Все против попаданки (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 17

Я в самом деле очень проголодалась, но и дела не ждали. Молоко и хлеб — потому что мясо на мой вкус показалось отвратительным, жестким и несоленым: куски жира, кое-где отмеченные переваренными волокнами. Но молоко и хлеб искупали все, пусть я понимала, что пища эта не сытная и не питательная. Я вытащила из ящика все бумаги, которые у меня были, и принялась изучать их уже внимательнее.

Меня интересовало снабжение монастыря. Сколько тут монахинь? Намного больше, чем я успела увидеть, но мне попался расчет, и я сразу узнала «собственную» руку. Четырнадцать монахинь, и еды больше, намного больше, чем требовалось для них, так что я на обороте какого-то ненужного уже договора быстро пересчитала весь рацион. Мясо детям нужнее — из него можно варить сытный бульон, и тогда наплевать, что оно противно-жирное, так хватит не только на кров, но и на монахинь, и на вкус суп должен быть приятнее. Аскетизм аскетизмом, но пища дарована нам свыше, и вкушая ее, мы должны благодарить Лучезарную, всплыла в памяти не то притча, не то проповедь. Стало быть, нет никакого греха в том, чтобы вкушать дар с наслаждением.

Здесь нет соли, а если есть, то баснословно дорогая, подумала я и записала: «пожертвования». Жертвуют во все времена и все, от нищего до олигарха, как правило, неохотно, редкие исключения — случаи, опять же достойные вывода за рамки статистики. Но принуждение — инструмент, который тоже всегда работает. Не со всеми, но с большинством, и если найти верный подход — дадут, причем так, чтобы демонстративно показать остальным, как много они внесли лепты. Своеобразное бахвальство, но мне это и нужно. Дух соревновательности, не все хвастаться шмотками, а смартфонов тут нет.

Сложнее с тем, чтобы на кухне следовали моей рецептуре. Но стоит ли отдавать монашескую еду готовить насельницам? Подумав, я решила, что нет. Монахиням готовят отдельно и так и должно быть дальше. Детей много, придется залезать в оба погреба, но это до тех пор, пока я не вытрясу деньги из местных жителей.

Белье, одежда — вот что самое дорогое, — одеяла, мебель, игрушки, книги. Здесь вряд ли есть что-то кроме религиозных книг, но это и замечательно. Ремонт. Я отложила перо и задумалась. Ведь ремонт будут делать приглашенные мной крестьяне, и не выйдет ли хуже с учетом того, что мне рассказал охотник? 

Или, наоборот, выйдет лучше, все решится само собой? Не отправила ли я оборотницу туда, где она сможет внаглую разгуляться? 

Я взяла чистую бумагу — ее приходилось беречь, использовать очень разумно — и написала для матери-настоятельницы все, что я хотела сделать с чадолюбивым кровом. Только касаемо материальных затрат, и хотя я уже понимала, что ничем фактически не ограничена, так же догадывалась, точнее, вспоминала, что я обязана поставить мать-настоятельницу в известность, и на что необходимо испросить разрешение, так это на место для прогулок на свежем воздухе.

На секунду я задержала перо над бумагой — стоит сперва собрать пожертвования, и лишь тогда?.. Нет, покачала я головой, ремонт потребует не только денег, но и времени. Рисковать здоровьем детей я не собиралась. Заодно я спросила, куда можно переселить детей на время ремонта, но, подумав, аккуратно оторвала этот край листа. Где-то что-то внутри меня возражало против посвящения матери-настоятельницы в такие подробности, и я, не находя объяснения рационального, предпочла прислушаться к голосу в голове. Решу этот вопрос сама, без участия кого бы то ни было.

Дожила, подумала я с кривоватой улыбкой, до момента, когда признаю право голоса за голосом в голове. Но если это мой единственный выход?.. 

Глава одиннадцатая

На вечернюю молитву я шла с некоторой опаской, но оказалось — или показалось? — что меня все были рады видеть. Кроме меня, двенадцать монахинь, включая сестру Анну и сестру Аннунциату, и я среди них была самой юной, и старичок-священник с отцом диаконом, тоже весьма почтенных лет.

Мы, монахини, стояли впереди, и две сестры подпевали распевным молитвам, насельницы и старшие дети — позади. Я бы сказала, что в отличие от знакомых мне церковных служб, не то чтобы я на них часто бывала, здесь молитва была радостной. Вслушиваясь в слова и повторяя их по памяти сестры Шанталь, я поняла, что это была не столько просьба, сколько общение с Милосердной. Разумеется, она не отвечала, но это было и не нужно.

— Даруй мне свет, на который я пойду, и на пути своем соберу дары твои, и на потребу блага людского отдам их, и явлюсь пред очи твои в Доме твоем святом, и восславлю милость твою великую…

Сестра Шанталь сейчас властвовала надо мной, потому что если бы это было не так, я призвала бы весь свой цинизм и сказала — все, что я слышу, это правила поведения, мотивирование даже, возможно. Следовало просто не нарушать тех канонов, которые были предписаны, не чинить зла, относиться к людям так, как хотел бы, чтобы отнеслись к тебе. Об этом, наверное, говорили все религии — но часто у паствы в одно ухо влетало, из другого вылетало, не задерживаясь и не оставляя след.

Священнику, отцу Андрису, доложили о сварах насельниц, и я не сомневалась, кто это был. Сестра Аннунциата, и я могла лишь быть ей благодарна, потому что по окончании молитвы отец Андрис велел всем сесть — в церкви у стен стояли небольшие пуфики, — и прочитал короткую, но поучительную притчу о женщине, которая враждовала с соседкой своей. И началось все вроде бы обыкновенно, а затем в конфликт оказалось втянуто все село, и когда занялся пожар, которому не разобрать было, чьи дома пожирать огнем, а чьи миловать, сперва одна враждующая сторона стояла столбом, потом другая, и никто не хотел спасать дома недругов, так и сгорело все к чертям. Про чертей отец Андрис, конечно же, ничего не сказал.

Настроение у меня испортилось в тот момент, когда я повернулась и увидела Жюстину. Притча резко перестала мне нравиться: да, с одной стороны, это правильно, начинать свары по пустякам — бессмысленно для всех сразу, но…

Но. 

Сопротивлялась ли Жюстина, когда муж калечил ее? Или покорно сносила удары, кусая до крови губы, наслушавшись таких вот умиротворяющих притч? 

На ужин я шла, уже совершенно потеряв благонравие. На память пришли виденные статьи — почему уводят детей, почему женщина не противится насилию. Может, религия в нашем мире не была тому первопричиной, может, изначально в священные книги закладывали иной смысл — да не может, вспомнила я уже интервью со священником, которое слышала однажды по радио в машине, а так и есть, — но люди, люди как всегда извратили все и переиначили, как им удобно. «Жена да убоится мужа своего» — не про то, что она должна стелиться перед ним бесправно и безответно. «Почитай отца и мать» — не про то, что ребенка можно и нужно лупить за провинности и не принимать в расчет пусть совсем еще маленькую, но уже личность… Да, в этих фразах были неравенство и шовинизм, но не было никакого насилия.

А потом — потом «всегда слушайся взрослых», «не кричи», «ты ведешь себя плохо», и ребенок пропадает бесследно за сорок секунд. «Вышла замуж — терпи», и кончается это мучениями и отрубленными руками. В моем мире с этим уже было проще, здесь я оглядывалась по сторонам и видела сущий ад. Жюстине даже не к кому было бежать за помощью. Ни соседей, которые вызовут полицейских, ни полиции, ни суда. Только те, кто повторят все то же: «Вышла замуж — терпи». 

— Возблагодарим Милосердную за пищу нашу, — предложила сестра Аннунциата, и мы все согласились. Возблагодарим. Ужин был легкий, но питательный, хотя и несоленый: отличное овощное рагу, хлеб и чуть подкисшее молоко, похожее на нашу простоквашу. 

Трапезная монахинь настраивала на умеренность и воздержание, и еще она была очень чистой. Да, здесь стоило вымыть окна, чтобы прекрасные витражи заиграли всеми красками, и очистить покрытый масляным слоем стол, но на фоне ужасов приюта — конечно, терпит.

Сестры переговаривались. Я прислушивалась, от меня участия в дискуссии никто не ждал, наверное, все привыкли к затворничеству Шанталь. Речь шла пока только о глифах, о фантазме и о том, что не приведи Милосердная, долетят гарпии, а они долетят, сестра Юджиния, вот попомните мое слово, если брат Грегор не спалит их проклятое гнездо. А вы, сестра Эмилия, запирайте окна, а то я опять вчера глянула, а задвижка-то болтается! Влетит такая пакость богопротивная — да помилует нас Лучезарная! — а то и не одна.