Заступа - Белов Иван Александрович - Страница 49

– Не помешаю? – Бучила тактично покашлял в кулак.

Матвей пискнул, выронил лом и попытался сбежать через стену. Вышло хреново, он шмякнулся лбом и упал, взбивая руками воду и грязь. Анисим зажонглировал лампой, что твой бродячий артист, Федька вскинулся. Спокойствие сохранил только тертый калач Тимофей. Старый копаль посмотрел на Бучилу и спросил:

– Ты чего?

– Соскушнился, – оскалился Рух. – Совсем охренели? Закат близко, а они долбятся тут.

– Уже? – удивился Тимофей. – В рот мне ягоды! Вродь только начали! Ишь, дверь нашли, хочем открыть.

Коридор перекрывала каменная резная плита, похожая на дверь, как портовая шлюха на святую подвижницу.

– В другой раз, – сказал Рух. – Уходить надо, Тимофей.

– Вскроем сначала! – уперся Федор. – Чую, добра там валом. Золотишка фунта два взяли, а там, поди, серебро!

Федькина жажда серебра была понятнее некуда. В мире, где нечисти больше, чем живых, серебро стоит дороже золота и драгоценных камней.

– Точно, – прогудел Анисим. – За такими дверями самое ценное прячут.

– Ага, – кивнул Рух. – Или то, что не должно выбраться из подземелий наверх.

– Уйдем, Федь, – робко заканючил Матвей.

– Долби давай! – ощерился на него Федор.

– Я лом утопил, – заскулил Матвей, шаря по локоть в воде.

– Рохля! – Федька замахнулся.

– Ну буде, – опередил Тимофей. – Упырь верно говорит, пора уходить.

– А дверь?

– Клят с ней. Еще придем, живы будем.

– Хрен там, – всполошился Федька. – Упырь подглядел, сам все теперь заграбастает.

– Больно мне надо такого говна, – обиделся Рух. – Нет, мое дело предупредить, а вы оставайтесь. Желаю приятно провести время.

Он повернулся и пошлепал обратно. Никто не неволит, подыхайте, пожалуйста. Жадность застит людишкам ум и глаза, мало им все, большего и большего подавай, пока не распухнут, как пауки. За спиной сдавленно переругивались, Рух отошел шагов на сорок, прежде чем позади заплескала вода. Ого, никак здравый смысл победил. Неожиданная херня.

Свет на выходе вместо белого подмигивал мутью. Рух выбрался на воздух и выматерился, не сдерживая себя. Солнце сбросило красноту и поблекло, коснувшись ломаной линии далеких лесов, отмечавших границу топей и твердой земли. Зыбкую границу между жизнью и смертью. Следом, кряхтя и отдуваясь, выбрались копали, вместо лихих сорвиголов похожие на оборванных грязнющих бродяг.

– А как же дверь? – картинно всплеснул руками Бучила. – Нет уж, ступайте долбить!

– Никуда не денется, – пробурчал Тимофей. – Собираемся, мужики.

Копали похватали котомки с добром и гуськом потянулись за Бучилой. Первые полверсты дались легко, древняя дорога, вымощенная гранитными плитами, резала болото напополам. Края сползали в трясину, камни потрескались и заросли лишаями и мхом, но мастерство канувших в Лету строителей поражало воображение даже сейчас. В столицах вроде Москвы или Новгорода, кичащихся богатством и красотой, улицы мостят булыжником или бревном. И то благодать такая только возле господских палат. Окраины миленько и по-домашнему утопают в грязи, сточных водах и человечьем дерьме. А тут дорога, каких не видывал свет. Сюда надо прорву профессоров всяких водить, пущай умные бошки ломают, теории строят, а не всякий первый попавшийся сброд, хреначащий ломами реликвии прошлого.

Дорога исчезала, с каждым шагом превращаясь в узкую тропку, камни обрывались в трясину, края плит торчали из ряски надгробиями старого кладбища. Густая болотная вонь мешала дышать, оседая на потных лицах тоненькой мерзостной пленкой. Комары соткали над вереницей усталых людей пищащее облако, забивая горло, нос и глаза сотнями крохотных тел.

Последняя плита исчезла в зеленой воде, камни еще прощупывались ногой, смрадная жижа поднялась до колен. Лягушки разорались как полоумные, разноголосым кваканьем туманя мозги. Рух выдернул оставленную утром жердину и соскользнул по пояс в жадно хлюпнувшее болото. Тропа, едва в две ладони шириной, осталась на месте. А то водилась за трясинами поганая привычка – вроде пришел, дела свои темные сделал, а обратно – хвать – пропала тропа, только гнилые мертвяки радостно булькают из-под стоячей воды.

Бучила все чаще с тревогой посматривал на заходящее солнце. Болото сдавленно стонало и охало, выпуская вонючие пузыри. Под пологом ряски и прелой осоки звучно чавкало, словно огромный рот жевал в глубине. Стремительно темнело, от теплой жижи поднимался невесомый зеленоватый туман.

– Рожи завяжите, нечего дышать этой клятней, – посоветовал Рух.

Мужики послушно обмотались грязными тряпками, превратившись в жутких огородных страшилищ. Шли молча, с трудом продираясь сквозь теплое месиво.

– Все, не могу, – прохрипел Анисим, сдавший раньше других, падая на четвереньки на крохотном песчаном островке, заросшем чахлыми соснами с облетевшей хвоей. У бугрящих землю корней лежал пожелтевший человеческий череп, щерясь безобразной усмешкой.

Бучила, не оборачиваясь, попер дальше через болото. Не можешь – значит, лежи, отдыхай, никто сюсюкать не будет. Тьма ползла из гнилых бочагов [16], растекаясь смрадными струями и клубясь среди мертвых берез.

Позади ругались, послышался мягкий удар. Анисима вздернули на ноги и поджопниками погнали в густеющую болотную темноту. Копаль не сопротивлялся, тихонечко поскуливая и причитая.

Рядом с тропой из бледных сумерек выросла статуя, и Рух мог поклясться, что с утра ее не было. Каменная женщина искусной работы еще сочилась болотной влагой, облепленная склизкими нитками водорослей. Бучила невольно поежился, увидев жуткие рыбьи глаза и круглый, как у пиявицы, рот, полный мелкий острых зубов. В складках каменных одежд таились пасти и крупная чешуя. Вместо ног проглядывали птичьи лапы. От фигуры веяло страхом и злобой, в трещинах и сколах копошились личинки. У подножия зловонной грудой лежала сгнившая кабанья башка, оторванная у шеи одним могучим рывком. Рядом пузырился ком потрохов.

– Болотная владычица, – охнул Матвей, неуклюже валясь на колени.

– Ага, давай оближи ее, – посоветовал Рух.

– Прогневали мы владычицу, без спроса пришли, – всхлипнул Матвей.

– Во, так и уйдем без всякого спроса. – Рух дернул обмершего мужика за ворот и ускорил шаг. Тропа вилась прерывистой стежкой. Когда Бучила обернулся, ему показалось, что статуя изменила позу и наклонилась вперед, крюча тонкие руки. Сказки про Болотную владычицу ему доводилось слышать и прежде. Живет на болотах то ли нечисть, то ли богиня, заманивая в трясину красивых лицом мужиков. Пф, фантазии слюнявых придурков. Таким и чудище болотное вполне подойдет…

– Умилостивить надо владычицу, – прошептал Федор.

– Делать нечего? – страдальчески закатил глаза Рух.

– Жалко ее, – пояснил Федька. – Одна на болотине мается, не обогреет никто. Одной-то худо, поди. А с нас не убудет.

Он вытащил из кармана ленту алого шелка, крепко повязал статуе на руку, чуть задержался и тяжело пошлепал за остальными.

Солнце село, трясина укуталась вонючими сумерками. По прикидкам оставалось пройти версты полторы. Легко сказать. В болоте тоскливо выло и чавкало, порой мерещились осторожные, крадущиеся шаги. Сука, а ведь днем прошли бы без всяких проблем, отмахиваясь рябиновыми веточками от комаров! А теперь бабушка надвое наплела. Уставшие мужики из последних сил волокли тяжелую ношу, оскальзываясь, падая и матерясь. Федьку повело, он провалился, барахтаясь и разгоняя привлеченных шумом хищный червей.

– Замри, полудурок, – зарычал Тимофей. Они с Анисимом попытались вытащить Федьку под руки.

– Вы помедленней можете? – шикнул Рух и осекся.

Матвей, шатаясь как пьяный, прыгал по кочкам. Болото забурлило, из тины медленно поднялась склизкая змееподобная тварь. Раздутая, бугристая, покрытая сотнями шевелящихся щупалец, увенчанная сплющенной хитиновой головой с огромными крючковатыми жвалами.

– Владычица. – Матвей молитвенно вытянул руки.