Второе счастье (СИ) - Черемис Игорь - Страница 36

Много позже я стал немного разбираться во всех этих милицейских делах и понял, что Жеглов с Шараповым были простыми оперативниками, хотя и в чинах – как и герои незабвенного, но ещё не снятого сериала «Улицы разбитых фонарей». Хотя, наверное, юридическое образование и им пригодилось бы.

Впрочем, с того времени, когда я мечтал выучиться на следователя, лично для меня прошло сорок с лишним лет. Это как детская мечта стать продавцом мороженого или космонавтом – во взрослом возрасте они вспоминаются с легкой ностальгической улыбкой и безо всякого сожаления о несложившейся карьере. Помнится, мальком я много кем хотел стать – в том числе, например, десантником, уже не помню, почему. Но в реальной жизни я ни разу не рискнул прыгнуть с парашютом; лишь однажды совсем решился – но вмешались высшие силы, которые помешали мне исполнить задуманное. Я посчитал это знаком и больше судьбу не искушал.

То же самое можно сказать и про юриспруденцию. Мне иногда было жаль, что я не додавил эту мечту, не довел её до воплощения. Но в то же время я понимал, что юрист – это прежде всего стиль жизни, а не образование, хотя и оно лишним не будет.

В сороковые годы текущего века ещё можно было отправить в милицию на усиление вчерашних рабочих, но и тогда это было сродни довольно жестокому способу обучения плаванию методом бросания в воду – кто выплыл, тот молодец. Остальные погибали в стычках с бандитами, заваливали порученный им участок работы и в лучшем случае уходили в какие-то смежные области. В восьмидесятые практика комсомольских и партийных наборов в правоохранительные органы себя изжила, а активистам как максимум дозволялось строить коровники в рамках студенческих стройотрядов.

Я считал, что неплохо себя знаю, а также имел нескольких знакомых юристов, и хорошо понимал, что из меня не то что следователь – помощник нотариуса или секретарь в суде выйдут хреновые. Но сама мысль о юрфаке меня грела – невзирая на то, что для меня это было чревато той самой потерей года обучения, которой я пугал Аллу. Совершенно разные программы лишали меня возможности избежать ещё одного первого курса. Собственно, я даже не знал, смогут ли на юрфаке хоть что-то мне перезачесть – если только иностранный, да и то не факт. Заборостроителей учили английскому с упором на технические термины; в первой жизни, если надо было договориться с иностранцем, я пользовался некой упрощенной версией этого языка, который у юристов, скорее всего, не в ходу.

В общем, я оказался в положении буриданова ослика. В нашем заборостроительном мне нужно было всего лишь вспоминать, что мы проходили когда-то; некая мышечная память мозга позволяла мне такие выкрутасы – когда я на что-то натыкался, то понемногу узнавал когда-то прочитанное и выученное. На том же юридическом мне будет, наверное, интереснее учиться, но стократ сложнее. То же самое касалось и любого другого института, который я мог бы выбрать – со своими нюансами, конечно.

Ну и мне не следовало забывать о том, что при переводе я терял отсрочку от армии – советское правительство не приветствовало метания юношей, которые тщились найти себя, и сразу давало им два года на размышления, кем они хотят стать, когда вырастут.

У меня для поиска ответа на этот вопрос была вся жизнь, но я так и не выяснил этого – о чем сейчас сильно жалел.

***

В обед меня отловила Натаха, и она была очень зла. Жасыма просто сдуло с места в неизвестном направлении, когда он рыкнула на него, и я надеялся, что наш Казах окажется там, куда мы с ним собирались, то есть в столовой, а не на своей исторической родине. Я же на такую милость судьбы рассчитывать не мог – разъяренная мегера закрыла для меня любые пути к бегству и цепко держала за рукав.

– Серов, я тебя ненавижу, – прошипела она, оттащив меня в угол.

– За что это? – удивленно спросил я, хотя одно нехорошее подозрение у меня имелось.

Мы с ней не общались с понедельника, когда она передала мне сообщение о том, что мною интересуются неизвестные личности. Вернее, здороваться здоровались, но до разговора ни разу дело не доходило.

– А то ты не знаешь?

Я начал её немного опасаться – она была в том состоянии исступления, в котором женщины, например, побивали камнями Иисуса, тащившего свой крест. Если у неё слетит хоть один из тормозов цивилизованного человека, она вполне может попытаться выцарапать мне глаза.

– Понятия не имею, – честно ответил я.

Ну, почти честно.

– Ты меня подсиживаешь! – её палец упёрся мне в грудь.

Я покосился на её руку и прикинул, что до глаз осталось совсем чуть-чуть.

– В смысле?

– Ты хочешь стать комсоргом группы! – ещё один тычок пальца.

– Я?! Да с чего ты взяла?

Мне пришлось напрячь все свои актерские способности, чтобы изобразить удивление и возмущение самим фактом того, что меня могут подозревать в таком коварстве. На всякий случай я схватил её за руку и отвел это опасное оружие чуть в сторону.

– Мне Саша сказал! Он тебе предложил, а ты согласился!

Как я и подумал, наш институтский комсомольский вожак решил быстренько провернуть дело с выдвижением меня в активисты, пока я не сказал категорическое «нет» его инициативе. Правда, мы с ним с тех пор больше не виделись. Во вторник я честно зашел в их каморку в назначенное время, поскольку привык выполнять свои обещания, но Саши там не обнаружил. Зато там был Глеб – он был членом комитета комсомола и заведовал как раз стройотрядами. У Глеба мой интерес к летнему заработку особого интереса не вызвал, и я его понимал – первокурсник, не слишком инициативный, учится хорошо, но к коровникам никакого отношения не имеет, со старичками дружбы не водит. В общем, одно сплошное неизвестное, которое чревато брать в отряд, нацеленный на заколачивание бабок. Но в большой гроссбух он меня внес по полной программе – имя, отчество, фамилию, дату рождения. А я настоял, чтобы в примечаниях было указано про наличие у меня прав на грузовик.

Я всё ещё не собирался ни в какие стройотряды, просто отрабатывал наспех придуманную легенду, но пусть знают, что у меня есть хоть какие-то козыри. К тому же я всегда мог сослаться на жизненные обстоятельства непреодолимой силы, которые мешают мне прожить пару месяцев вдали от Аллы и собственной семьи.

Ну а после стычки с Лёхой я окончательно забыл про наших комсомольцев и их интерес ко мне – пока Натаха не напомнила мне об этом вот таким странным способом.

– Наташа, постой, – я отвел её руку ещё дальше от своего лица. – В понедельник я действительно говорил с нашим вождем, но про стройотряд. Он тогда спросил, не хочу ли я войти в актив, который им типа жизненно необходим, я обещал подумать. Никаких «согласился» не было! Это он придумал. Или ты его неправильно поняла. Что он тебе сказал?

Натаха ненадолго подвисла.

– Что ты хочешь стать комсоргом! – она выдернула руку и снова вонзила палец мне в грудь.

– Значит, соврал твой Саша, – я пожал плечами.

– Он не мой!! – Натаха слегка пошла розоватыми пятнами.

А я вдруг подумал, что её активизм мог быть вызван и простой влюбленностью вчерашней школьницы в нашего комсорга. Я совершенно не помнил, от кого она залетела, да и не интересовался этим никогда, но не стоило с ходу отметать версию, что отцом ребенка мог быть этот Саша. Очень вероятное развитие этих странных отношений.

– Да мне по барабану, чей он. Ладно, Наташ, сама с ним разбирайся. Я ни в какие комсорги не собирался, б... чем угодно клянусь. А сейчас извини, мне пожрать надо успеть.

Я отодвинул девушку с дороги и пошел – только не в буфет, где, наверное, меня ждал Казах, а в комсомольский комитет. Надо было покончить с этим цирком как можно скорее, пока Савельева действительно не выцарапала мне глаза в темном закутке. Ревнивые женщины очень опасны.

***

Саша был в комитете, и я нагло прервал его разговор с какой-то сильно накрашенной блондинкой со старших курсов. Он с сожалением попрощался с девушкой, к которой испытывал очевидную симпатию, и повернулся ко мне.