Расплата кровью - Джордж Элизабет - Страница 11

– Она из нас из всех сделала дураков, разве не так? Какая радость для нее! Как весело – до безумия! – Актриса бросила уничтожающий взгляд на Айрин Синклер, которая по-прежнему сидела в стороне от остальных, словно смерть сестры каким-то образом сделала ее присутствие нежелательным. – И кому, по-твоему, выгодны изменения, сделанные в сценарии вчера вечером? Мне? Да ничего подобного! Учти, Дэвид, я этого не потерплю. Я не потерплю этого, черт побери.

– Ничего еще не решено, Джо, – попытался успокоить ее Дэвид Сайдем. – Не решено окончательно. Раз она изменила сценарий, твой контракт вполне можно считать недействительным.

– Тебе кажется, что контракт недействителен. Но ведь у тебя его нет, не так ли? Мы ведь не можем заглянуть в него? Ты не знаешь, действителен ли он вообще. И ты ждешь, что я тебе поверю? Положусь на слово после всего, что случилось? Что мелкие изменения в характере образа достаточны, чтобы контракт стал недействительным? Прости, но мне что-то не верится. Мне просто смешно. И за это тоже прости. И налей мне еще джину. Сейчас же.

Ни слова не говоря, Сайдем мотнул головой в сторону Роберта Гэбриэла, который подтолкнул в его сторону бутылку «Бифитера», опустошенную уже на две трети. Сайдем налил жене и вернул бутылку Гэбриэлу. Тот схватил ее и срывающимся от смеха голосом пробормотал:

– «Хватаю – И нет тебя. Рука пуста. И все ж Глазами не перестаю я видеть Тебя, хотя не ощутил рукой»[9]. – Гэбриэл искоса глянул на Джоанну и налил себе еще. – Сладостные воспоминания о выступлениях в провинции, Джо, любовь моя. Это было наше первое? Хм, нет, возможно, нет. – В его устах это прозвучало как воспоминание о сексуальных утехах, а не о постановке «Макбета».

Пятнадцать лет назад школьные подруги Барбары все, как одна, просто умирали от питер-пэновской красоты Габриэла, но ей он никогда не казался привлекательным. Как, кстати сказать, и Джоанне Эллакорт: та в ответ одарила его улыбкой, которая таила в себе острое жало – по другому поводу.

– Дорогой, – ответила она, – разве я могу когда-нибудь забыть? Ты пропустил десять строк в середине второго акта, и я тащила тебя до конца. По правде говоря, последние семнадцать лет я ждала, когда «вода этих морских пучин от крови покраснеет»[10].

Гэбриэл фыркнул.

– Сука из Уэст-энда[11], – объявил он. – Умеет же сформулировать.

– Ты пьян.

Что, конечно, походило на правду. И словно в ответ на это обвинение, Франческа Джеррард неловко поднялась с дивана, на котором сидела вместе с братом, лордом Стинхерстом. Видимо, она хотела взять ситуацию под контроль, сохранить статус хозяйки гостиницы, пусть даже рискуя выставить себя в смешном виде. Она повернулась к Барбаре.

– Если бы мы могли выпить кофе… – Ее рука взметнулась к снизкам разноцветных бус, которые она носила на груди как кольчугу. Прикосновение к ним, казалось, придало ей мужества. Она снова заговорила, на этот раз более властно: – Мы бы хотели выпить кофе. Не могли бы вы это организовать? – Когда же Барбара не ответила, она повернулась к лорду Стинхерсту. – Стюарт…

Он заговорил:

– Я был бы очень признателен, если бы вы это устроили, – сказал он Барбаре. – Кое-кому из присутствующих хочется протрезветь.

Барбара с удовольствием подумала о том, сколько у нее еще будет возможностей поставить графа на место.

– Прошу прощения, – резко ответила она, оборачиваясь к леди Хелен. – Если вы сейчас пойдете со мной, полагаю, инспектор захочет побеседовать с вами с первой.

Леди Хелен Клайд чувствовала некоторую вялость, шагая к двери библиотеки. Она решила, что это из-за голода, ведь они почти ничего сегодня не ели, и вообще этот бесконечный и кошмарный день, страшный дискомфорт оттого, что на тебе только ночная рубашка, и многочасовое сидение в этой комнате, где холод пробирает до костей и откуда нельзя отлучиться. Добравшись до двери, она запахнула на себе пальто – стараясь изобразить этакую небрежность – и вышла в холл.

Сержант Хейверс неприкаянно следовала сзади.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Хелен?

Леди Хелен благодарно повернулась к Сент-Джеймсу – он ждал ее за дверью. Линли и Макаскин уже поднялись наверх.

Она пригладила волосы ладонью, пытаясь привести их в порядок, но, поняв, что это невозможно, огорченно улыбнулась.

– Можешь ли ты хотя бы представить себе, каково торчать целый день в комнате, полной индивидов, которые привыкли лицедействовать? – спросила она Сент-Джеймса. – С половины седьмого утра мы прошлись по всему диапазону. От гнева до истерики, от скорби до паранойи. Честно говоря, к полудню я готова была душу продать за один из пистолетов Гедды Габлер[12]. – Зябко поежившись, она стянула у горла ворот пальто. – Но я чувствую себя прекрасно. По крайней мере мне так кажется. – Она посмотрела на лестницу, затем снова на Сент-Джеймса. – Что такое с Томми?

Шедшая сзади сержант Хейверс вдруг резко передернулась, но леди Хелен не могла этого видеть. Сент-Джеймс, заметила она, не спешил с ответом: он сосредоточенно отряхивал штанину, на которой не видно было никакой грязи. Подняв, наконец, голову, он в свою очередь спросил:

– А что вообще, Хелен, ты тут делаешь?

Она оглянулась на закрытую дверь библиотеки.

– Меня пригласил Рис. Лорд Стинхерст поручил ему поставить спектакль для открытия театра «Азенкур», и в эти выходные должен был состояться прогон… что-то вроде предварительного чтения сценария.

– Рис? – повторил Сент-Джеймс.

– Рис Дэвис-Джонс. Ты не помнишь его? Моя сестра встречалась с ним. Несколько лет назад. До того как он… – Леди Хелен принялась яростно крутить пуговицу у воротника пальто, не зная, стоит ли продолжать, но потом решилась: – Последние два года он работал в провинциальном театре. Новый спектакль должен был стать его первой лондонской постановкой со времен… шекспировской «Бури». Четыре года назад. Мы были там. Ты наверняка помнишь. – Она видела, что помнит.

– Господи, – с некоторым благоговением произнес Сент-Джеймс. – Это был Дэвис-Джонс? Я совершенно забыл.

Леди Хелен не очень-то ему поверила, подобное не забывается: тот жуткий вечер в театре, когда Рис Дэвис-Джонс, режиссер, сам вырвался на сцену, и все поняли, что он находится на грани белой горячки. В погоне за демонами, видимыми только ему, он расталкивал актеров и актрис, прилюдно круша собственную карьеру. У нее перед глазами стояла та сцена, общее смятение, мучительный позор, который он навлек на себя и других. Потому что это случилось во время монолога в четвертом акте, когда его пьяное безумие оборвало прелестную речь, в одно мгновение уничтожив его прошлое и будущее, не оставив камня на камне от былого благополучия.

– После этого он провел в больнице четыре месяца. Сейчас он вполне… поправился. Я столкнулась с ним на Бромптон-роуд в начале этого месяца. Мы поужинали и… ну, с тех пор часто виделись.

– Должно быть, он действительно вылечился, раз работает на Стинхерста, Эллакорт и Гэбриэла. Высокие сферы для…

– Человека с его репутацией? – Леди Хелен, нахмурясь, посмотрела в пол, осторожно касаясь своей обутой в шлепанец ногой одного из колышков, которые скрепляли дерево. – Полагаю, да. Но Джой Синклер была его кузиной. Они очень дружили, и мне кажется, она воспользовалась возможностью дать ему второй шанс в лондонском театре. Именно ее стараниями лорд Стинхерст подписал с Рисом этот контракт.

– Она имела влияние на Стинхерста?

– У меня создалось впечатление, что Джой имела влияние на всех.

– То есть?

Леди Хелен колебалась. Она была не из тех женщин, которым ничего не стоит очернить других, даже при расследовании убийства. Ей было трудно нарушить свои принципы, даже ради Сент-Джеймса, человека, которому она безоговорочно доверяла и который ждал ее ответа. Метнув быстрый взгляд в сторону сержанта Хейверс, она словно попыталась определить степень ее благоразумия. Потом неохотно сказала: