Бро (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 4

– Строго обязательно, Алексей Петрович! – пообещал я.

Не знаю, как Марлену, а лично мне Быков несимпатичен. Вальяжный – и прогибистый. Что спустят сверху, то и толкает в массы. При Хрущеве звал всех кукурузу сеять, да с неподдельным комсомольским задором, а досидит до Горбачева, станет перестройку славить.

Планерка, она же летучка, затянулась на добрых полчаса. Товарищ Коняхин долго и нудно обсуждал номер, выбирал картинку ко Дню космонавтики, и раздавал всем задания на ленинскую днюху. Мне достался репортаж о приеме в пионеры.

Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»

И всё было бы нормально, и мы бы с облегчением разошлись, но тут товарищу Быкову приспичило посклонять самую молоденькую из корреспонденток, Галю Горбункову. И не так она пишет, и не то, и чуть ли не подрывает устои…

Смотрю, у Галки глаза уже слезами набухли.

– Товарищ Быков, – говорю громко и четко, – а вы хоть читали заметки Горбунковой? Весьма, я бы сказал, бойкий репортаж о буднях школы получился. И насчет Дома пионеров… Что вам не нравится? Ничего ругательного в статье нет. Галина ставит вопрос перед руководством района, и правильно делает! Раньше тут жили-были в селе Приозерном, нынче мы в городе прописаны. Церковь снесли, выстроили школу и Дом культуры. И всё на этом? Пионеров у нас хватает, а к чему им руки приложить? Папироски смолить? Пивком баловаться? Или, может, макулатуру собирать на досуге? У комсомольцев хоть танцульки есть…

– Это… просипел Быков, и визгливо выкрикнул: – Это инсинуации!

– Это всего лишь правда, Алексей Петрович, – мягко сказал я. – Знаете, как нашу газету в народе зовут?

– «Флажок»? – робко предположила Зина.

– «Брехунок»! – мой голос прозвучал резко, как пощечина. – Так не пора ли вернуть людское доверие? Нет, я не имею в виду лить помои на советскую действительность, а всего лишь не лакировать ее! Вон, посмотрите, какая очередь с утра выстраивается к киоску «Союзпечати»! Гонцы с молочного завода, с сахарного, с автобазы закупают «Литературку», «Неделю», «Комсомолку», даже «Гудок». А наш «Флажок» не берут! Да и что там читать, кроме программы передач? «Кирпичи» на всю полосу? Так их можно отдельно продавать тем, кто страдает от бессоницы – уснут на втором абзаце!

– Это… Это переходит всякие границы, товарищ Осокин, – глухо выцедил Быков. С каменным лицом собрав бумаги, он покинул кабинет.

– Что ж вы так-то… – с укором промямлил Коняхин, платком промакивая лысину. – Обидели товарищей…

Я посмотрел на сиявшую Горбункову, на малость ошалевшую Ергину, на раскрасневшуюся от праведного гнева Татьяну Лысых, отрабатывавшую соцкультбыт в водянистых «лонгридах».

– Иван Трофимович, но ведь я прав! К тому же сказанное в полной мере относится и ко мне самому. Надо писать лучше!

Напряженную атмосферу разрядил наш фотограф Коля, белобрысое существо в сильнейших очках. Он вошел бочком, смущенно зарделся, и выложил на стол свежие снимки.

– Ага! – облегченно крякнул главред. – Слу-ушайте… А ведь здорово вышло!

Лысых потянулась к фотографиям, но Ергина перехватила верхнюю, с Селезневым. Водитель непринужденно улыбался с глянцевой бумаги. Держа в руках полный лоток, он не застыл, потея и стесняясь, а глядел весело, но с достоинством, и даже с тайной гордостью.

Я и сам малость загордился. Поймал-таки момент энтазиса!

Коняхин шумно выдохнул, и сказал, набавляя в голос строгости:

– За работу, товарищи!

Вечер того же дня

Приозерный, улица Ленина

Я вернулся «домой» пораньше, пользуясь тем, что день у меня ненормированный, и затеял что-то среднее между генеральной уборкой и обыском. Марлен не мог выложить мне все свои секретики, мы просто не помним о мелочах, настолько они сливаются с плоскостью буден.

Ну, со спальней и кухней я разобрался по-быстрому, а вот в «зале» пришлось повозиться. Если честно, то моей боязливой натуре смутно было, вот и схватился за веник со шваброй – когда выметаешь мусор или натираешь паркет, переживать некогда.

Может, я и зря выступил на планерке, и надо было скромно отсидеться, пока наш бесталанный идеолог в дерьмо Галку макал…

«Ну, не шмог!»

Забавно, что внимание и жалость я обычно проявляю к хорошеньким девушкам – мне так приятнее. А у Галины фигурка тонкая, хрупкая, как у Твигги, да и личико, хоть и свежее, но простенькое. А я все равно вступился.

Полредакции на свою сторону переманил. Даже Алик мне респект оказал, а Колян, неравнодушный к Горбунковой, долго тряс мою руку. Всё так, но врага я себе нажил… Ну, пусть волнует кровь.

Зато Колька расстарается, когда я ему кассету с фотопленкой занесу – он здесь бог фотолаборатории, и творит чудеса с проявителями и закрепителями. Умеет человек…

Выдвинув самый нижний ящик румынской «стенки», я с изумлением обнаружил невзрачную картонную коробку, а в ней – электрическую машинку для стрижки. Проводную, конечно, увесистую – и абсолютно новую. Включай в розетку – и стриги!

Я включил. Машинка в руке завибрировала, жужжа сердитым шмелем. А моя «Ровента» осталась далеко-далеко… Тоже, ведь, кое-что умею.

Это, наверное, от деда передалось. Старый всегда сам меня стриг, часто клацая механической машинкой. Под «канадку».

Первой жертвой моего парикмахерского хобби стала Ритка, соседка по парте. Во втором классе еще. Обкорнал я ее знатно, мне влетело, а вот девчонкам понравились мои опыты. В старших классах, и даже на выпускной, девушки стриглись только у меня – я же не деньгами брал, а поцелуями. Двадцать раз в губы за «каре» или «гарсон». А в институте цена выросла…

Да, вуз… Выучился, зачем-то, на журфаке, хотя мог устроиться дамским мастером. А что? Вон, некоторые рыцари ножниц и расчески даже в селебы вышли. Накачали губы в куриную гузку: «Звезда в шоке!»

Тихонечко залязгал ключ в замке, и входная отворилась.

– Ой, ты дома? – донесся оживленный голос Аленки. – А я думала, приду пораньше, приготовлю что-нибудь…

– А ты где это пропадала? – суровым тоном осведомился я, опершись на швабру.

– Ревнуешь? – мурлыкнула девушка, проходя в зал. – О, как чисто!

– Ты мне тут зубки не заговаривай…

Алена рассмеялась, и от души поцеловала меня.

– В командировке я была, в Липецке. Я разве не говорила?

– Не-а, – я с удовольствием обнял девушку. Так сочетать красоту и невинность, как она, умели только в этом времени. – Алён… – мои пальцы тронули пряди волос, не знавших ни перекиси, ни красок. – Что у тебя за прическа?

– Ну, здрасте! – воскликнула подруга, распуская уродливый моток волос. – «Бабетта»!

Я молчал, перебирая девичьи волосы, прямые и длинные. И лицо у Аленки – вытянутый овал…

– «Бабетта» – отстой! – в ответ на мое авторитетное заявление девичьи бровки вскинулись изумленным «домиком». – Давай, я сделаю тебе по-настоящему модную прическу? До такой еще и в Москве не дошли…

– Ты?!

– Я, – моя улыбка немного успокоила Алену. – Да не бойся, опыт есть. Я просто… м-м… стеснялся тебе рассказывать о хобби. Ну, одни любят рыбалку или носки вязать, а мне нравится делать красивые стрижки…

– А…

Я чмокнул девушку в губы, снимая вопрос.

– У тебя замечательные волосы, всё выйдет и-де-аль-но! – зажурчал я, и велел: – Ступай, помой голову.

– Слушаюсь, – вздохнула Алена.

Видимо, властное превосходство в моем голосе звучало достаточно уверенно – Алена вскоре заняла стул, оглаживая мокрые «сосульки», а я не пожалел простыни, укутав милую клиентку.

– Ты, главное, никому не рассказывай про мои таланты, – болтал я, собирая инструмент, – а то набегут желающие…

– А зеркало? – жалобно воззвала девушка.

– Я вместо него, – издал я ворчание, и щелкнул ножницами. Благо, нашлись острейшие…

– Хоть как называется твоя модная прическа? – забурчала Алена.

– Сэссун.

– Сосун?

– Не хихикай тут! Расхихикалась… «Сэ», а не «со». Сэс-сун.