Пятнадцать ножевых 4 (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 32

— Что?

Как оказалось, у родителей Аниной сестры дома тоже проживал персидский кот. Который очень бережно относился к собственной персоне. Позволял трогать и брать себя только в белоснежных, накрахмаленных перчатках и по предварительной записи. А тут приехали родственники с двумя реактивными пацанами, которые начали таскать усатого туда-сюда, плюя с высокой башни на родословную и семейные обычаи.

— Так вот Кекс...

— Кекс?! — засмеялся я — Вот ни разу не аристократическая кличка.

— Что бы ты в них понимал! Мне дальше рассказывать?

— Внимаю!

— Короче, я в гости заезжала — смотрю Кекс трется о ковер как сумасшедший. Тут влетает племянник, пытается схватить кошака и знаешь что?

— Что?

— Его бьет током! Представляешь?!

Я представил себе это мурлыкающий электрогенератор и заржал. Физика. Бессердечная ты сука.

Пришел на работу, никого не трогаю, и тут вызывают меня к Дыбе. Что там главному врачу потребовалось от рядового фельдшера? Ума не приложу. Точки соприкосновения не найти никак. Сегодня Екатерина Тимофеевна была серьезна и собрана. Чем-то встревожена, совсем немного. Но меня то волнует мало. Пусть говорит, чего хотела, и я пойду. У меня там чай стынет, между прочим.

Но руководительница не торопилась открыть тайну нашей встречи. Кивнула на стул, и кому-то позвонила по местной линии. Сказала только: «Ждем» и отбой сразу. Лаконичненько. Что меня ждет? Награждать вряд ли будут, ругать вроде не за что. А чего думать? Вот они, гости дорогие. Те самые, про которых Осип Эмильевич говорил, что ждет их всю ночь напролет. Товарищ Викулов, Антон Герасимович. парень из первого отдела, и коллега его, намного моложе, но тоже с лицом, сильно отбивающим желание рассказывать в его присутствии политические анекдоты.

О как! Жить стало веселее, сомнений нет. Товарищи из органов кота за семенники не тянули, к делу приступили сразу. Может, у них тоже чай стынет, кто ж их знает?

— Старший лейтенант Половой, — махнул удостоверением молодой. Спорим, твоя кличка «Гигант»? — я оперуполномоченный комитета по Краснопресненскому району города Москва.

Я изобразил внимание. Мне что с этого старлея? А ему с меня?

— На вас поступило заявление об антисоветских высказываниях... Вы работаете в такой серьезной организации... — бормотал он, доставая какие-то бумаги из портфеля.

— Не вижу смысла обсуждать. Я уже объяснял вашему коллеге, что всё это — плод воспаленной фантазии предвзято относящейся ко мне соседки. Грязная инсинуация. Вот Антон Герасимович проверял меня при поступлении на работу, никаких сомнений в моей благонадежности не возникало. Можете ознакомиться с рапортами сотрудников, сопровождавших зарубежные делегации с моим участием...

— Надо будет, проверим, — влез Половой в мой бесстрастный, почти занудный монолог. — Кроме того, имеются сведения о неоднократных телефонных контактах с представителями капиталистических стран, в том числе США, ФРГ и Великобритании.

— И об этом я уведомил сотрудника первого отдела при поступлении на работу, — теперь уже я перебил чекиста. Викулов чуть поморщился на такое неуважение к организации, но обозначил кивок, подтверждая мои слова. — Это звонят зарубежные ученые, задают вопросы по нашему исследованию, получившему международное признание. Я ведь не знал, что о каждом звонке надо докладывать отдельно. Было бы что тревожное, так сразу. А так — я оперирую данными, опубликованными в открытых источниках, как отечественных, так и зарубежных. Всё, что можно разглашать, согласовано с кураторами, Четвертым управлением.

Мы расстались почти друзьями. Половой, конечно, немного пострадал ментально, когда сдуру поинтересовался научными подробностями. И получил — режимы роста бактерии, ферментативную активность, устойчивость к антибиотикам и вдобавок немного медицинской статистики. Сломался он на «коэффициенте корреляции», когда подумал, что «медианное значение» — это уже верх цинизма. От предложения писать рапорт с изложением темы беседы и подробностями разговора после каждого звонка отказался, отбрехавшись уровнем компетенции. Я даже послал Викулову телепатический сигнал с вопросом, зачем конторе такие дебилы, но Антон Герасимович сделал вид, что не разобрал.

Чай, кстати, почти остыл, что не добавило мне хорошего настроения. Тучи начинают сгущаться.

Где скорая, хоть и кремлевская, а где романтические истории? Я не про интрижки между сотрудниками, а про серьезные чувства и достойные пера писателей драмы?

После чекистов поехали на «болит сердце». То есть сначала попили чай, попутно обсудив погодные аномалии в виде неожиданной оттепели до всего лишь девяти градусов мороза, сопровождавшейся великолепным юго-западным бризом до пятнадцати метров в секунду. Мы как раз дружно пришли к выводу, что тридцать без ветра — намного меньшее зло, когда Геворкяна позвали записывать вызов.

Безо всякой радости погрузились в моментально стынущую консервную банку и поехали. Вот пока печка протопится, три раза околеть можно. Но доехали без потерь, замерзнуть никто не успел.

Контингент оказался пожилой, семейная пара сильно за семьдесят. Такие божьи одуваны, даже не подумаешь, что за державу на ответственных постах переживали. Хотя кто их знает, может, они по научной части были? Ладно, не до этого сейчас. Бабуле реально хреново. И правда сердце болит, не весь организм от погоды и скуки. Ибо пациентка бледная, губы синие, дышит часто, руку на грудину положила. Давление низковато, сто на пятьдесят, одышка двадцать шесть, пульс за сотню. Я побежал за кислородом, без него тут никак. Пока вернулся, пациентку усадили, подушечки под руки подставили, кардиограмму сняли.

Инфаркт миокарда с интерстициальным отеком легких, вот что у нас тут. И шок кардиогенный вырисовывается. Весело, короче. Нам такое возить нельзя, это реанимации дело, потому что и каждое осложнение в отдельности — дело гиблое, а если вместе... Но лечить нам никто не мешает, очень даже наоборот. Ну, мы и начали, дело привычное.

А на дедулю смотреть было больно. Он охал и что-то бормотал, то и дело доставая Ависа Акоповича вопросами о тяжести состояния и прогнозах. И такой он был несчастный, когда гладил свою супругу по руке, что мне хотелось куда-нибудь побыстрее из этого места забежать. Держался я исключительно на профессиональном выгорании. Понятно, что бабушке жить осталось не очень долго.

Приехала кардиореанимация, мы собрали вещички и вернулись на станцию. Потом прокатились еще по пустяковым вызовам и к вечеру я про бабулю и думать перестал. Была бы какая полная атриовентрикулярная блокада с желудочковыми экстрасистолами, или еще какая экзотика, а так — случай рядовой, каждый такой и не запомнишь. У нас половина населения умирает от сердечно-сосудистого, другая половина — от рака.

Но память освежил Авис Акопович.

— Повтор у нас, собирайтесь, — сказал он, пообщавшись по телефону с диспетчерами.

— Это куда? — поднял голову от книги Валентин. — Вроде не должно быть.

— На Грановского.

— Вот те раз, — удивился я, — там же госпитализация случилась. Неужели бабулю домой отпустили? Она же никакая была.

— Поехали, узнаем, — сказал Геворкян. — С диспетчерами спорить — себе дороже.

Дверь в квартиру была приоткрыта, и вошедший первым Валентин громко спросил, где хозяева. Голос раздался из тоже спальни, где мы были утром, когда лечили женщину.

Дед лежал на той же подушке, какой-то маленький и тщедушный.

— А Надя умерла в больнице, — сообщил он, вытирая слезы. — Час назад позвонили. Я собрался ехать, машину вызвал, а мне плохо стало, сердце что-то... Пришлось вас беспокоить. Вы простите...

Я накладывал электроды кардиографа, Валентин мерил давление.

— Восемьдесят на сорок, — сообщил он как раз в тот момент, когда я отбивал калибровочный милливольт в начале пленки.

— И инфаркт, — добавил я уже после снятого первого отведения.