Прах к праху - Джордж Элизабет - Страница 30

Вечером того самого дня, когда он к ней приходил, за ужином, мы услышали не только доскональное описание ее разговора с Кеннетом, но и мысли матери об этом новом Грехопадении. Реакцией папы было:

– О господи! Как ужасно для всех. Я ответила ухмылкой.

– Разбился еще один глиняный божок, – заметила я, глядя в потолок.

Мать метнула в мою сторону взгляд и сказала, что мы еще посмотрим, кто тут глиняный, а. кто нет.

В ближайший понедельник она отправилась повидаться с Джин, взяв для этого в школе отгул. Она не хотела встречаться с ней дома и надеялась получить преимущество, нагрянув внезапно. Поэтому и поехала на старый Биллингсгейтский рынок, где Джин работала в какой-то закусочной.

Она нашла девушку не в самом заведении, а в женском туалете, где та, воспользовавшись передышкой, курила, стряхивая пепел в раковину. На Джин был белый халат, усеянный жирными пятнами. Волосы кое-как забраны под форменную шапочку. На правом чулке от пятки вверх ползла петля. Если сравнение внешности что-нибудь да значит, то у матери с самого начала была некая фора.

Джин ее ученицей не являлась, но мать знала, кто она такая. Если знаешь Кеннета Флеминга, то знаешь и кто такая Джин Купер. И Джин тоже знала, кто была мать. Без сомнения, она достаточно наслушалась от Кеннета о его учительнице, чтобы составить собственное мнение о миссис Уайтлоу задолго до их встречи на Биллингсгейтском рынке.

– Вечером в пятницу на Кенни лица не было, – были первые слова Джин. – Он не стал со мной разговаривать. И уехал в школу в субботу вместо воскресенья. Видимо, к этому руку приложили вы, да?

Мать начала со своей любимой реплики.

– Я бы хотела поговорить о будущем.

– О чьем будущем? Моем? Ребенка? Или Кенни?

– О будущем вас троих. Джин кивнула.

– Видимо, вы здорово переживаете за мое будущее, миссис Уайтлоу, а? Не спите, наверное, ночи напролет. Готова поспорить, что вы уже распланировали все мое будущее, и мне только остается выслушать, как все будет. – Она бросила сигарету на потрескавшийся линолеум пола, раздавила ее носком туфли и тут же закурила следующую.

– Джин, это вредно для ребенка, – сказала мать.

– Я решу, что хорошо для ребенка, большое спасибо. Мы с Кенни решим, Сами.

– А разве вы оба в состоянии решить? Я имею в виду, самостоятельно.

– Мы знаем, что знаем.

– Кен – студент, Джин. Он никогда не работал. Если он бросит школу сейчас, вас ждет жизнь без будущего, без надежды. Вы должны это понимать.

– Я много чего понимаю. Я понимаю, что люблю его, а он любит меня, и мы хотим жить вместе, и мы будем жить вместе.

– Ты хочешь, – заметила мать. – Ты, Джин. Кен этого не хочет. В шестнадцать лет ни один юноша не имеет подобных желаний. А Кену только что исполнилось семнадцать. Он почти ребенок. А ты сама… Джин, неужели ты хочешь предпринять такой шаг – брак и сразу же ребенок, одно за другим, – когда ты так молода? Когда у вас так мало средств? Когда вам придется рассчитывать на помощь ваших семей, а ваши семьи и так едва сводят концы с концами? Ты считаешь, что это самое лучшее для вас троих? Для Кена, для ребенка и для тебя?

– Я много чего понимаю, – повторила Джинни. – Я вижу, что мы с ним уже много лет, и нам хорошо вместе, и всегда было хорошо, а поступил он в какую-то там шикарную школу или нет – это нисколько дела не изменит. Чего бы вы там ни хотели.

– Я хочу вам обоим только добра.

Фыркнув, Джин занялась сигаретой, сквозь дым все время наблюдая за матерью.

– Я много чего понимаю, – опять сказала она. – Я понимаю, что вы поговорили с Кенни, перетолковали все по-своему и расстроили его.

– Он уже был расстроен. Господи, неужели ты не понимаешь, что он не слишком обрадовался этой новости! – Она указала на живот Джин. – Это испортило ему жизнь.

– Я понимаю, что это вы заставили его поглядывать на меня с сомнением. Понимаю, какие вопросы вы ему задавали. Я понимаю, что он думает: «А вдруг Джинни раздвигает ноги не только передо мной, но и еще перед тремя-четырьмя парнями», и я понимаю, от кого все пошло, потому что эта женщина стоит передо мной собственной персоной.

Джин бросила на пол и затоптала вторую, сигарету,

– Мне нужно идти работать. С вашего позволения… – И, проходя мимо моей матери, она, наклонив голову, вытерла щеки.

– Ты расстроена, – сказала мать. – Это понятно. Но вопросы Кена законны. Если ты собираешься просить его пожертвовать будущим, тогда ты должна смириться с фактом, что вначале он захочет удостовериться в том, что…

Она развернулась так стремительно, что мать покачнулась.

– Я ничего не прошу. Ребенок – его, и я сообщила ему об этом, потому что, по-моему, он имеет право знать. Если он решит бросить школу и жить с нами, прекрасно. Если нет, мы проживем без него.

– Но есть и другая возможность, – проговорила мать. – Тебе незачем вообще рожать этого ребенка. И даже если и родишь, не обязательно его оставлять. Есть тысячи мужчин и женщин, желающих усыновить, жаждущих ребенка. Неразумно приносить в мир нежеланного ребенка.

Джинни с такой силой схватила мать за руку, что потом – за ужином в тот вечер мать показала нам их – на коже проступили синяки.

– Не называй его нежеланным, ты, тварь с грязным умом. Не смей!

Тогда она и увидела настоящую Джин Купер, дрожащим голосом говорила нам мать. Девицу, способную на все ради того, чего хочет. Способную на любые действия, даже на насилие. Она и стремилась к насилию, в этом нет сомнений. Она хотела ударить мать, и сделала бы это, если бы одна из секретарш дирекции рынка не появилась в этот момент в туалете, покачиваясь на высоких каблуках, и не споткнулась бы на порванном линолеуме.

– Черт! – воскликнула она. – Ой, простите. Я не помешала?

– Нет, – сказала Джин, с силой отвела от себя руку матери и вышла.

Мать последовала за ней.

– У вас ничего не получится. Ни у тебя, ни у него. Джин, не поступай с ним так. Или хотя бы подожди, пока…

– … вы с тем же успехом не сможете заграбастать его для себя? – закончила Джин.

Мать остановилась на безопасном расстоянии от Джин.

– Не смеши меня. И не говори глупостей.

Но она не собиралась ни смешить, ни говорить глупости, Джин Купер. Ей было шестнадцать, и она провидела будущее, хотя в то время этого не знала. Тогда она, должно быть, только подумала: «Я победила», потому что в конце семестра Кеннет оставил школу. Они не поженились сразу. Наоборот, они всех удивили, выжидая, работая и откладывая деньги, и наконец поженились через полгода после рождения их первого сына Джимми.

После этого наши трапезы в Кенсингтоне проходили в тишине. Мы больше ничего не слышали о Кеннете Флеминге. Не знаю, что чувствовал папа в связи с внезапным отсутствием беседы за ужином, но лично я провела много счастливых часов, празднуя тот факт, что божок с Собачьего острова оказался еще одним простым смертным из плоти и крови. Что касается матери, она не полностью покинула Кеннета. Это было не в ее духе. Нет, она заставила папу найти для Кена место в типографии, чтобы у него была постоянная работа и он мог прокормить семью. Но Кеннет Флеминг больше не являлся безупречным образцом молодого человека, осуществившего то, к чему был призван с юности, каким одно время надеялась увидеть его моя мать. А потому не было причин ежевечерне предлагать вниманию восхищенных слушателей рассказы о нем или о его триумфальных победах.

В отношении Кеннета Флеминга мать умыла руки, подобно тому, как три года спустя она умыла руки в отношении меня. С той только разницей, что при первой же возможности – вскоре после смерти моего отца – она взяла полотенце и руки эти вытерла.

Кеннету тогда было двадцать шесть. Матери – шестьдесят.

Глава 5

– Кеннет Флеминг, – закончил корреспондент агентства телевизионных новостей, говоря в микрофон с подобающей, как ему казалось, для такого случая торжественностью, – умер в тридцать два года. О многом скорбит сегодня вечером мир крикета. – Поверх его плеча камера панорамой дала стены, украшенные лепными гирляндами, и фигурные кованые ворота Грейс-гейт крикетного стадиона «Лордз», на фоне которых велся репортаж. – Через минуту мы услышим выступления игроков его команды и капитана английской сборной Гая Моллисона.