Кровь героев - Колин Александр Зиновьевич - Страница 20

Год, один лишь год остается до президентских выборов! А многое ли он, Анатолий Олеандров, успел сделать за то время, что минуло с двенадцатого июня тысяча девятьсот девяносто первого года? Как быстро оно пролетело… Он работал, расширял связи, перетягивал на свою сторону бизнесменов, банкиров и генералов. Не забывал о полковниках и прапорщиках. Они — большая сила в армии, хотя и разваленной, но все еще остающейся грозной силой, веским аргументом в политических спорах. Нашел понимание он и в казачестве, правда не столь уж многочисленном. Создал небольшие подразделения личной охраны, которые облачил в неброские, почти лишенные знаков различия, напоминающие гимназические, мундиры. (Это, чтобы не раздражать все тех же военных и казаков.) Часто появлялся на митингах и на телеэкранах, заручившись расположением руководства студии. Не гнушался благотворительности, слава Богу, недостатка в средствах не наблюдалось. Обещал, обещал, обещал, зная и твердо веря в то, что заверения его не останутся голословными. Многие уже поговаривали о нем как о будущем мэре…

Городской голова? А потом еще пять лет ждать подходящего момента? Не поздновато ли будет? Нет, нужно действовать сейчас, сейчас, пусть остался всего лишь год, пусть в Москве никто не знает о нем… Пока не знает! Теперь, когда появляется такой шанс, можно ли упустить его?

Как путано и непонятно объяснял Анатолию все, что связано с этим человеком, так неожиданно попавшим в поле его зрения, профессор Милентий Григорьевич Стародумцев, приходившийся братом бабушки, но внучатый племянник Толя с детства называл его дедом. Олеандрову и невдомек было, что открыл дед своему внучку. «Генетические отклонения, благодаря которым человек обретает способность к самогипнозу и гипнозу массовому…» Как жаль, что нельзя спросить напрямую, все намеками да обиняками. А дед изъясняется настолько туманно… Одно он, Анатолий, понял наверняка правильно: этот человек может стать проводником его идей — бросить восторженно ревущую толпу к его ногам!

«Знаний не хватает, Толенька, ты все на собраниях выступал, а учебу на второй план отодвинул, вот тебе и непонятно многое». Учебу? К черту учебу! «Аненэрбе» — вот настоящая школа. Вот, где кроется ключ к истинному могуществу, способный повернуть к избранному души и умы народные. А в том, что он и есть этот избранный, Олеандров не сомневался.

Немцы знают наследие предков, умели использовать его. Вайстор, так иногда германцы называли Вотана, или Одина, был их божеством… Все видели Гитлера в кадрах кинохроники, но никто не знал о том человеке, который стоял рядом с ним. Проникнутый идеями народного вождя и разделявший их, он помогал фюреру овладеть настроением толпы. Что узколобые материалисты здесь, у нас, и там, в Москве, понимают в этом, что они знают, кроме безумной жажды власти, которой недостойны?

Нет сомнений, из путаных высказываний деда ясно, что огромная сила кроется в этом человеке. Надо лишь протянуть руку. Боже мой, какая наследственность! Если верить деду, его родословная восходит к древним викингам… А если верить легенде, то и к самому Одину! Но почему же не верить? Какая кровь! Он будет, будет здесь! Он обязан помочь! Другого пути нет!

Олеандров резко развернулся, сел в кресло и нервно забарабанил пальцами по огромной дубовой столешнице.

— Власть. Надо лишь протянуть руку и взять ее, — громко повторил Анатолий Эдуардович.

Почему-то ему и в голову не пришло, что рядом с потомком Одина он будет иметь несколько бледноватый вид…

— Ты, Пал Семеныч, на меня не обижайся, — снова повторил Перегудов и, указывая на зеленый лук, свежие огурцы, редис и хлеб, лежавшие на старенькой клеенке, предложил: — Угощайся вот, чем уж богаты… Овощи, они с грядки, свои, без писицидов энтих, в городе-то таких не поешь.

Гость, примерно одних лет с хозяином, столь же бедно и непритязательно одетый, покивал головой и, отщипнув перышко лука, сосредоточенно принялся жевать его, глядя куда-то в сторону.

— Я сперва было осердился на тебя, — виноватым тоном произнес Перегудов. — Когда ты ходил тута… Я ведь здесь еще с тех пор, как Никитку поперли, тогда только все и строиться принялись. Тут мои угодья. Ты не серчай, ежели что. — И, кивая головой на початую бутылку «Столичной», добавил: — Теперя вот вижу, ты хороший человек.

Павел Семенович покачал головой и, пальцем подтолкнув свой граненый стакан к хозяину, сказал:

— Тогда наливай.

Выпив, старики закусили и немного посидели молча, а затем Перегудов, причмокнув языком, заговорил, качая головой:

— Так вот, я про вчерашнее. Это, значит, уже опосля того, как ты здесь был… Как щас ночь была… Такое тут у нас приключилось, тако-ое! Меня милиция прям замучила: кого видел, чего слышал?

Гость искренне удивился, что же такого могло произойти в тихом дачном поселке? Драка? Дебош? Обокрали кого? Хозяин, налив водки себе и гостю, углубился в повествование, в красках живописуя все, что видел, слышал, знал и о чем догадывался. Павел Семенович лишь качал головой, время от времени издавая изумленные восклицания, что лишь подогревало красноречие хозяина.

— Кто все это изделал, и кто? — сокрушался Мартын Иванович. — Собака-де хозяина погрызла, а остальных кто убил? Не… собачка, она — тварь Божья, не могёт она такого изделать. Говорят, если увидишь, сразу звони, отстреливать будем. — На последних словах старик с опаской вильнул глазами в сторону прикрытой двери в комнату. — Ка-ак же! Так и позвонил!

Его собеседник понимающе усмехнулся.

— Значит, жалеешь собачку?

— А как не жалеть? Не могёт она, и все тут!

— И кого же подозревают-то? — перенимая в чем-то манеру хозяина говорить, спросил гость.

— Эх-хе, — покачал головой Перегудов. — Тут такое дело… Сынок Сергея Саныча, Климова, значит, который и дачу ту строил… тогда-то все по-другому было… так вот, Сашка, стало быть, приезжал на белой машине, а вслед ему сразу и шурин, это брат Нинки, жены Юрья Николаича, покойника, упокой Господи его душу.

Старик, сокрушенно вздыхая, затряс головой.

— А никого ты там больше не видел? — поинтересовался Павел Семенович.

— Да кого еще? — переспросил сторож. — А это… Девка еще на машине приезжала, волоса рыжие прямые, как у Гальки егоной…

— Какой еще Гальки? — перебил гость Перегудова.

— Да баба егоная…

— Постой, постой, ты ж сказал, что ее Нинкой зовут? — удивился Павел Семенович.

— Нинка — жена, Галька — полюбовница, — ответил Мартын Иванович и, сделав паузу, продолжал, почему-то понизив голос: — Только Галька на машине не ездить, она рулить не могёт. Хозяин сам ее привозил, а то на такси приезжала… Да у нее, у Гальки-то, жопа вон какая! — Сторож развел ладони. — А у етой, что на машине… — Перегудов в сердцах махнул рукой. — Как у нонешних.

— А кто ж та-то, рыжая? — напрямую спросил Павел Семенович.

— Да и не знаю, — вздохнул Мартын Иванович и вдруг, сам не понимал отчего, пристально посмотрел на своего гостя. Нет, не видел он этого Павла Семеновича никогда прежде, но вот глаза его… ставшие вдруг холодными, пронзительными, гипнотизирующими. Точно так, как удав на кролика, смотрел некогда на старшину Перегудова молоденький особист-лейтенантик. Все допытывался: как да почему, с кем из окружения выходил?.. Не может быть! Нет! Не бывает такого!

Взгляд гостя стал еще более неприятным, когда он, усмехнувшись, как-то особенно, лишь фыркнув носом и чуть-чуть пошевелив губами, проговорил не то спрашивая, не то утверждая:

— Понял, старик?

Перегудов кивнул и не сразу, точно освобождаясь от наваждения, произнес:

— Куды уж понятнее.

— Вот и молчи, старик, а то собачку кормить некому будет, — сказал гость и, поднимаясь, добавил: — Сердобольный ты. Ладно, живи. Я пойду.

Перегудов проглотил слюну и промычал что-то нечленораздельное, но Павел Семенович уже не слушал его. Когда за гостем закрылась дверь, сторож трясущейся рукой вылил в стакан остатки водки и, выпив все единым духом, поднес к носу засаленный рукав старого, с разными пуговицами пиджака и с шумом втянул воздух. Ну и дела!