Училка и мажор (СИ) - Малиновская Маша - Страница 7

— Я не обедала, только кофе с утра выпила, так что мне можно поплотнее, — хихикает Лика.

Прикольная она. Мы, конечно, только познакомились, но мне её открытость и дружелюбность импонируют. Я сложно схожусь с людьми, но с Ликой, очень может быть, получится подружиться.

Снова пишет Паша, обещая вкусный ужин и незабываемую ночь, шлёт целые строчки сердечек и сложенных в молитве о прощении ладошек. А я ещё больше злюсь, вспоминая про фото.

Отвечаю ему коротко, что буду занята долго, и пусть сам ест свой ужин и делает свою ночь незабываемой.

Но меня снова так разгоняет, что и поработать в тишине аудитории не получается. Не могу сконцентрироваться на текстах лекций, мысли ведёт. Голова будто горит. Я злюсь на Пашу, и решаю отложить подготовку на утро. Занятия с третьей пары, приеду к восьми и подготовлюсь спокойно.

Собираюсь, заглядываю к Лике попрощаться и вызываю такси.

По подъезду поднимаюсь с ощущением, что ломается нечто очень важное для меня. То, что было основой. Я даже замедляюсь перед квартирой. Глубоко вздыхаю, умышленно вызывая в голове воспоминания, как нам с Пашей было хорошо.

Как ухаживал. Улыбку его, поцелуи нежные. Как умолял с ним уехать, а когда я сомневаться начала, что не вывезу жизнь в Москве, то именно он убедил меня, что я смогу, что справлюсь, что я талантливая и упорная. Заставил поверить в себя.

Почему же всё стало рушиться?

Я открываю дверь ключом и вхожу. И застываю у порога, когда слышу доносящиеся из спальни тихую музыку и приглушённые смешки.

Сердце в груди замирает, а потом срывается вскачь. К щекам приливает жар.

Не может быть…

На деревянных ногах я иду в спальню. Сжимаю кулаки перед дверью, вдавливая ногти в ладони на секунду, а потом открываю.

В комнате стоят ярко включённые кольцевые лампы, светоотражающие зонты. А на кровати, на той самой кровати, на которой я сплю, среди разбросанных лепестков роз, позирует обнажённая девушка.

Та самая Ксюша, которая так восторгалась тем, насколько с Пашей легко работать.

Она как раз прогибается в спине, отставляя голую задницу, и прикрывает глаза, прикусив нижнюю губу, а Паша приседает и щёлкает затвором несколько раз.

— Отлично, детка, — хвалит её. — Давай теперь ножки в стороны. И взгляд! Больше порочности во взгляде!

Они меня даже не замечают сначала. А потом девушка меняет позицию и вдруг обращает внимание, что в комнате, кроме них двоих, есть ещё и я.

— Ой, — вскрикивает она и хватает моё покрывало, пытаясь прикрыться.

Паша тоже оборачивается и опускает фотокамеру.

— Малыш? — округляет глаза. — Я думал, ты задержишься. Решили немного поработать пока. Хоум съёмка.

Боже, он сейчас серьёзно? Поработать решили?

Эта голая девка трётся по моей постели и типа всё норм?

Не знаю, как мне удаётся удержать себя в руках. Внутри всё просто каменеет, и появляется ощущение, что я наблюдаю за ситуацией будто со стороны. Будто моё сознание возводит прозрачный, но плотный барьер между мною и происходящим.

Я ничего не говорю больше. Просто открываю шкаф, достаю чемодан и начинаю сгребать в него свои вещи. Без разбора, не складывая, а забрасывая как попало.

Паша что-то вопит на фоне про то, что он ничего такого не делал, и это просто работа. И что домашние съёмки — это просто такой жанр. И нет разницы, в студии ли он работал бы или дома.

— Есть разница, Паша. Для меня есть, — отвечаю на удивление спокойно. Будто эмоции в секунду вырубились.

— Куда ты пойдёшь? Куда, Вася? — он нависает рядом, пока я застёгиваю чемодан. — Ночью! Одна! В Москве! Под мостом ночевать будешь?

— Главное, чтобы подальше от тебя, — отрезаю и выхожу, захлопывая дверь.

И только в лифте по щекам начинают катиться слёзы. Горько, обидно, неприятно. Но вдруг я с удивлением замечаю, что не больно. В груди не печёт, не саднит, сердце рассерженно и гулко бьётся, но кровью не истекает. Будто выгорели чувства не сейчас, а раньше.

Только когда?

Не вспыхнуло и сгорело сейчас, а будто оказалось, что потухло раньше.

Это удивляет меня. Но обида всё равно душит. Я ведь ничем не заслужила такого отношение. Неуважение это, как минимум.

Я выхожу и иду. Просто иду, слушая, как тарахтят пластиковые колёсики чемодана по асфальту. Дохожу до остановки и сажусь на лавку. Тут людно. У многих как раз конец рабочего дня и люди едут домой.

А мне… мне некуда ехать.

Только сейчас это понимаю. Скоро ночь, на улице около нуля, а я сижу с чемоданом на остановке без малейшего понимания, что теперь делать. Завтра ведь на работу.

Боже…

И вдруг, будто вселенная решила меня добить, слышу:

— Адамовна, чего грустишь? Садись, подвезу.

Поднимаю глаза и вижу жёлто-чёрную тачку Бамблби. Он смотрит на меня через приоткрытое пассажирское окно и подмигивает. И девчонка рядом. Настолько красивая, что даже я на доли секунды залипаю.

И контраст бьёт по глазам. Красивые, ухоженные, в тёплой дорогой тачке. Жизнью довольные.

И я… Зарёванная, продрогшая, совершенно не понимающая, что мне делать и куда идти с этой остановки. Или тут ночевать, или под мостом, как Паша сказал. Можно, конечно, и в отеле каком-то, но для этого надо найти номер и адрес, а у телефона заряда батареи семь процентов.

Чужой город. Огромный, враждебный мне. Я даже не совсем представляю, где и какой отель искать. И сколько это стоить будет.

— Не надо, — отвечаю максимально спокойно.

— Садись давай. Поздно уже. Вдруг тут маньяки?

Да ты, придурок, главный среди них.

Но вслух я себе такого не позволяю, конечно же. Не уподобляться же ему.

— Обойдусь.

Мне не нравится его взгляд. Слишком пристальный, пробирающий. Заглядывает будто не только под одежду, а и в душу. А там у меня сейчас метель.

И девушка эта внимательно так смотрит.

Поэтому я делаю абсолютно необдуманную вещь. Встаю и, ухватив за ручку чемодан, вхожу в первый попавшийся автобус, что остановился рядом.

10

— Девушка, конечная.

Я вскидываю глаза на кондуктора, которая тронула меня за плечо.

Сколько времени прошло? Как долго я ехала? Бардак в голове и туман.

— Выходите, пожалуйста.

Я поворачиваю голову, вглядываясь в темноту за окном автобуса.

— А вы разве не по кольцу? — горло саднит после подавленных слёз.

— Уже всё, это был последний рейс. Теперь на отстой.

Делать нечего. Я встаю и медленно иду к выходу. На улице тихо. Людей не остановке нет. Озноб пробирает от осознания того, что я оказалась где-то неизвестно где в чужом городе почти ночью одна. На телефоне три процента батареи, даже геолокацию включить и посмотреть местоположение не хватит.

Становится страшно. Вдох дрожит и не даёт полностью наполнить лёгкие. Я сажусь на лавку в остановке и прикрываю глаза.

И что теперь делать?

Сидеть тут до утра?

Ощущение беспомощности топит. Хочется лечь и свернуться калачиком, подтянув колени. Просто отгородиться от всего хоть как-то.

Я провожаю глазами одну редкую машину. Потом вторую. В карман, где остановка, они не заезжают, проскальзывают по трассе.

Но одна вдруг резко выворачивает и тормозит возле остановки. Чёрно-жёлтая.

— Ну ты и упёртая, Адамовна.

Ну почему именно Радич?

— Садись в машину. Губы синие уже.

— Какой благородный, — срывается ядовитое у меня, хотя, наверное, я должна радоваться, что это он, а не компания пьяных парней. — Сиськи прямо тут показать или в машине?

— Было бы неплохо, но я умею ждать. Так что с этим повременим. А теперь садись давай.

Он выходит из машины, забирает мой чемодан и укладывает его в багажник. А потом “по-джентельменски” открывает пассажирскую дверь, приглашая.

Там, в машине, тепло, наверное. А я так замёрзла.

Этот говнюк не упустит стяжать с меня за свои услуги, это я понимаю. Но… он единственный, кому сейчас хоть в какой-то степени не всё равно на меня. Почему-то.