Корона Тафелона (СИ) - Авербух Наталья Владимировна - Страница 14

Врени закатила глаза.

— Это она, — едко произнесла цирюльница и двинулась вперёд. Юлди был парнем крепким, но всё же ему пришлось отступить, когда Врени пошла прямо на него. — Девочка.

— Женщины тоже могут слушать святые наставления, — ничуть не смутился брат Юлди, но дорогу всё-таки уступил.

К Даке подошла одна из её соплеменниц, Мада, что-то быстро ей сказала на их языке, получила резкий ответ, отвернулась, мотнув длинными косами — совсем как Дака ещё совсем недавно. Пропустив соплеменницу, Мада остановила Врени.

— Зачем Дака мужу врёт? Мы всё видим. Говорит, у нас женщины в шатре всё решают! Зачем она врёт? Мы смеялись, а она волка притащила. Мужа не послушала, мать его не послушала, только себя послушала! А если он Сагилла загрызёт? Все плакать будем! Скажи ей, пусть выкинет волчонка!

— Она выкинет, как же, — хмуро ответила Врени, чувствуя себя виноватой перед всеми.

— Ну смотри! — вспылила Мада и снова мотнула чёрными косами. — Поймаю эту тварь — задушу! Сама задушу!

— Что ты на меня кричишь? — нахмурилась Врени. — Иди Даке это скажи.

— Да что с тобой разговаривать! — махнула рукой Мада и ушла.

Врени вошла в шатёр, где Дака уже разворачивала сына и обнажала грудь. Получив молоко, оба ребёнка замолчали.

— Юлди совсем дурной, — сказала Дака, покосившись на Врени. — Смешной человек. Странный.

— Ты поругалась со всем отрядом, — начала было Врени, но Дака мотнула головой в знак того, что не желает слушать.

— Дети — это хорошо, — сказала она и усмехнулась. — Очень девочку хотела. Иргаю не говори.

Увар, Иргай и Стодол вернулись позже, без ведьмы. Оберст был хмур, юноши угрюмы. Увар велел удвоить дозоры и больше об этом не заговаривать.

Возиться с оборотнем или разбирать загадочные решения Увара отряду было некогда. Назавтра они добрались до того места, где в этой языческой стране лютовали разбойники.

Увар не любил разбойников и очень обижался, если кто-то называл разбойником его. Ведь он никогда никого не грабил и уж тем более не отнимал последнее. А если и приходилось подчас являться в деревню с топорами да самострелами и просить, чтобы крестьяне скорей поделились припасами, так то ведь не грабёж, а законное право наёмника. Если наниматель не кормит, куда податься? Лучше всего, конечно, если в деревню уже заявились настоящие разбойники. Тогда можно их перестрелять, внушив мужикам и благодарность, и должный трепет. Всё приятней, чем запугивать крестьян ради лишнего куска хлеба. Был, правда, один неприятный случай, когда они — вон почти что в этих краях, только южнее, — победили разбойников и уже хотели всех прикончить, когда оказалось, что это сборщики подати, приехавшие из ближайшего города. Пришлось убираться из тех мест подобру-поздорову, ссориться с князьями всё-таки отряду было пока не под силу. Словом, разбойников Увар презирал и ненавидел. Избавить землю от ещё одной шайки — милое дело. Только её надо сперва найти и убедиться, что это та самая, которая им нужна.

— Тут самое подходящее место, — говорил Увар старшим в отряде, которых собрал в своём шатре на военный совет. Они встали лагерем посреди дня и выставили больше дозорных, чем обычно. — Болота заканчиваются, но леса ещё густые. Дальше, на восток, что можно, перепахано, там порядка больше, земли богаче. Вот тут самые разбойничьи места начинаются. Но найти их в лесах не так-то просто.

— У разбойников всегда свои люди по городам и деревням напрятаны, — сказал старый Берток. В прошлом он и сам промышлял на большой дороге.

— Да какие тут деревни, — с отвращением махнул рукой Увар. — Смех один! Харлан! А ты что скажешь?

Харлан, отец Иргая, сначала молчал, глядя в другую сторону. Он был сердит из-за подброшенного сыну оборотня. К тому же отродье вопило ещё громче маленького Сагилла.

— Не время ссориться, — примирительно сказал Кривой Эб.

— Если найти нельзя, можно выманить, — пожал плечами Харлан. — Телег у нас много. Товара хватит.

Этот план понравился всем, кого в него посвятили, и в лагере зашумела работа. Надо было приодеть «купцов» так, чтобы выглядели богатыми, безобидными и жалкими, отобрать в «охрану» самых неказистых с виду наёмников, выбрать из взятого собой для подарков добра такое, чтобы и в грязи вывалять не жалко, но взгляды бы привлекало… Пока этим занимались, Увар подошёл к Врени и, крепко взяв за локоть, отвёл в сторону, подальше от остальных. Цыкнул на любопытных мальчишек и почесал в затылке.

— Вот что, Большеногая, — сказал он хмуро. — Вчера я сглупил, конечно. Как услышал, что Бертилейн помощь нужна…

Бертилейн ласково звали его дочь, которая осталась в Тафелоне с матерью.

— Ты сдурел? — не поняла цирюльница. — При чём тут твоя девчонка?

— Да не та Бертилейн, а старшая! Тётка её, сестра моей Агнеты.

— И при чём тут твоя своячница?

— При том, что она ведьмой стала, — мрачно ответил Увар. — Как папаша прогнал, покойник, так и ушла в Серую пустошь. Ты мне зубы-то не заговаривай. Говорю, как про Бертилейн услышал, так глупостей и наделал. Очень уж Агнета по ней убивается. Потому вам с Дакой не всыпал сразу как полагается. Сейчас уже поздно шум поднимать, скажут, оберст не знает, чего хочет. Поэтому тебе говорю — чтоб больше таких штук не шутила!

Врени сердито вырвала локоть. «Всыпал»! Это надо же!

— Ты не ершись, Большеногая, а слушай. Додумалась тоже. Привыкла по Тафелону одна бродить. Ты не одна больше, ты с нами. В походе из лагеря уходить нельзя. Нет у тебя своих дел и быть не должно. Ещё раз уйдёшь — назад не примем. Даку увела, ещё с сыном. Теперь на меня Харлан со всей семьёй косо смотрит. Две бабы взяли ушли ночью, дозорных обманули. Для чего у нас дозоры расставлены, для красоты?!

Врени угрюмо молчала. Она-то надеялась, что Паук проведёт их в лагерь так же тайно, как и вывел. Как она будет объяснять появление лишнего ребёнка, она тогда не задумывалась. Где была её голова? Так обрадовалась, что Паук её резать не стал, что как миленькая всё сделала, что он велел. Да к тому же… брат. После того, как она приняла высшее посвящение, такие вещи стали казаться важными.

— Даке скажи, — сбавил тон Увар, — лишу доли в добыче.

Цирюльница пожала плечами. Женщинам в отряде и так мало что доставалось, они всё больше выманивали и выпрашивали у мужчин.

— И Иргаю не позволю никаких женских цацек да тряпок брать. Купит — отберу. И тоже меньше теперь получит. И Стодол. Удумали тоже! Никому не сказали. Да если бы они поумнее были, скрутили бы ведьму и притащили бы в лагерь! У меня бы душа была спокойна. Нет. Сначала за мечи схватились, потом дали себя заколдовать. Тьфу! Старые бабы!

— Это ты Иргаю скажи, не мне, — отмахнулась цирюльница.

— Сказал, — буркнул Увар. — И дозорным скажу. Шутка ли — человек расхаживал по лагерю, а никто его не остановил. Будто так и надо. И ты хороша, Большеногая. Ты не по его поручениям бегать должна была, а поднять тревогу. Мало ли зачем он заявился. Соврал тебе что-то, а сам без присмотра разгуливал.

— Он бы меня зарезал тут же, — возразила Врени. Ей никак не удавалось понять, если её брат по прозрению пришёл к ней по своему делу, остальным-то что за печаль?

— А когда ты за Дакой пошла. Одна ведь пошла, он за тобой не крался. Вот ты бы и знак подала, его бы и схватили. Большеногая, ещё раз такое выкинешь… только потому тебя не гоню, что в чужой земле нового лекаря искать трудно.

— Откуда я знаю, крался или не крался, — огрызнулась цирюльница. Когда она впервые попала в отряд, ей не доверяли, Дака следила за каждым её шагом, а по пятам за Дакой ходил Иргай, так что у неё и не было шанса «выкинуть» что-то подобное. Врени даже не приходило в голову, что в своих поступках надо оглядываться на других людей. Сейчас она чувствовала себя… неуютно. — Он же заколдованный, его в упор будешь видеть — не заметишь, пока сам не захочет.