Наследство в Тоскане - Маклин Джулианна - Страница 8

Я снова выпрямилась.

– Марко сказал, что ваш свекр, Доменико, работал на виноградниках до того, как вы с мужем заменили его. Может быть, родители вашего мужа знают что-нибудь, что произошло между Антоном и моей матерью?

– Может, они что-то и знали, но они оба умерли. Мы с Винсентом начали работать здесь в 1988 году. Когда ваша мать приезжала сюда?

– Это было летом 1986-го. – Когда это направление дознания не принесло результата, я сменила направление. – А кто был шофером Антона до Марко? Где он теперь?

– Его звали Гордон Нуччи, и он был с Антоном много лет. Он жил тут, на вилле, до того, как я начала здесь работать, так что он тоже мог что-то знать, но он тоже давно умер, и тогда мы наняли Марко.

Прежде чем я успела задать еще какие-то из своих многочисленных вопросов, прозвенел звонок на двери.

– Это, должно быть, адвокаты, – Мария поднялась с кресла. – Оставайтесь тут, я пойду встречу их, а потом начнем.

Я смотрела ей вслед, чувствуя, как при мысли о том, что сейчас здесь начнется, у меня сводит желудок – моя первая встреча со своими братом и сестрой, которые, скорее всего, ненавидят меня всеми силами души за то, что я стала наследницей по завещанию их отца, грозила обернуться катастрофой. Но тем не менее мне было интересно, что же Антон оставил мне и сколько это может стоить. Судя по тому, что я успела увидеть в этом владении, это могло быть нечто существенное. Или нет. В любом случае я буду рада, когда эта встреча закончится.

Глава 3. Слоан

Незадолго до прибытия адвокатов на Слоан Ричардсон снизошло прозрение. Это случилось позади виллы, в огороде, где по утрам солнце светило ярче всего. Возможно, оно было принесено ей божественным переливом церковных колоколов с вершины холма. Или же свежий сельский воздух напоил кислородом ее мозг, измученный выхлопными газами, от которых у нее болела голова всякий раз, как шоссе под Лос-Анджелесом застывало в мертвой пробке и их шофер не мог двинуться с места.

– Дети, посмотрите, – обратилась она к своим детям, Хлое и Эвану, которые шли позади нее.

Эвану было десять, Хлое – семь. Оба не поднимали глаз от телефонов.

– Эван! Хлоя! – прикрикнула она.

– Ну что? – огрызнулся Эван.

– Уберите телефоны, пожалуйста. Такой прекрасный день. Идите посмотрите, что я нашла.

Закатив глаза, Хлоя вслед за старшим братом пробиралась по рядам высаженных помидоров.

Слоан показала на кучу земли.

– Смотрите, там ящерица.

Дети наклонились.

– Клево, – сказал Эван.

Ящерица шмыгнула под кучу листьев и исчезла.

– А мы можем ее поймать? – спросил он.

– Наверное, – ответила Слоан, – если будете достаточно ловкими. Может, можно будет прийти сюда потом с каким-нибудь ведром. Но если мы и поймаем одну, мы все равно потом отпустим ее, когда разглядим как следует, хорошо?

– А можно будет взять ее домой? – спросил Эван.

– Да ни за что, мам! – завизжала Хлоя.

– Хм-м, – протянула Слоан. – Наверное, твоя сестра права. Марии может не понравиться, если ящерица убежит у нее на кухне.

– Я буду держать ее в своей комнате под кроватью, – пообещал Эван.

– Посмотрим, – Слоан сжала его плечо и вздохнула, признавая поражение, когда они оба тут же снова уткнулись в свои телефоны.

Пока она выводила их из помидорных грядок к оливковой роще, ей показалось, что она идет совершенно одна. Таковой была вся ее жизнь в последнее время.

И тут к ней, словно свежий ветерок с холма, пришло воспоминание, которое перенесло ее обратно, в детство, когда они с Коннором и их двоюродной сестрой Рут играли в прятки в прохладных, заплесневелых винных погребах. Как было здорово изучать темное пространство позади огромных деревянных бочек, полных бродящего вина. Иногда их заставляли работать, обрывать листья в июле и поливать огород. А для Слоан Мария всегда находила какую-то интересную работу на кухне. Она вспомнила, как месила тесто, помешивала что-то в большой кастрюле, забравшись на стул, разливала по банкам сливовый джем. Слоан вспоминала все это с нежностью до тех пор, пока не появились оттенки сожаления. Это чувство застигло ее врасплох и несколько изумило.

Очевидно, похороны отца дались ей тяжелее, чем она ожидала. Глубокая печаль, вызванная приступом ностальгии, удивила ее, потому что они с отцом не общались годами и она не приезжала в винодельню с тех пор, как родились ее дети. Путешествуя, она брала их с собой в Лондон навестить кузину Рут, которая всегда была Слоан больше сестрой, чем кузиной. У Рут было двое своих детей, и Эвану с Хлоей было с ними весело. Поэтому она собиралась приехать в Италию, попрощаться с отцом, оставить все это позади и жить дальше. Но, снова увидев это место, она вспомнила другие времена своей жизни, когда все было гораздо проще.

Говорят, в прошлое не вернешься, но почему бы и нет? – расстроенно подумала она, оглядывая такой знакомый пейзаж. Вот же оно, точно такое же, каким она помнила его с самого детства.

Конечно, какая-то часть прошлого исчезла безвозвратно навсегда. В последние годы она отдалилась от отца и больше никогда его не увидит. Даже если бы он был жив, она не могла представить себе, как можно было бы вернуться к прошлому и стать к нему ближе. Ее родители разошлись, когда ей было всего пять, а Коннору три, и развод был очень тяжелым и неприятным, потому что отец изменял матери. Поэтому она увезла их из Италии, где они родились, и привезла к своей семье в Калифорнию. Соглашение по опеке гласило, что Коннор и Слоан должны проводить с отцом в Монтепульчано четыре недели каждое лето и неделю на Рождество. Когда они были маленькими, им это нравилось, им казалось приключением провести целый месяц на настоящей ферме, где можно было гонять цыплят и ходить с грязью под ногтями. Но в подростковом возрасте из-за этих визитов начались споры и ссоры, потому что им хотелось оставаться в ЛА[15] со своими друзьями. А авторитарный отец никогда не уступал ни на дюйм, заставляя их являться сюда каждое лето до восемнадцатилетия, когда он наконец сдался и позволил им поступать так, как хочется.

Неудивительно, что и Слоан, и Коннор предпочитали оставаться в ЛА, а их мать всегда принимала их сторону. Если они и путешествовали, то в свой лондонский дом, где с радостью проводили время с Рут, которая водила их на всевозможные вечеринки. С каждым следующим годом они виделись с отцом все меньше и меньше. А по телефону разговаривали только раз в году, на день рождения, когда он звонил их поздравить.

Мимо пролетел шмель. Слоан обернулась и посмотрела на детей. Их глаза так и были приклеены к экранам телефонов. Она тяжело вздохнула, жалея, что они не проявляют к окружающему никакого интереса.

Ее охватила очередная волна раскаяния. Не то же ли самое испытывал их отец, когда они с Коннором навещали его каждое лето, мрачные и недовольные, ноющие про то, что они упустили из-за него там, дома?

Заметив кого-то боковым зрением, Слоан повернулась и заслонила глаза от утреннего солнца. Это был Коннор, ее брат, быстро идущий к ней – руки в карманах голубых джинсов, рукава белой рубашки закатаны до локтей, в зеркальных очках отражается солнечный свет.

– А я тебя ищу, – сказал он, уворачиваясь от пикирующей стрекозы. – Что ты тут делаешь, ради всего святого?

– Показываю детям сады, – объяснила она.

Он посмотрел на детей.

– Ты только посмотри, как им это нравится. Да ты, похоже, вырастила парочку гениальных садовников, сис. Мои поздравления.

– Ой, заткнись, – сказала Слоан.

Коннор вытащил свой телефон и посмотрел на время.

– Почти десять. Адвокаты прибудут с минуты на минуту, а ты тут устроила какие-то крестьянские игрища в огороде.

– Отстань. – Она отвернулась от него, потому что не могла вынести, чтобы он разрушил очарование ее детских воспоминаний – что он непременно бы сделал, если бы она ему о них рассказала. Он бы, по обыкновению, отпустил какую-нибудь идиотскую шутку.