Комсомолец 3 (СИ) - Федин Андрей - Страница 21

Через сорок минут беседы, к окончанию первого урока, я перестал ощущать себя экзаменуемым. Теперь мои функции больше походили на преподавательские. Я бегло пересказывал ход своих размышлений, изложенных в тетради. Задерживался на тех моментах, на которых у профессора начинало пробуксовывать восприятие моих мыслей. Как в случае с тем же потоком Риччи Гамильтона. Да простит меня господин Ричард Гамильтон, но использованное им дифференциальное уравнение в частных производных для римановой метрики в этой реальности обретёт новое название. «Поток Риччи Перельмана-Усика», к примеру (или «Перельмана-Попеленского-Усика»: жадничать на данном этапе я не намеревался).

Виктор Феликсович Попеленский не участвовал в наших с профессором дебатах. Поначалу он и вовсе оставил нас на кафедре — вернулся на пару. Практическое занятие по высшей математике я сегодня отсидел не в аудитории вместе с прочими студентами. Я провёл его, сидя за столом профессора Перельмана — Самуил Яковлевич пристроился на скрипучем стуле по мою правую руку, заглядывал в мои записи, не переставал сыпать уточняющими вопросами. И не скрывал огорчения, когда очередной звонок позвал меня на лекцию по физике. Профессор вырвал у меня обещание вернуться после окончания занятий на его кафедру. Пообещал напоить меня чаем и даже посулил угостить немецким горьким шоколадом (привезённым ему из братской ГДР).

Я согласился на уговоры Самуила Яковлевича (хотя и долго колебался — набивал себе цену). После занятий вновь увидел на кафедре Феликса. Поначалу посчитал того лишним. Но доцент показал себя с неожиданно хорошей стороны. Он не встревал в разговор (хотя какое-то время прислушивался к моим речам, сидя с дымящейся сигаретой около приоткрытого окна). И не пытался взглянуть на те каракули, что я вычерчивал для профессора на бумаге. Но Попеленский оказался неплохим добытчиком. Он не только заваривал для нас ароматный чай со смородиновым листом, но и раздобыл в столовой гору всевозможных булок и пирожков. Отыскал он и пачку «Беломорканал», когда у Самуила Яковлевича закончились папиросы.

Завершились наши посиделки на кафедре уже затемно. В моём голосе к тому времени прибавилось хрипоты (всё же навыков публичных выступлений моему новому телу пока недоставало). Профессор Перельман едва ли не безостановочно потирал воспалённые глаза. А Виктор Феликсович пусть и не переставал курить (он вынимал новую сигарету из пачки в аккурат каждые полчаса — по этому его действию можно было засекать время), но выкуривал едва ли половину сигареты, прежде чем безжалостно сминал её в пепельнице. Настенные часы подсказывали, что я разъяснял математикам два первых десятка страниц своей работы едва ли половину того времени, что затратил на всё доказательство гипотезы Пуанкаре.

Профессор Перельман всё ещё не поверил, что я решил одну из «задач тысячелетия» (пусть прямо мне об этом и не говорил, но улыбкой отвечал на мои бахвальские утверждения). Находил мои рассуждения «интересными» и «прорывными» — «перспективным направлением для поиска настоящего доказательства». Я не обиделся на его недоверчивость. Понимал, что со стороны мои слова действительно казались бахвальством подростка, нахватавшегося по верхам математических знаний. Потому я заранее готовился к долгим и нудным объяснениям факта, что мои «верхи» — это глубокие и серьёзные знания. Причём, доказывал это и самому себе. И так же, как и профессор Перельман, не перестал сам себе удивляться.

Просигналил о том, что пора заканчивать с объяснениями, Самуил Яковлевич. Он снял очки, положил их на стол. Виновато улыбнулся, когда я прервал свою речь (вновь свернул в сторону — к теореме Новикова о топологической вариативности классов Понтрягина). Пожаловался на возраст, на потерю концентрации, на позднее время и свою привычку рано ложиться спать. Заявил, что уже тонет в потоках новой, не обдуманной и не усвоенной информации. Похвалил меня за терпение и «поднял белый флаг»: признал, что следить за поворотами моей мысли сегодня уже не сможет. Предположил, что не уснёт сегодня, пока не «рассмотрит мои идеи со всех сторон». Предложил продолжить наш разговор в другой день.

Слова профессора математики заставили встрепенуться клевавшего носом около окна Попеленского. Виктор Феликсович громко зевнул, молодецки соскочил со стула и тут же застонал — пожаловался на боль в спине. Перельман коллегу словно не услышал (он редко замечал присутствие Феликса и во время общения со мной), убрал очки, громко захлопнул футляр. Поинтересовался моими планами на выходные дни. Поморщился от досады, при упоминании военной кафедры. Предложил мне встретиться с ним завтра здесь же, на кафедре высшей математики, ближе к вечеру. Но я отклонил это предложение (не хотел отвлекаться перед поездкой к Ленинским аллеям). Согласился явиться в институт в воскресный полдень.

— Александр Иванович, — сказал Перельман, — надеюсь, вас не обидит мой вопрос. Понимаю, что он покажется вам наглым и бестактным. Но я не могу не поинтересоваться. Потому что всё никак не пойму… как бы это выразить словами…

Он замолчал, потёр глаза.

— Спрашивайте, Самуил Яковлевич, — разрешил я.

Профессор устало улыбнулся.

— Если посчитаете, что я по-стариковски лезу не в своё дело, — сказал он, — то можете не отвечать. Однако я вдруг понял, что ваша история интересует меня теперь не меньше, чем ответы на «загадки тысячелетия». Что вы позабыли в горном институте, Александр Иванович?

Я пожал плечами.

— Учусь здесь.

— Почему тут? — спросил профессор. — Почему в нашем горном? Ведь с вашими знаниями и способностями к точным наукам... вы смогли бы сверкнуть и в столице. Зареченский горный институт — не ваш уровень. Простите, Александр Иванович, не хочу вас обидеть.

Я изобразил непонимание. Наблюдал за тем, как Перельман спрятал мою тетрадь в портфель. Он убирал мои записи торопливо, будто боялся, что потребую их вернуть. Феликс следил за действиями профессора. Явно был ими недоволен, но промолчал.

— Вы меня не обидели, Самуил Яковлевич, — сказал я. — Математика для меня — так, не больше чем увлечение. Но в жизни нужно думать не только о развлечениях, но и о добыче хлеба насущного. А диплом горного инженера — это гарантированный кусок хлеба в будущем. Особенно если я останусь здесь, в Зареченске.

Мой ответ избавил профессора от сонливости. Перельман и Попеленский переглянулись. «Да, да, Саша Усик — наивный идиот, — подумал я. — Воспринимайте меня именно так. Но не забывайте, что я гениальный идиот. А потому меня нужно холить и лелеять, как ту золотую антилопу».

— Вы рассуждаете о выборе профессии… крайне неразумно, молодой человек, — сказал Самуил Яковлевич. — Но… у нас с вами ещё будет возможность поговорить на эту тему. Возможно, я помогу вам правильно взглянуть на жизнь и на ваше в ней место. Потому что математика может дать вам не просто кусок пирога — гораздо большее. Уже сейчас я не сомневаюсь, что в науке вас ждёт большое будущее, молодой человек. Если не станете лениться и прислушаетесь к советам старших товарищей.

Он вновь посмотрел на Феликса.

— Ну да ладно, — сказал Перельман. — Мы с вами ещё поговорим на эту тему, Александр Иванович.

Я кивнул головой, не улыбнулся.

Подумал: «Я уже лет сорок как правильно смотрю на жизнь, дорогой профессор. Мог бы прочесть и вам лекцию на тему: что такое «правильно», и как оно меняется со временем. Вот только опасаюсь, что моё нынешнее понимание правильного, не совпадает с вашим. Но об этом вы узнаете позже, товарищ Перельман».

— Конечно, Самуил Яковлевич, — сказал я. — Буду рад обрести в вашем лице мудрого и опытного советчика.

Повернулся к Феликсу.

— Ваши советы мне бы тоже пригодились, Виктор Феликсович.

И мысленно добавил, глядя на улыбку Попеленского: «Уж ты мне насоветуешь…»