетке.

– Согласно показаниям лакея Ханстон-Смита, от милейшей миссис Романив даже человек шестидесяти двух лет от роду целую ночь напролет не мог оторваться. Как ты знаешь, Ханстон-Смит был богат и обладал немалым политическим весом. Он без труда смог вовлечь в эту историю полицию графства Йорк. Рейбен Керридж – он до сих пор остается главным констеблем Йоркшира, несмотря на все, что он натворил, – приказал пересмотреть расследованное Нисом дело. Хуже того – он отпустил Романива.

– Как реагировал на это Нис?

– Керридж как-никак его начальник. Что ему было делать? Он с ума сходил от злости, но пришлось выпустить Романива и начать дело заново.

– При этом на седьмом небе от счастья была жена Романива, но отнюдь не Ханстон-Смит, – прокомментировал Хильер.

– Разумеется, миссис Романив сочла своим долгом отблагодарить Ханстон-Смита тем самым способом, к которому он уже пристрастился. Она явилась к нему ночью на последнее свидание и не давала бедному старику уснуть до самого рассвета, насколько мне известно, а потом она открыла дверь Романиву. Как нынче любят говорить, свершилась кровавая драма. Парочка прикончила Ханстон-Смита, собрала все, что могла унести с собой, направилась прямиком в Скарборо и еще до утра покинула страну.

– А что Нис?

– Он требовал, чтобы Керридж подал в отставку. – В этот момент послышался стук в дверь, но Уэбберли не обратил на него внимания. – Однако он ничего не добился. С тех самых пор Нис только поджидает удобного случая.

– И теперь они снова сцепились, как ты говоришь.

Вновь раздался стук, на этот раз более настойчивый. Уэбберли громко предложил войти, и в комнату ворвался Берти Эдвардс, главный патологоанатом. На ходу он оживленно беседовал с собственной записной книжкой и что-то торопливо царапал в ней под свою же диктовку. Эдвардс воспринимал записную книжку как живое существо, не хуже обычной секретарши.

– Сильный удар в правый висок, – жизнерадостно объявил он, – вызвавший разрыв сонной артерии. Удостоверения личности нет, денег нет, раздет до нижнего белья. Это снова Вокзальный Потрошитель. – Произнося эти слова, Эдвардс продолжал черкать в своей книжке,

– «Вокзальный Потрошитель»! Вам бы в журналисты податься, – проворчал Хильер, с отвращением глядя на весельчака.

– Речь идет о покойнике с вокзала Ватерлоо? – уточнил Уэбберли.

Судя по лицу Эдвардса, патологоанатом явно прикидывал, не ввязаться ли ему в дискуссию с Хильером – уж очень ему хотелось отстоять свое право давать серийным убийцам какое-нибудь прозвище; однако, поразмыслив, он отказался от этой идеи, утер пот со лба рукавом грязно-белого халата и обернулся к своему непосредственному начальнику.

– Ага, Ватерлоо. Это уже одиннадцатый, а мы еще с Воксхоллом не разобрались. Характерный почерк Потрошителя в обоих случаях. Бродяги. Ногти сломаны, сами грязные, волосы нестриженые, даже вши имеются. Пока только тот тип с вокзала Кингз-Кросс не вписывается в картину, и уж намучились мы с ним за последнюю неделю. Удостоверения нет, об исчезновении никто не заявлял. Не знаю, когда нам удастся установить его личность. – Почесав голову концом ручки, Эдвардс радушно предложил: – Хотите взглянуть на снимки с Ватерлоо? Я вам принес.

Уэбберли махнул рукой в сторону стены, на которой красовались изображения двенадцати жертв маньяка. Все они были убиты одним и тем же способом на вокзалах Лондона и на пригородных станциях. Вместе со случаем на вокзале Ватерлоо насчитывалось уже тринадцать убийств за пять недель. Газеты истошно голосили, требуя немедленного ареста Потрошителя, а Эдвардс, словно его это ничуть не касалось, насвистывал сквозь зубы песенку, разыскивая на захламленном столе Уэбберли булавку, чтобы прикрепить к стенду фотографии новой жертвы.

– Неплохо вышло. – Отступив на шаг, он полюбовался своей работой. – По кусочкам сшил беднягу.

– Господи! – не выдержал наконец Хильер. – Ты не человек, ты – гиена! Хоть бы свой грязный халат оставлял в лаборатории, когда поднимаешься к нам на этаж. У нас тут и женщины работают, знаешь ли!

Эдвардс скроил мину, долженствовавшую изобразить почтительное внимание к словам начальства, однако его проворные глазки иронически ощупали фигуру старшего суперинтенданта, задержавшись на мясистом загривке, выпиравшем из воротника, и на пышной шевелюре, которую Хильер подчас именовал своей гривой. Пожав плечами, патологоанатом подмигнул Уэбберли.