Звезды сделаны из нас - Ру Тори - Страница 27

В разгар беседы Глеб вдруг назвал меня Нелей — так ко мне обращаются только самые близкие люди, и сердце сладко сжалось.

На голосовые я отвечала не сразу: перед глазами то и дело вставал парень в пиджаке на голое тело, и загадочный дерзкий образ, в сочетании с приятным голосом, выключал мысли — требовалось время прийти в себя, чтобы собраться и не налажать. Но последний день рабочей недели с его открытиями — приятными и не очень — изрядно вымотал и, как только Глеб пропал из сети, меня сморил сон.

По субботам мама традиционно загружена работой — наступает вал юбилеев и свадеб, и даже те, у кого очередной др пришелся на будни, празднуют его в выходные. Она уезжает в шесть утра и до пяти вечера наводит клиенткам красоту на дому, а повседневные заботы ложатся на нас с сестрой.

До полудня разделываюсь с уроками — на понедельник и, частично, на вторник и среду, а потом нещадно драю в квартире полы, выметаю из углов пыль, вытаскиваю из-под мебели Борины игрушки, и становится легче дышать. В очередной раз убеждаюсь в собственной правоте: если вовремя не побороть бардак, он проберется в тебя и пустит внутри корни.

Глеб опять куда-то запропастился — лезут дурацкие мысли о столичных примажоренных девчонках, и настроение падает до нуля. Хоть он и клялся, что ни с кем не встречается, верится с трудом: вокруг него наверняка крутятся самые разные дамочки, готовые на все. Может, его недавно бросили, он зализывает душевные раны и треплется со мной, чтобы отвлечься, но когда появляется возможность потусить с кем-то более интересным, включает форсаж и уносится навстречу приключениям.

Он сутки напролет не выходит из головы, а я вообще ничего о нем не знаю.

По просьбе Алины готовлю кашу и бегу в аптеку за жаропонижающим. Вернувшись, заваливаюсь на диван: в планах жалеть и проклинать себя до скончания времен, слушать депрессивную музыку, упиваться одиночеством и страдать. Без всяких надежд достаю из кармана телефон — какой дебил будет сидеть в сети ранним субботним вечером, — но обнаруживаю длинное сообщение и глубоко дышу, чтобы опять не разреветься.

Глеб непостижимым образом считал мое состояние и ответил на все вопросы: рассказал, как проводит субботы, о брате в рехабе и маме, которая возит старшему сыну кучу бесполезного барахла и надеется на исправление, но тот не ценит и не собирается завязывать.

Он тщательно подобрал слова, потому что ему больно говорить на эту тему. Когда мне больно, я тоже не растекаюсь мыслью по древу. Точнее, если начну растекаться, расплачусь, а я не люблю плакать при свидетелях.

Теперь я знаю, что он одинок, чувствует ответственность за семью, оберегает маму и старается не создавать проблем, хотя не всегда вывозит. Совсем как я. Хочется как-нибудь его подбодрить, дать понять, что он не один, но я не представляю, что сказать или сделать — сложно корчить из себя всезнающего гуру, когда не можешь разобраться даже в собственной жизни.

Только искренность всегда уместна и способна растопить любой лед, и я впервые рассказываю о тайном увлечении куклами, и кому: человеку, с которым познакомилась совсем недавно! Я делаю это, потому что он теплый, добрый и светлый, но сейчас нуждается в поддержке. А еще он — красивый парень, живущий столице. В миллионный раз припомнив этот печальный факт, я паникую так, что пальцы дрожат.

Глеб пару минут молчит, а потом просит:

— Расскажи про себя что-нибудь еще, — и в тоне слышатся нотки усталости.

Мои хобби, равно как и я сама, никогда никому не были интересны, и я теряюсь:

— Что рассказать?

— Не знаю, про сестру, например.

Написать что-то умное быстро не получится, поэтому надиктовываю голосовое:

— Ее зовут Алина. Сестра — мамина копия. Испытывает на себе все новейшие эксперименты бьюти-блогерок, умудряется выглядеть круто даже в домашнем халате. Мы погодки, но живем в параллельных вселенных. Я ее даже в школе не помню: она со всеми ладила, и никто нас не отождествлял. После девятого ушла в колледж, но не доучилась: в восемнадцать залетела и родила.

— Ого! Так ты уже тётя?

Теперь мы обмениваемся только голосовыми сообщениями.

— Да, в голове не укладывается. Какое-то страшное слово. Боря... ну, мой племянник, — вездесущий, орущий маленький монстр, который умеет ползать и крушить, но не может спокойно поспать хоть одну ночь, — грустно улыбаюсь. — Правда, мелкому сейчас нездоровится, и я готова простить ему все, лишь бы он перестал болеть.

— Вы живёте вместе? В одной квартире? — не унимается Глеб.

— Ну, да. Алина сторонница свободных отношений, и ее последний парень растворился в воздухе, как только узнал, что она в положении.

— Урод.

— Есть такое.

Глеб задает все новые и новые вопросы, просит сфотографировать кукол, мою комнату и даже Борю — ума не приложу, на кой он ему сдался. Но сейчас темно — под этим благовидным предлогом я отказываюсь.

— Давай лучше так расскажу. Наша квартира — что-то среднее между детсадом и костюмерной, я живу в этом бедламе и пытаюсь не сойти с ума. Но иногда схожу — и тогда чувствую себя пришельцем, упавшим не на ту планету. Поэтому стараюсь никого не впускать в свою комнату.

— Хорошо, когда есть своя комната. Уж это-то я понимаю!

— Для меня особенно.

— Почему?

— Это место, защищенное от хаоса внешнего мира. Хотя мне все чаще кажется, что я сама являюсь его причиной. Он во мне, внутри. В душе. Поэтому все складывается так...

— Кто в себе не носит хаоса, тот никогда не породит звезды, — Глеб вдруг изрекает фразу, которой я подбадриваю себя в минуты отчаяния, и легкое головокружение вынуждает прислониться к спинке стула.

Хаос переродился в звезды — они сияют, колются и щекочут в груди, а я задыхаюсь.

Глеб словно здесь, рядом, и мы сидим вместе и болтаем, как если бы он зашел ко мне в гости. Удивительный эффект присутствия.

— А давай созвонимся? — предлагает он, но я напрягаюсь — не уверена, что готова показать ему свой быт и ненакрашенную бледную физиономию, и маскирую панику сарказмом:

— Не сейчас. Нам нужно попрощаться. Я не могу тебя больше слушать.

Беда в том, что я могу слушать его часами но, если покажу, как живу, рискую больше никогда не услышать.

— Подожди! Давай договоримся. Просто скажи, когда? — он вклинивается с сообщением до того, как я успеваю выйти из диалога.

— Завтра днём. — Предлагаю наобум, только потому, что завтра — это не сейчас. Хотя и к завтрашнему дню вряд ли буду готова. — Я напишу, когда смогу.

— Отлично! Я буду ждать!

С самого утра нарезаю круги по квартире, робко занимаю уголок дивана, но сижу как на иголках. Тучи рассеялись, светит яркое солнце, однако погода за окном больше не похожа на лето: в листве и траве заметны желтые оттенки, а небо стало прозрачнее и выше.

Боря, позабыв о недомогании, визжит, хохочет и на бешеной скорости ползает по коридору. Мама готовит фетучини с креветками, которое мы сто лет не ели, Алина ей ассистирует, и я небезосновательно подозреваю, что кто-то из дражайших подслушал мой пятничный разговор с Глебом.

Тот донимает короткими сообщениями:

«Ну что?», «Когда?», «Завтра уже наступило!»

Смиренно ухожу в комнату, с пристрастием оглядываю обстановку и свое отражение в зеркале, выкручиваю темно-бордовую, почти черную помаду и торгуюсь с собой.

Хватит вести себя по-детски. Прятать голову в песок — не решение проблем! Я видела его, а он видел меня. Мы обменивались голосовухами. Так какого же я вздумала бояться?

«Я освободилась. Давай», — отправляю, глупо моргаю, и до меня вдруг доходит: прямо сейчас мы поговорим нормально — без шанса задуматься над фразами, стереть их и записать заново.

Рука, сжимающая телефон, становится влажной, но мне до жути любопытно увидеть, чем Глеб живет!

Пока он мешкает, я успеваю собрать волю в кулак и, как только на экране появляется вибрирующий кружок входящего, принимаю вызов и мгновенно исчезаю из обзора.