Звезды сделаны из нас - Ру Тори - Страница 35

— Ты совсем идиот?! С чего ты решил у меня спрашивать?

— Просто подумал, может, знаешь.

— Считаешь, я подобным занимаюсь? — она неожиданно растеряна. — Я произвожу такое впечатление?

— Да, нет же, — тороплюсь пояснить я. — Мы же просто болтаем. Чего сразу переводить на себя?

— То есть это не намёк и не провокация? — она наклоняется к камере и вглядывается в неё, будто пытаясь заглянуть мне в глаза. — Потому что если намёк, то до свидания.

— Какой ещё намёк? — я подозревал, что она плохо отреагирует, но не удержался. Давно хотел у кого-нибудь спросить, но у кого спросишь про такое? — Я же Святоша, забыла? Я же всё это осуждаю.

— Точно? — она с недоверием мнётся.

— А то! Я бы тебе сказал тоже «до свидания», если бы ты это предложила.

— Я? — её глаза забавно округляются. — Зачем мне такое предлагать? Ты сам об этом заговорил.

— Это я тебя проверял. Твою моральную устойчивость.

— Всё ясно, — иронично усмехнувшись, она расслабляется. — То, о чём ты спросил, это не про любовь.

— А про что? — нарочно подыгрываю, изображая простодушное удивление.

Если ей так легче, пусть думает, что я воинствующий моралист. Но на самом деле, у меня нет никакого мнения по этому поводу. Я никого не осуждаю. Просто к себе применить не могу, а потому не понимаю. Мне всего лишь интересно и даже любопытно, как это работает. Но Нелли тоже, похоже, не знает. А значит и нервировать её попусту не стоит.

— Короче, Глеб, — она принимает многозначительный вид. — Люди живут так, как им нравится. Ясно? И ты не в праве никого осуждать. Секс — это неотъемлемая часть человеческой жизни.

— Ладно. Понял.

— Ты специально так говоришь, да? А сам небось думаешь, что если я надела короткую юбку, значит развратная?

— Если честно, я об этом не думал.

— А разве вы все не так думаете?

— Кто мы?

— Ну вы… Святоши.

— За всех святош не скажу, но лично я так не подумал.

Неля снова смотрит с подозрением:

— Какой-то ты мутный.

— Есть немного, — признаю я. — Но это врождённое. Знаешь, как с этим тяжело жить? Я ведь не только снаружи мутный, у меня и внутри такая же ерунда.

— Что ты имеешь в виду?

— Чувства, мысли, желания — та ещё муть. Вот есть люди, которые понимают себя и знают чего хотят, а я не понимаю. Иногда даже не могу определить хорошо мне или плохо. Вот сижу я, к примеру, дома, за окном: дождь, сырость, холодрыга и мне хорошо. А потом вдруг представляю, что пока я вот так сижу, люди где-то живут интересной, насыщенной жизнью: путешествуют или изобретают что-нибудь, веселятся или становятся звёздами, и сразу плохеет.

— Ой, тебе ли жаловаться? — фыркает Неля. — У вас в Москве столько всего классного. Ходи куда хочешь, делай, что хочешь. Вы просто зажравшиеся и ленивые.

— Угу, — в её словах есть доля правды, но совсем крохотная. — Интересно, как ты себе это представляешь? Сижу, я такой, сижу, а потом раз и пошёл в Третьяковку? Или в зоопарк? Или рванул на велике в трип по Золотому кольцу?

— Это сарказм?

— Само собой. Когда мне будет сорок, я, может, так и сделаю. Но сейчас ходить по этим местам в одиночку ещё тоскливее, чем сидеть дома.

— Ты сейчас ноешь что ли?

— А похоже?

— Ты вроде бы говорил, что тебе никто не нужен.

Ей удаётся меня зацепить. Казалось бы ничего такого, но я неожиданно злюсь, чувствуя нелепую беспомощность.

— Это потому что я мутный. Что и требовалось доказать.

— Эй, ты чё? — она тут же улавливает смену моего настроения. — Я же не в обиду сказала. Мне вот тоже не с кем ходить. И я знаю, что это грустно.

Несколько секунд мы оба молчим.

Непринуждённость застревает у меня в горле. Ругаю себя за то, что повёл себя, как слабак и нытик. Ведь жалоба жалобе рознь. Когда жалуешься осознанно и рассчитываешь на сочувствие — это одно, но когда тебя жалеют за откровенность, становится не по себе. Когда я заговорил про фотки сисек, то очень боялся, что она закончит разговор, а теперь даже хотел этого. Ну, что ещё я её сейчас скажу? Она и так всё понимает.

— Глеб, — наконец произносит она, не отводя взгляд. — Ты не один.

— Я не это хотел сказать!

— Ты не один такой. Просто знай это!

Глава 20. Нелли

Дождь разошелся, стучит по стеклам — не нужно выглядывать в окно, чтобы понять: весь вторник придется зевать, мерзнуть, дрожать и бороться со сном. Одно дело, когда остаешься дома и, укутавшись в теплый плед, потягиваешь кофе и самозабвенно шьешь, и совсем другое — когда на ближайшие пять часов безрадостной перспективой маячит родная школа.

И отозвать анкету нет возможности — проснувшись, я первым делом проверила сайт и не нашла нужной кнопки.

В относительном порядке пребываю только потому, что уверена: меня никто не выберет. Ну повисит мое имя в списке кандидатов, ну поржут Милана и ее прихвостни — мне не впервой, пусть веселятся. За годы тупых придирок и искрометных шуток нашей звезды я успела смириться с собственной никчемностью и привыкнуть к существующему положению вещей: моя ниша — скучные школьные олимпиады или интеллектуальные викторины, а там, где можно снискать настоящую славу, раковой опухолью расползлось влияние Орловой.

Умываюсь ледяной водой в ванной и долго, словно в поисках поддержки, рассматриваю глаза своего бледного, грустного отражения. Оно не выказывает уверенности, а мне становится совсем худо.

Наносить боевой раскрас не тянет: наоборот, хочется быть как можно незаметнее, чтобы, не дай бог, кто-то из сочувствующих не вспомнил о моем существовании и не бросил за меня бюллетень. И еще... чтобы Артем больше не лез с мерзкими намеками.

Миновав рамку металлоискателя, быстро смотрю на стенд — с фоток под стеклом широкими улыбками светят наши дуболомы, в прошлом году выигравшие спартакиаду по тяжелой атлетике, но списки еще не вывешены. Из груди вырывается выдох облегчения — ничто пока не нарушает повседневную рутину. Разве что открыли гардероб, и охранник велит новоприбывшим сдавать туда куртки и ветровки.

Однако сегодня обыденность не напрягает — напротив, я с какой-то особенной нежностью и душевным трепетом киваю виновато опущенной голове Клименко, сонной опухшей Милане и одноклассникам.

Перед смертью не надышишься, но я усиленно культивирую в себе чувство комфорта и уже почти верю, что на коряво работающем сайте школы случился сбой, анкета не прошла, я не попаду в число претендентов и не навлеку на себя лишние проблемы.

Расположившись на галерке, слушаю нудные объяснения учителей и смотрю в окно — на мокнущих голубей под серыми крышами и пузыри в мутных лужах, а на переменах сплю, подложив под голову руки. Пару раз ловлю долгий, на что-то намекающий, горящий взгляд Артема, и от него становится не по себе. Кажется, Артем слишком торопит события, или это я — неискушенная и тормозная, — не желаю признавать очевидного, а в среде успешных и красивых людей не принято тянуть кота за хвост.

Я даже в столовку не иду — пусть пьет свой сок без меня. Думаю, Милана в любом случае не оставит нового одноклассника в одиночестве и развлечет в лучшем виде, но это совсем не трогает.

Мысли улетают к Глебу — вчера он показался мне отстраненным и странным, и тревога, поначалу едва ощутимая, к последнему уроку разрастается до огромных размеров и начинает изводить.

Собираю пожитки в рюкзак, позже остальных сваливаю из класса и, присев на подоконник у гардероба, терпеливо жду, когда рассосется толпа орущих малолеток и прущих напролом старшеклассников. Без всякой надежды проверяю телефон, и вдруг обнаруживаю новое сообщение.

От радости темнеет в глазах — не сразу попадаю по нужному значку, но, проморгавшись, вижу прилетевшую в диалог фотку. Сначала я воспринимаю парня на ней как очередного красавчика из Тик Тока, а потом поплывший разум взрывается от осознания: это Глеб. На сей раз камера выхватила и запечатлела его немного сумасшедшую, бунтующую суть во всем великолепии: темные растрепанные волосы, мрачный взгляд, непонятно откуда взявшуюся ссадину на скуле и стройную фигуру, облаченную в стильные черные шмотки. Новый образ сделал его по-настоящему горячим — на ум приходит только такое сравнение из ванильных подростковых романчиков.