Детектив и политика - Устинов Питер - Страница 47

— Чем-чем? — Маджон не верил собственным ушам.

— Я представляю тех, кого вы ошибочно именуете нежелательными элементами, — продолжал Кресс. — Борцов за свободу, похитителей людей, вообще — революционеров. Я стремлюсь улучшить их имидж.

— Господи боже! И каким же путем?

— Периодически доказываю, что взятые ими заложники еще живы. Мы рассылаем видеозаписи — увы, очень скверного качества, — где заложники говорят, что с ними хорошо обращаются. Но я первый готов признать, что наши записи дают обратный результат, до того плохо они исполнены. Они оставляют впечатление сломленных людей, произносящих свои заявления под принуждением, а это совсем не так.

— Позвольте мне в этом усомниться.

— Клянусь, положа руку на сердце!

— Стиснув другой рукой горло пленнику?

— Вы меня обижаете.

— Я думал, вы рассердитесь.

— Сержусь не я, я лишь негодую.

— А сердится Хамзауи?

— Вам сообщили?

— Догадался. Хамзауи разъярился, потому что Фархаз приписал себе его подвиги?

— Фархаз мертв.

— Меня информируют иначе.

— Да? — Казалось, Кресс был искренне ошеломлен.

— Чем вы так удивлены?

— Я был на его похоронах.

— Ошибки быть не могло?

— И нам пришлось содержать вдову.

— Вдова опознала труп?

— Там и опознавать было нечего. Хамзауи об этом позаботился.

— У него могли быть причины желать, чтобы Фархаз считался покойником.

— Причины?

— Самообман.

— И вы полагаете…

— Я полагаю, что недавние преступления в Лондоне совершил Фархаз. Его мы и ищем. Его и найдем.

— Клянусь всем, что свято! Какое оскорбление "Братству Полумесяца", гордо провозглашающему свою ответственность за эти дела! Неужели вам неясны чувства Хамзауи? Это же все равно что пощечина.

— Уж кому-кому, а ему бы я ее с удовольствием влепил. Сумей я и дать ему по физиономии, и арестовать Фархаза, буду беспредельно рад.

И Маджон повесил трубку. Так же, как и ранее Хилари, он был доволен, что сумел внести свою лепту в хаос, царящий в среде окопавшихся в Бейруте безумцев.

Вскоре Маджону доложили, что Голдхилл недавно сдал бывшее ателье Агностопулоса какой-то фирме "Сидарекс", зарегистрированной в Тунисе и занимавшейся импортно-экспортными операциями. Подписал контракт некий господин Лайонелл Гуинн, проживавший по Олд Фордж, 34, Балаклава Крещент, Йовил.

Хватило звонка в полицейский участок Йовила, чтобы установить: никакого района Балаклава Крещент там и в помине нет. Следующий звонок — в полицейское управ-ление Туниса — принес информацию не менее ценную: никакому "Сидарексу" лицензии на торговые операции в Тунисе не выдавались.

— Весьма неосторожно, — буркнул Маджон. — При такой-то злопамятности — ни на грош дальновидности.

Позвонил Ховэдэй из полицейской машины в Сохо.

— Итак?

— Хорошие новости, если их можно таковыми считать. Эксклюзивным представителем "Сидарекса" является Мустафа Тамил. Его имя указано на двери по-английски и по-арабски.

— Есть какие-либо признаки жизни?

— Абсолютно никаких. Дверь заперта и висит записка, что он ушел обедать. Что-то долговато обедает. Какие будут указания? Может, взломать дверь?

— Рано еще. Продолжайте наблюдение. Кстати говоря, "Сидарекс" — компания липовая, а господин Гуинн, подписавший контракт на аренду, всего лишь плод чьего-то воображения.

— Может, Тамила?

— Может, и Тамила.

Из своего окна Хилари заметил полицейскую машину, ставшую поодаль на улице, а также суету у дома 88. Удивительным даром обладала полиция — демонстрировать свое присутствие именно попытками оставаться незаметной. Было в поведении полицейских нечто, нормальным людям несвойственное: в походке, в привычке озираться по сторонам и даже бросать взгляд вверх, прежде чем войти в дверь; в манере поджидать, пока не подойдут остальные; в том, как они пытались уловить движения объектов наблюдения по отражению в стеклах витрин — все выдавало их присутствие.

Момент созрел. Полиция наживку заглотнула. Хилари позвонил в Бейрут. На звонок ответил крайне возбужденный Ахмед Кресс.

— Почему ты не позвонил вчера? Позавчера? А теперь — кто знает? Может быть, уже поздно!

— Да в чем дело?

— Хамзауи совсем озверел! Клянусь, положа руку на сердце! Пусть я рассыплюсь в прах, если преувеличиваю!

— Что произошло?

— Поскольку твоего номера у нас нет, он пал до того, что был вынужден звонить этому заклятому колониалисту Миджину, а тот разговаривает с патерналистской снисходительностью, унизительной для человека столь гордого, как Фарук Хамзауи. Он утверждал, что Фархаз жив и что Скотленд-Ярд считает его куда более опасным, нежели самого Фарука. Ну ты же понимаешь — как такое стерпеть Фаруку Хамзауи, считавшему самым опасным самого себя, да еще со стороны Скотленд-Ярда, который мы все воспитаны уважать благодаря Агате Кристи, Дороти Сейерс и мадам Тюссо?

— Чем я могу помочь?

— Фарук Хамзауи клянется, что лично отправится в Лондон и докопается до правды!

— Где он сейчас?

— Добывает себе сирийский паспорт.

— Могу облегчить ему задачу. Я установил адрес Фархаза.

— Это прекрасно.

Хилари назвал Крессу адрес и псевдоним Мустафы Тамила, но предупредил, что эти сведения — исключительно для Хамзауи. Их следует держать в тайне, особенно — от полиции.

— Он в таком состоянии, что я ничего не могу гарантировать. Он вполне сейчас способен убить меня или покончить с собой — просто от отчаяния. Он обезумел. Но, может, твои сведения его успокоят. Я живу надеждой. Поверь мне.

— Но он твердо намерен ехать в Лондон?

— Раз он решил, какой паспорт использовать, значит — твердо. У него всегда так. Я лишь надеюсь, что он позвонит до отъезда в аэропорт, иначе…

— Но ему же надо собраться…

— Еще чего! Он любит повторять, что готов сняться с места в любую минуту — в иную страну или в мир иной. Такова судьба борца.

Хилари понял, что настала пора действовать энергично. Психологический момент созрел, и, хотя тонкий расчет был по-прежнему нужен, возникла необходимость и в темпе. Он быстро написал третье — и последнее — письмо Маджону:

"Брат мой,

Поскольку опасность стала также угрожать мне и в Девизе, я опять перебрался в новое место, где легче затеряться в толпе. Хамзауи, человек несомненной отваги, но и опасно непредсказуемый, преисполнен решимости свести счеты с Фархазом, укравшим у него, как он считает, два крупных теракта. Мой источник из долины Бекаа сообщил мне, что группа боевиков уже на пути в Лондон. Хамзауи лично возглавляет ее. По всей вероятности, он въедет в страну по сирийскому паспорту. Прошу, как брата: повремените с захватом убежища Фархаза. Проявив немного терпения, вы сумеете захватить добычу куда более важную, чем проклятый Абдул, а именно — Фарука Хамзауи и самых отборных его головорезов, под каким бы флагом они ни замышляли это коварство. Как гласит пословица; скорость — доблесть сокола, терпение — доблесть сокольничего. Да направит Вас Всевышний.

Ваш благожелатель.

Ибрагим Шамади"

— Пожалуй, он прав. И мне понравилось про сокольничего, — рассудительно заметил Маджон.

— Письмо опять из Девиза?

— Нет. Эджвер, заметьте себе.

— Эджвер? Смелеет, однако.

— Заметает следы. Спешит. Действие разворачивается настолько стремительно, что уже физически некогда ездить так далеко, как в Логборо или Девиз.

— Вы так считаете?

— Именно так и считаю. И временами сомневаюсь, что письма пишет араб. Уж больно пословицы ненатуральны — будто из "Тысячи и одной ночи".

— Но кто же тогда автор?

— А какая разница? Коль скоро он делает нашу работу за нас, то заслуживает медали.

— С таможней мы связались?

— Да. Попросили уведомлять нас о всех держателях сирийских паспортов, но никого не задерживать.

— Проследим?

— Естественно.

К концу дня поступило сообщение из Хитроу. Один сирийский паспорт, а также один египетский, один кипрский, один алжирский, один оманский. Все пассажиры делали вид, что ничего общего друг с другом не имеют, пока не прошли таможню, после чего покинули аэропорт в одной машине, взятой напрокат у Гертца. Машину — "Остин Монтего КРС 217Д" — незаметно "вели" до Вест-Энда, где пассажиры оставили ее на стоянке у Сохо-Сквер. Пятеро пассажиров — четверо мужчин и девушка, все подходившие под примету "смуглые", — зашли в "Библос", ливанский ресторанчик в одном из закутков Сохо, где ублажали тоску по только что оставленному дому, явно ожидая наступления ночи.