Горький вкус любви - Аддония Сулейман - Страница 14

Тем не менее прошло не меньше двух недель, прежде чем сбылись обещания господина Молчуна. К тому моменту, когда Хилаль нашел для меня работу на мойке и маленькую квартирку, я принимал в своей комнате Рашида уже полтора месяца.

Наступил мой последний день работы в кафе. Рашид пришел и ушел, оставив мне сотню риалов и чувство омерзения. Я лежал, уставившись в зеркальный потолок. Уговоры Джасима и моя мечта покинуть Джидду заставили меня принять эту жизнь в зеркале. Но скоро ей придет конец. Я поднял с пола ботинок и швырнул его в свое отражение.

Уходя из комнаты, я в последний раз взглянул на потолок. Отраженная в нем комната была рассечена надвое. Я вышел из треснутого зеркала, навсегда оставив там осколки прошлых месяцев.

Джасим, узнав мой новый адрес, приходил умолять меня вернуться. Я сказал ему, чтобы он оставил меня в покое.

— Ладно, — проговорил он, пожимая плечами. — Но я твой единственный друг. Никто не станет помогать тебе так, как я.

— Уходи! — повторил я.

Моя дружба с господином Молчуном продолжалась и после того, как я покинул кафе. Мы встречались с ним в торговом центре или на набережной, чтобы поговорить и погулять. С тех пор как я приехал в Джидду, у меня не было такого друга, которому я мог бы доверять. Только с господином Молчуном я впервые почувствовал себя в безопасности.

В Джидде он жил нелегально. Его депортировали из страны бесчисленное количество раз, но он всегда возвращался. В последний раз он наконец усвоил урок, рассказал он мне. Тайком пробравшись в южный порт Джизан, он отрастил длинную бороду, купил темные очки и стал одеваться как саудовец. А еще он старался не встречаться с соотечественниками и вообще ни с кем из иностранцев, чтобы избежать подозрений.

Кроме того, я пытался получше узнать и Хилаля, однако суданец был слишком занят, чтобы дружить с кем-то. Он жил в крохотной квартирке на Аль-Нузле вместе с тремя другими суданцами и работал с утра до ночи.

— Я оказался в богатой стране, — говорил он, — поэтому я должен воспользоваться этим и заработать как можно больше денег.

Он хотел накопить столько денег, чтобы хватило на возвращение в Судан и открытие собственной автобусной линии, которая соединила бы его родную деревушку с портом Судан и столицей Восточного Судана Касалой.

И пусть у меня не появилось много друзей, однако жить мне стало легче. Я был почти счастлив оттого, что теперь самостоятельно строю свою жизнь. Мне не нужен ни дядя, ни Джасим, говорил я себе.

Но я не успел привыкнуть к относительно счастливой жизни. Вскоре Хилаль принес печальную новость, которая вновь ввергла меня в пучину отчаяния и одиночества.

Заглянув ко мне однажды утром, Хилаль рассказал, что квартиру господина Молчуна обыскала иммиграционная полиция и что сейчас он ожидает депортации в одной из тюрем в центре Джидды.

— В голове не укладывается! — восклицал Хилаль. — Абу Имад всегда был самым осторожным нелегальным эмигрантом во всей Саудовской Аравии. Уж я-то знаю, поверь мне, я знаком со многими нелегалами. Просто не понимаю, как он попался.

Как только Хилаль ушел, я поспешил в тюрьму, чтобы попытаться увидеть господина Молчуна хотя бы еще раз, пока его не выдворили из страны.

В здании тюрьмы раньше располагался старый аэропорт Джидды, поэтому оно поражало своими размерами. Его огораживала высокая белая стена, а окна были только под самой крышей. У входа стоял памятник — небольшой самолет. Его задние колеса касались земли, а передние чуть приподнялись, так что казалось, будто самолет вот-вот взлетит. Какая ирония, что самолет, созданный по подобию не знающей границ птицы, украшает здание, в котором держат взаперти людей за то, что они посмели осуществить свою мечту.

У ворот стоял вооруженный полицейский. Я знал, что шансов у меня мало, но всё равно сделал попытку.

— Ассаламу алейкум, — поздоровался я с ним.

— Ва-алейкуму, — ответил он холодно, оборвав формулу приветствия на половине.

— Да продлит Аллах ваши годы, — продолжил я. — Нельзя ли мне повидаться с другом, который ожидает в тюрьме депортации?

Он растянул сонное лицо в издевательскую ухмылку.

— А ты иностранец, значит?

Я кивнул.

— Где твои документы?

Я вручил ему вид на жительство. Он перелистал бумаги и потом швырнул их обратно мне. Я едва успел поймать их.

— Убирайся, — сказал он. — Посещения запрещены. Тюрьма закрыта.

— Но он мой единственный друг. В Джидде у меня никого больше нет. Пожалуйста, разрешите мне попрощаться, просто…

— Я сказал, убирайся. Чего ты ждешь, во имя Аллаха? Или хочешь присоединиться к своему другу?

Я опустил голову и пошел домой, в свою жалкую квартирку.

Только я открыл дверь, как позвонил Джасим.

— Насер?

Я положил трубку. Но, уже лежа на кровати, я начал понимать, что снова остался с Джасимом — кроме него, у меня никого не было. Я выключил свет и зарыдал.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВЕТЕР С КРАСНОГО МОРЯ

1

В последующие дни я практически не думал о записке, а в те редкие моменты, когда всё же вспоминал о ней, тут же старался отвлечься, поскольку не видел никакого смысла размышлять над этим. Кто знает, чем может закончиться подобная затея?

В пятницу вечером, через три дня после того, как девушка бросила мне листок желтой бумаги, я решил сходить на набережную, немного проветриться. Мне захотелось провести ночь в моем укрытии.

В субботу меня разбудила боль в спине — спать на камнях было жестко. Я закрыл глаза, надеясь отдохнуть подольше, но солнечный свет пробивался даже сквозь сомкнутые веки. Я сел и зевнул.

Море неустанно катило волны к берегу. Я спустился к воде, наклонился, чтобы умыться, и увидел свое отражение, качающееся на волнах. Оно словно хотело убежать, нырнуть в глубины моря. Холодная вода пробудила во мне новые чувства.

Почему я допустил, чтобы Джидда, с ее обычаями и предрассудками, превратила меня в безответного труса? Почему я здесь, а не под деревом, не жду ту смелую девушку? Мне следовало искать ее, а не прятаться. Возможно, под ее абайей не кроется ничего особенного. Да, она может оказаться фантомом, сумасшедшей или глупой девчонкой, которой нечем занять свое время. Но ведь всё равно это шанс, который нельзя упускать в этой стране, где между женщинами и мужчинами выстроена высокая стена!

Я смотрел на Красное море и молился, чтобы девушка, написавшая мне, сделала это от чистого сердца. Я надеялся, что она снова придет к дереву.

Между тем в Аль-Нузле по-прежнему шло черно-белое кино, только людей стало меньше — там два человека, тут трое. Шагая по тротуару, я казался себе участником массовки, который крадет внимание зрителей, отвлекая их от истинных звезд экрана.

Мне не терпелось добраться до дома после долгого пути под палящим солнцем. Я планировал выпить чего-нибудь холодного, перекусить, а потом — бегом к моей любимой пальме, ждать под ее сенью возвращения девушки. Все страхи забыты, я чувствовал себя смелым и независимым.

— Салам, — сказал я толстому ливанцу, торгующему шавермой.

— Ва-алейкуму салам, — ответил он добродушно.

— Мне одну шаверму.

— С курицей или с мясом?

— С чего это вы взяли, что я ем курицу?

— Ишь, какой задира, — укорил он меня.

Я лишь сощурил глаза.

Расплачиваясь за покупку, я обратил внимание на цитату из Корана за спиной торговца: «Жизнь преходяща». И в этот момент в зеркале, висящем по соседству с цитатой, отразился Абу Фейсал, палач. Он входил в лавку.

Его присутствие было немедленно замечено. Мужчины быстро повставали из-за столов и один за другим потянулись к палачу, целовать его знаменитую правую руку, причем целовать с такой страстью, словно это был черный камень в священной Каабе.[15] Кто-то крикнул: «Аллаху акбар! Да благословит вас Аллах, о блюститель правосудия».