Сортировка (СИ) - Ра Юрий - Страница 27

— Что, Фролов, на Запад засматриваешься?

— Хорош докапываться до Петра.

— Точняк. Пока ты сидел с языком в жопе, он хорошо ревизоров продернул.

— А ты не также сидел? После совещания, смотрю, сразу умный стал. И смелый.

— И я сидел. Давайте решать, что теперь делать.

— А что тут делать? Работать как работали, на провокации не поддаваться, друг на друга не стучать, политических разговоров не вести. Ничего они нам не сделают, иначе не просто станция раком встанет, всё отделение — даю свой прогноз на развитие ситуации.

— Фролов, тебе легко говорить, у тебя семьи нет.

— Потому и не молчу. И вообще, я молодой специалист, хрен кто меня с места сковырнет три года. Захотят, а не снимут.

— Это да. Могут начать запугивать. Ты, главное, сам по собственному не пиши.

— Дурак ты, Петя. Старцева сняли, Курдюков тоже долго не продержится. Была тебе прямая дорога в замы через полгода. А ты сам всё себе обгадил — внес свои пять копеек Бирюков.

— Владимир Николаевич, а скажи, у вас замы хорошо держатся в своём кресле? Скажем, больше трех лет кто-то проработал?

— Да максимум пару лет.

— И что тогда такого замечательного в этой должности? Или перекинут куда, или выкинут нахрен. Не рвусь.

— А он прав, не самое теплое место.

— Глотов вон сидит, и ничего.

— Значит, слово волшебное знает, или прикрывает кто-то. Ему уже какую ревизию ни выговора, ни пистона. Эта нога у кого надо нога. Из чьих-то родственников, сто процентов.

В теплой и слегка вонючей атмосфере пивняка второй этап совещания завершился принятием резолюции о недопустимости резких движений на Сортировке и несостоятельности воблы Червонихи в качестве закуски — её рыба сильно воняет бензином. А нехрен было рыбу в гараже досушивать, в котором мотоцикл стоит.

Люблю прогулки под дождем по асфальту, усыпанному опавшими листьями. Железнодорожный район по неведомой прихоти судьбы пару лет назад подвергся безжалостному асфальтированию, так что от общежития до дома Лены, а потом от её дома до самого парка можно было дойти по условно чистому асфальту тротуаров. Шелест дождя в еще недоопавших кленах, шелест листвы под ногами. Мокрая, она звучит мягче, чем в сухую погоду. Редкие фонари, блеск мокрых поверхностей — хорошо! Осенью в парке железнодорожников никакие аттракционы не работают, темнота друг молодежи.

— Петя, вчера от тебя приходил клиент. Спасибо!

— Не зря на днюху ходил к приятелю. Там твой адрес давал. Два счетчика небось зарядила?

— Два не два, но нормально. Прикинь, просил «клифт ровно такой как у Петра». Ты не обидишься, если я пошью такой же?

— Даже интересно, как ты это сделаешь.

— То есть?

— Где он ткань такую возьмет? Что вы по материалу решили?

— Решили, что все материалы закупаю я. Деньги он оставил. Так что выйдет очень похоже, если ты не против. В конце концов фасон ты разрабатывал, имеешь право на мнение по этому вопросу.

— Ха, еще два конца за ткань. Молодец, Лена. Валяй, поднимем городок в плане эстетики.

— Нет, ну а что! Это ж я должна найти где-то, подобрать… Бесплатно что ли за тканью мотаться?

Вот такой романтичный разговор под шелест дождя у нас шел всё время пока мы гуляли. А после прогулки… я пожелал приятных снов и категорически отказался от чая и знакомства с Лениной мамой. К себе в общежитие тоже приглашать не стал, не настолько у меня в общежитии уютно, чтоб звать туда барышню. И не настолько я изголодался по женской ласке, видимо.

Глава 14 Прогресс и прогрессор

А в конце ноября, когда мы все уже слегка подзабыли про аттракцион «немного правды в глаза ревизорам», на станцию приехала дорожная ревизия. Даже не знаю, это был спецназ, призванный искоренить ересь или самая обычная проверка, но мы слегка напряглись. Если подумать логично, то никто бы не стал звать проверяющих к себе домой, самим же и достанется на орехи по итогам проверки. Наш человек в руководстве, то есть Курдюков, держал нас в полном ведении относительно всех нюансов. Старцев по нашему с ним приятельству и то был не такой откровенный в свою бытность замом. Хотя, наверное, нечему удивляться — Николай Алексеевич всячески давал понять, что наверх он залетел ненадолго, в небе холодно, купол раскрыт, ноги чуть согнуты в ожидании встречи с землей.

Шафорост сильно рисковал, но мне кажется, что он как тот сапер, который ошибается один раз, соглашаясь идти в саперы. В том смысле, что пошел на железку, будь готов к неприятностям. Это я к чему? Это я к тому, что моя идея по встрече комиссии насухую была принята к реализации. Курдюков аж в голос смеялся, рассказывая нам сценарий встречи московских ревизоров, состоящий из двух пунктов — показать документацию, показать, где находится столовка. Угу, та самая, которая рядом с пивной, и в которую нормальным людям ходить не рекомендовалось. Никаких тебе ресторанов и спец.залов деповской столовой, никаких подарков и прочих подношений от холопов приехавшему барину.

Дня высоким проверяющим лицам хватило, чтоб понять, как им здесь рады, ночевать ревизоры не остались. Тем более, что кто-то слегка измазался в креозоте, кто-то забурился в пожухлый бурьян, не полегший с лета. А сушиться и чиститься негде, кроме той комнаты отдыха. Сауна не зарезервирована, опять же. Через неделю на Сортировку был прислан акт, на разбор которого нашего начальника вызывали в отделение дороги с самым минимальным временем на проработку и оформление итогов — двое суток. Хохма в том, что за эти двое суток надо было ухитриться не только издать приказ по станции, это легко, а еще и подложить под него объяснительные от всех фигурантов. То есть, если человек ушел спать после ночной смены, времени дождаться его прихода на работу уже не было. Крутись как можешь или расписывайся в бессилии. Старенькая двадцать первая Волга, приписанная к Сортировке, была старше станционного коняги, но работала также безотказно, вот на ней и катался товарищ Глотов, собирая бумажки. Выдергивал из постелей сонных или из-за стола слегка поддатых железнодорожников, от которых требовали вспомнить и написать объяснения по их косякам, допущенным полгода назад. Ситуация упрощалась тем, что все проверки шли по следам на бумаге, а их кто попало не оставляет. Составителей и дежурных стрелочных постов никто не трогал.

Говорят, Шафоросту на разборе инкриминировали не столько нарушения, выявленные комиссией, сколько пресловутую культурную программу, вернее её отсутствие. Начальник отдела перевозок орал и наливался малиновым цветом, поясняя, как положено встречать высоких московских гостей. Весь пафос разбился о короткий вопрос: «Зачем?» Тот еще тролль Николай Николаевич сначала добился повторного исполнения арии, а потом предложил сравнить два акта — прошлогодний и нынешний на предмет количества и тяжести найденных грехов. Был бы начальник отдела товарищ Коротеев один, никакого анализа бы не случилось, но новый УРБ, то есть главный ревизор отделения заинтересовался заданным вопросом. Ему допущение Шафороста, а по сути моё, показалось настолько идиотским и кощунственным, что он отрядил помощника сбегать за старым актом. Если подчиненный сам суёт голову в петлю, не надо ему мешать, так он считал.

Когда оба документа сравнили, то особой разницы не нашли, всё та же вода, мелкие косяки, нарушения, вытянутые из чужих проверок, высосанные из пальца выводы… анализ настолько поразил высоких руководителей, что люди надолго задумались. Вердикт удивил разумностью: «А нахрена тогда мы всех этих дармоедов кормим? Зачем все эти цыганские пляски?» Столь взвешенное решение, совершенно естественно, никак не сказалось на результирующей части разбора — начальнику станции объявили выговор. Обычный выговор не проканал бы, так что строгий. Шафорост, говорят, смеялся как ребенок — у него вместо двух выговоров за два месяца подряд выпало два выговора за один месяц. Чтоб вы понимали, это означало, что в следующем месяце премии его уже не лишат. Если только с работы нафиг снимут, но это уже из области фантастики — станцией рулить кто тогда будет, Курдюков что ли?