Горький вкус любви - Аддония Сулейман - Страница 5

В Джидде не было женщины, с которой я мог бы разделить свою жизнь, с которой мы бы строили общие планы на будущее. Я жил в безжалостном изматывающем мире мужчин. Дневник был единственным хранителем моих надежд и секретов, заветным уголком, где я находил утешение.

Я раскрыл его наугад. Открылась страница с датой: «Весна, 21 апреля 1984 года, вторник». Глотнув еще духов, я мысленно вернулся в тот день. Мне было пятнадцать лет.

В ту субботу я проснулся, как обычно, в шесть часов утра и собирался в школу, когда в мою комнату вошел дядя. Он был очень религиозен и ненавидел мою мать. Но еще он был единственным человеком, который захотел помочь мне и моему брату. Тем не менее жизнь с ним была едва ли лучше, чем пребывание в лагере беженцев.

— Ибрагим принимает душ? — спросил он.

— Да, — ответил я, предчувствуя недоброе.

— Сегодня ты не пойдешь в школу, — сказал дядя.

Я не знал, как на это реагировать. С одной стороны, я ненавидел школу и чуть не прыгал от счастья при мысли о том, что целый день пройдет без уроков. Но в то же время я понимал, что за этот неожиданный подарок придется заплатить. Дядя бил меня каждый раз, когда я говорил, что мне не нравится ходить в школу, где меня учат ненавидеть людей, исповедующих иную религию или даже иную разновидность ислама.

Поэтому я был скорее насторожен, чем обрадован, и спросил дядю:

— Почему? Что случилось?

— Потому что…

Договорить ему помешало появление моего младшего брата. Он вышел из душа, чистый, одетый, похожий на примерного саудовского мальчика. Выглядел он гораздо старше своих восьми лет.

— Ибрагим, выйди из комнаты, мне надо поговорить с Насером.

— Хорошо, дядя, — сказал Ибрагим, как вымуштрованный солдат. Направляясь к двери, он посмотрел на меня и покачал головой, словно говорил: «И что ты опять натворил?».

Дядя продолжал:

— Сегодня мне нужно, чтобы ты отнес документы нашему покровителю, благословенному Бадеру ибн Абд-Аллаху. Он просил, чтобы это сделал ты. Нам нужно продлить вид на жительство.

Мне уже давно было известно, что каждый иностранец, живущий в Саудовской Аравии, должен иметь покровителя — кафила, который является саудовцем и готов поручиться за тебя перед властями Королевства, разумеется, за ежегодную плату. Но только в тот апрельский день до меня дошло, что кафил в результате получает полный контроль над жизнью тех, кому покровительствует.

Я сказал дяде, чтобы он сам отнес документы, как всегда это делал, и уже собрался уходить со школьной сумкой на плече, но дядя схватил меня за руку. Его лицо покрылось потом.

— Пожалуйста, не упрямься, Насер, — умоляюще произнес он. — Мы должны слушаться кафила и делать так, как он велит. Нам нужно продлить вид на жительство. А он попросил, чтобы пришел именно ты. Если мы не сделаем всё так, как хочет наш покровитель, то он рассердится, и мы не сможем остаться в этой стране. Прошу тебя, Насер. Умоляю тебя.

Я колебался. Никогда дядя не разговаривал со мной в таком тоне. Мой бедный дядя, взваливший на себя заботу о детях презираемой им сестры, работал в этой богатой стране на правах эмигранта и едва сводил концы с концами.

Потом я подумал: почему я сопротивляюсь? Надо только сходить к кафилу, а потом целый день буду свободен.

— Хорошо, — сказал я дяде. — Я схожу.

Он вручил мне документы.

— А деньги? — поинтересовался я.

— Какие деньги?

— Две тысячи риалов. Чтобы заплатить за новый вид на жительство.

— У меня нет денег. Но кафил сказал, что на этот раз не потребует платы, да благословит его Аллах.

Я попытался улыбнуться — ради дяди. Но мы оба знали, что в Саудовской Аравии для чужестранцев не бывает ничего бесплатного.

Я позвонил в дверь виллы, и мне открыл улыбающийся слуга-эритреец по имени Харун. Он попросил меня обойти здание и зайти с черного хода, потому что жена и дочери кафила как раз собирались выходить. Я кивнул и направился по тенистой аллее вокруг дома. Дверь мне снова открыл Харун, как всегда с улыбкой, и пригласил пройти в просторный внутренний двор. Он указал на узкую тропинку среди фруктовых деревьев, по которой мне следовало двигаться.

— Эй, Али! — крикнул Харун, идущий вслед за мной, — скажи благословенному господину, что мальчик уже пришел.

В одной из дверей показался Али и велел мне подождать. Повсюду валялись игрушки и велосипеды. Стены внутреннего двора, разрисованные абстрактными узорами на бирюзовом фоне, приятно контрастировали с зеленью растений. Кроны садовых деревьев пронизывал золотистый солнечный свет. Сильно пахло благовониями. Я запрокинул голову и насчитал четыре этажа. Место, где я стоял, было лишь малой частью дворца кафила.

Вернулся Али и сообщил, что кафил готов принять меня.

— Иди, — сказал он, склонив голову.

— Куда? Почему ты меня не проводишь?

— Да не нужно ничего, просто иди, сам найдешь, — отнекивался Али, не поднимая головы.

Я приблизился к дому и, не зная, в какую из дверей заходить, обернулся к Али.

— В какой он комнате?

— Там, — сказал он, указывая на широкую дверь возле лаймового дерева. — Заходи.

Не успел я подойти к двери, как она распахнулась, и на пороге появился крупный мужчина, одетый в дорогие тяжелые одежды.

Еще будучи маленьким мальчиком, я пару раз видел нашего покровителя, но в его доме оказался впервые. Он пристально смотрел на меня.

— Добро пожаловать, Насер, — широко улыбнулся кафил.

— Спасибо, — сказал я и склонился, чтобы поцеловать его руку.

Мы вошли в традиционную арабскую гостиную, пахнущую восточными благовониями. Стены понизу были обложены матрасами и большими подушками, на полу лежали цветастые ковры, в которых ноги утопали по щиколотку.

Я подождал, пока усядется кафил.

— Садись, — сказал он мне, подкладывая себе под спину подушки. — Ты принес бумаги?

— Да, — ответил я и вручил ему заполненные формы с нашими фотографиями, после чего тоже сел.

Кафил стал проверять документы, а я разглядывал большой портрет хозяина дома, висящий у него за спиной. Он был изображен в золотистой накидке поверх ослепительно белого тоба, с величественным выражением лица.

«Как он умудряется сохранять по-мальчишески гладкие щеки в таком возрасте?» — гадал я, когда он спросил меня:

— А где деньги?

— Какие деньги?

— Цена выросла, ты знаешь? Теперь это стоит три тысячи риалов, — сказал он негромко.

— Но дядя говорил, что на этот раз вы не будете брать с нас плату.

— Послушай, сынок. Я сказал так твоему дяде, потому что пожалел его. Он заботится о тебе и твоем брате уже столько лет, хотя вы не его дети. Только подумай, сколько денег он потратил на то, чтобы привезти вас в эту страну, чтобы кормить вас и одевать. Твой дядя платит за всё, а ведь его работа приносит ему всего восемьсот риалов в месяц. Видит Аллах, он добрый и великодушный человек.

Лучи солнца, падающие в комнату через окно, играли на его упругих гладких щеках.

— Я буду с тобой откровенным, Насер. По-моему, на этот раз за документы должен заплатить ты. Тебе уже пятнадцать лет. Ты должен помогать своему дяде.

— Но как?

— Подумай. Разве ты не хочешь помочь дяде?

— Конечно, хочу. Но я уже говорил ему, что заплачу за всё, как только закончу школу. Я сказал ему, что как только у меня будет работа, ему больше ни дня не придется работать самому.

Я замолчал, удивленный тем, почему я рассказываю кафилу всё это. Тот разговор касался только меня и дяди. Я решил больше ничего не говорить и только смотрел на кафила, безмолвно умоляя его быть милостивым ко мне. Я молил его так, как молюсь Аллаху, когда прошу его простить меня, хоть я и плохой мусульманин.

Кафил молча созерцал меня некоторое время, потом кашлянул, потер переносицу большим и указательным пальцами и сказал:

— Насер, ты должен хорошенько об этом подумать. И еще, насколько мне известно, твоя мать велела тебе присматривать за Ибрагимом. Ты не забыл об этом?