Туман настоящего. Несколько жизней - Орлова Наталья Леонидовна - Страница 7

Бенедикт стоял на крыльце. Он всматривался в хрупкую фигурку девушки, словно пытаясь запомнить ее до мелочей. Беатрис замерла у кареты, глядя на него. Бенедикт быстро спустился по ступеням к ней.

– Вот и все… Не люблю долгих прощаний и напутствий. Но не кривя душой скажу, что рад был такой ученице. Мне больше нечего дать вам, юная госпожа. Примите на память скромный подарок – Бенедикт протянул ей небольшой замшевый мешочек. – Буду благодарен за весточку о том, как вы добрались. Прощайте, госпожа.

Беатрис смотрела на него, словно оглушенная холодной вежливостью, и этими словами, физически ощущая пропасть, которая окончательно разверзлась между ними.

– Благодарю, сударь! За тепло и внимание ко мне… Оставлю за собой право изредка присылать весточки. Благослови Вас Бог, сударь! – Беатрис сделала легкий реверанс и позволила помочь себе сесть в карету.

Еще несколько минут и лощади тронулись. Беатрис была в карете одна, только с Крисом. Она настояла на этом. За окном мелькали черные стволы деревьев. Беатрис смотрела на них сквозь радугу слез, она расстегнула плащ и Крис встал на задние лапы, глядя ей в лицо. Карету слегка покачивало, они ехали по хорошей дороге. Кот замурлыкал, пытаясь ее утешить, шершавым языком он слизывал слезы, щекотал ее усами, прижимался, пытался согреть своим теплом.

Немного успокоившись, прижав к себе Криса, Беатрис поняла, что до сих пор сжимает в руке подарок Бенедикта. Она поднесла к окну бархатный мешочек, развязала его и ахнула, залюбовавшись драгоценным кольцом тонкой работы, оно пришлось точно впору. Изящный дракон словно обнял палец Беатрис, золотые чешуйки отразили серый свет пасмурного утра, темные сапфиры глаз дракончика задумчиво смотрели на нее. Из мешочка выпала записка: «Я не могу более влиять на Вашу судьбу. Знаю, что Кристобаль утешит и согреет Вас. Пусть этот дракон станет еще одним Вашим стражем, он смотрит на мир сапфировыми глазами. Сапфир, как Вы знаете, камень мыслителей и философов. Уверен, на все происходящее вокруг вы тоже смотрите философски. Кольцо точная копия того, что было у Вашей матери, носите его открыто. Дракон – геральдический символ дома вашего отца. Прощайте, моя единственная и незабываемая ученица…».

Беатрис тихо плакала, вспоминая, как девочкой ехала к Бенедикту. Тогда ужас безысходности был сильнее, тогда она была бесконечно одинока. Сейчас Крис мурлыкал у нее на коленях, на пальце дремал дракон.

С наступлением ночи карета подъехала к большому городу, в самой дорогой гостинице которого, для Беатрис и ее свиты был отведены просторные покои. Служанки помогли Беатрис переодеться, принесли ужин, застелили огромную кровать под бордовым балдахином. Вопреки обыкновению, Беатрис не сделала ни одной записи в дневнике. Крис улегся рядом с ней, положил ушастую голову ей на грудь и замурлыкал. Незаметно для себя она провалилась в сон.

Беатрис. Женщина на качелях

Это был черно-белый мир. Низкое серо-жемчужное небо над головой и голая черная земля. На окраине деревни жила женщина, все считали ее сумасшедшей, потому что она утверждала, что весь мир вокруг нее качается, то есть находится в постоянном движении. Поэтому она очень аккуратно ходила, опираясь на палку, чтобы не упасть. Родные держали ее в доме из милости, она же как могла помогала им. Медленно ступая, приносила хворост, подметала двор, только за водой не ходила, говоря, что вся вода прольется потому, что мир качается.

Это была поздняя осень. Низкое серое небо, казалось, лежало на земле. За деревней на пригорке росло огромное дерево. Летом дети и подростки привязывали к нему качели, с раннего утра и до позднего вечера не стихали их голоса. Но сейчас было холодно. Листва на дереве облетела. Качели сиротливо покачивались на ветру. Женщина шла за хворостом и остановилась у дерева. Подошла к качелям, села на них, отбросила свою палку. Стала раскачиваться и радостно засмеялась – мир перестал качаться! Она впервые смогла рассмотреть все в деталях: и ветви дерева, и землю внизу, и линию горизонта, и острые крыши деревенских домов. Она раскачивалась и смеялась долгим, звонким заливистым смехом.

Беатрис проснулась, но ей казалось, что на слышит еще отголоски смеха этой женщины. Лежа с закрытыми глазами, повторила мысленно странный и яркий сон. Город начинал просыпаться. Она медленно поднялась, боясь растерять ощущение сна. Крис проснулся и грациозно потянулся, вопросительно взглянув на нее. Беатрис подошла к сундучку с дорожными писчими принадлежностями и, быстро водя пером по бумаге, записала сон.

Позднее, в карете он все думала о женщине и качелях. О чем этот сон? Да, чтобы все встало на свои места нужно хорошенько раскачаться. Беатрис смотрела на мелькающие за окном пейзажи и приводила в порядок свои мысли. Начинался новый этап ее жизни, в котором многое будет зависеть уже от нее самой и от того, как высоко ее смогут вознести качели. И от того, сможет ли она остановить зыбкую реальность.

Бенедикт. Тоска

Кареты скрылись из виду. Бенедикт стоял, словно оглушенный, глядя на пустую дорогу. Вот и все… Он сделал над собой усилие и вернулся в дом. Велел растопить камин. Но с отъездом Беатрис в библиотеке стало пусто и неуютно. Он обвел равнодушным взглядом книжные полки, тусклая позолота корешков книг отсалютовала ему. Призрак Беатрис грустно смотрел на него с портрета. Бенедикт пошел бродить по опустевшему дому. В нерешительности замер перед дверью, ведущей в бывшие покои Беатрис и понял, что ни разу сюда не заходил. Распахнул дверь.

Комната была уютной и еще не утратила обжитого вида. На столе – идеальный порядок: очиненные перья, чернила в чернильнице, аккуратная стопка чистой бумаги. И конверт на столе. Бенедикт повертел его в руках и с удивлением прочел свое зашифрованное имя, вскрыл его и начал читать письмо, написанное на выдуманном им языке символов.

«Вероятно, так и не решусь передать это письмо адресату. По крайней мере доверю бумаге свои мысли, как привыкла это делать…

Как жаль, что туман настоящего не дает возможности осознать, насколько значимы происходящие с нами события! Как я корю себя, что не ценила наших посиделок у камина. Они казались мне делом обычным и привычным. Как естественно было быть вместе. Только получив известие о своей участи я поняла, что не смогла разглядеть истинную любовь сквозь туман настоящего. Как глупо устроен человек!

Не в моих силах изменить что-либо! Но я в состоянии набраться мужества и смириться, а еще поблагодарить Бога за то, что это было в моей жизни. Когда-то, читая «Антония и Клеопатру», я пришла к заключению, что любовь ослепляет человека. Нет. Не любовь. Нас ослепляет более страшная напасть, я теперь знаю ее – это туман настоящего.

Обещаю себе не поддаваться ему более… Если это будет в моих силах… Если это вообще в силах человеческих…

Прощайте, может быть навсегда, мой учитель и самый главный мужчина в жизни. Я пронесу любовь к Вам через все испытания…»

Бенедикт дочитал письмо, опустился в кресло, отложил лист и заплакал. Слуга, заглянувший в комнату, подумал, что хозяин замер в столь свойственной ему задумчивости и не решился его тревожить. Говорят, уезжающий забирает с собой только легкую грусть, а тоска – удел провожающего.

Этим вечером Бенедикт заперся у себя в кабинете. Он напился, как никогда в жизни. Слуги слышали, что он ходил по комнате, что-то бормотал: то сердито, то тоскливо звучал его голос.

Через неделю Бенедикт, похудевший и осунувшийся, словно, перенесший тяжелую болезнь, уехал из имения в город.

В городском доме Бенедикта ночи напролет было светло, музыканты, сменяя друг друга, исполняли модные мелодии. На кухне суетились повара. Дом был полон гостей. Знатные друзья и приятели, дамы полусвета, старые подруги и любовницы Бенедикта составляли пестрый хоровод. Он играл в карты, и удача шла к нему в руки, разговоры его были остроумны, суждения едки. Гости смеялись, танцевали. Бенедикт был лихорадочно весел, под его пальцами бодро звенела гитара и скабрезные куплеты слагались сами собой и тут же разлетались по городу.