153 самоубийцы - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 28

– Ладно! – крикнул тогда Стротт забастовщикам. – Сегодня вы меня перехитрили. Завтра я буду умней. Завтра никого из вас не пустят и на порог «Парадиза»! Слышите, вы, Друд и компания?..

На другой день, как вы уже сами понимаете, Стротт прибыл задолго до трех часов. Ровно в три открыли ресторан, и ровно в пять минут четвертого все тридцать столиков были заняты тридцатью джентльменами в безукоризненных черных фрачных парах и тридцатью дамами в белых платьях бального типа. Тридцать молодцов из «Технической помощи» подбежали к ним, чтобы принять заказ, и вскоре шестьдесят ложечек нежно звенели, размешивая сахар в шестидесяти стаканах.

Стротт бросился в зал и увидел за столиками совершенно незнакомых, большей частью худощавых, прилично выбритых и одетых джентльменов.

И эти тридцать пар тоже просидели в «Парадизе» до самого его закрытия и тоже выпили только по одному стакану чая и прочитали все газеты и журналы, которые им по первому требованию приносили обозленные молодчики из «Технической помощи».

Тогда Иов Стротт обратился к своим необычайным клиентам с речью. Он сказал, что каждый джентльмен и каждая леди вольны пить и есть, что им угодно и сколько им угодно, и что в этом отношении он, Иов Стротт, как ресторатор и христианин целиком полагается на промысел божий. Но если тридцать клиентов проводят со своими дамами в ресторане ровно тринадцать часов, заказывая за все это время по одному стакану на персону и закусывая принесенными из дому бутербродами, то, на его, Иова Стретта, взгляд, это скорее смахивает не на промысел божий, а на махинации со стороны забастовщиков. Поэтому он, Иов Стротт, вынужден с глубоким сожалением просить высокочтимых джентльменов и их прелестных дам не появляться больше в его ресторане, потому что они все уже сфотографированы и швейцару дано указание никого из них больше не пропускать.

Назавтра Стротт прибыл в ресторан уже в два часа. С трех часов до четырех минут четвертого он лично простоял на контроле рядом со швейцаром, сверяясь с вывешенными рядом фотографиями вчерашних клиентов. В четыре минуты четвертого он, изнемогая от чувства собственного бессилия, покинул свой унизительный пост и скрылся в кабинете. В восемь минут четвертого тридцать совершенно незнакомых джентльменов и столько же совершенно незнакомых дам сосредоточенно размешивали шестьдесят стаканов чая, и они занимались этим богомерзким занятием с краткими перерывами на танцы и более длительными – на просматривание произведений повременной печати до той поры, покуда не пришло время закрывать «Парадиз».

Конечно, приходили и постоянные клиенты, но для них не находилось свободных столиков, и они уходили ни с чем.

И точно так же происходило дело и на четвертый день, и на пятый, и на шестой, и на седьмой, и на восьмой, и на девятый.

И все это время буфет не торговал ни на цент выше стоимости шестидесяти стаканов чая и не было заказано ни единого блюда из роскошного и многообразного меню «Парадиза». Горы неиспользованных овощей пришли в негодность и были выброшены на помойку. Ни разу, не были открыты двери холодильника, где хранились мясные туши, дичь, масло и другие ценные скоропортящиеся продукты. Каждый полдень привозили свежие, румяные хлеба, каждый полдень кондитер «Парадиза» вынимал из духовки, просторной и благоустроенной, как ангар, противни с превосходнейшими пирожными. Но и румяные хлеба и превосходнейшие пирожные черствели втуие. А повара и весь остальной персонал кухни сидели без дела и имели более чем достаточно времени, чтобы поиздеваться втихую над бессильной злобой их хозяина.

А на десятый день Иов Стротт, ночевавший в ресторане, пожелтевший, небритый и с подергивающейся в нервном тике правой щекой, послал О’Флагана за мистером Ральфом Друдом.

– Мне хотелось бы узнать, – сказал Стротт, избегая взгляда старшего официанта, – мне хотелось бы знать, когда это кончится? И, кстати, кто эти дамы и джентльмены, которым так нравится распивать у меня чай?

И Ральф Друд ответил, что кончится это тогда, когда будет подписан коллективный договор на условиях, о которых мистеру Стротту будет сообщено профсоюзом официантов. Что же до джентльменов, которые изо дня в день портят настроение мистера Стротта, то он может не беспокоиться. Это честные, вполне порядочные люди, к сожалению, лишенные в настоящий момент работы.

– Но откуда у них фраки? – удивился Стротт. – Откуда фраки у безработных сапожников и слесарей?

– Это очень долго рассказывать, – улыбнулся Друд. – Конечно, нам пришлось наряжать их в свои фраки. И это была дьявольски трудная работа. Нужно было подбирать безработных такой же комплекции, как мы. В первый день нам к тому же еще пришлось долго уламывать людей, чтобы они пошли к вам попить чаю и потанцевать. Но потом это всем страшно понравилось, и в комитете безработных отбою не стало от парней, которым не терпелось принять со своими дамами участие в этом небольшом развлечении. А портные выделили несколько своих безработных, и те только и делали, что утюжили наши костюмы. И, знаете, появилось столько желающих, что очередь на посещение «Парадиза» уже расписана на сорок три дня вперед. А про дам и говорить нечего. С ними было не в пример легче. Каждая из них сама с удовольствием утюжила свое подвенечное платье. Вы ведь знаете, что за удивительные существа эти женщины! Они скорее продадут свои ботинки и будут ходить на руках, нежели расстанутся со своим подвенечным платьем. А каждое подвенечное платье, даже у жены официанта, в глубине души чуть-чуть бальное…

Тогда Иов Стротт сделал над собой героическое усилие, чтобы остановить тик, искажавший его и без того неприглядную физиономию, и спросил:

– А скажите-ка, старина Друд, сколько в городе безработных?

Это был идиотский вопрос, потому что Стротт знал ответ на него не хуже Друда.

– Что-то около девятнадцати тысяч, – ответил Друд и снова улыбнулся.

И мистер Стротт подсчитал, что если положить по тридцати безработных в день, то это обеспечит не более и не менее, как шестьсот с лишним коллективных чаепитий в «Парадизе», и что за это время он свободно может двадцать раз вылететь в трубу.

Тогда он вздохнул и промолвил необыкновенно приветливым голосом:

– Знаете, что, Друд? Становитесь на работу. Мне уже надоело торговать чаем.

О том, как важно не захворать

Достопочтенный Урия Дрэйк, на совести которого издание пяти детских и двух женских журналов, а также почетное попечительство в четырнадцати колледжах и двух университетах, обронил как-то на ежегодном конгрессе любителей тараканьих бегов и евангелического прогресса фразу, которая не могла не создать ему славу также и беззаветного ревнителя отечественных изящных искусств. Он сказал: «Истинный американский критик – это здоровый критик. А если он вдруг захворал какой-нибудь модной болезнью, то нам – стопроцентным американцам – он может пригодиться лишь для вываливания в дегте».

Некоторые склонны полагать, что под «модной болезнью» мистер Дрэйк будто бы подразумевал радикализм и симпатии к демократическим писателям. Но у нас нет причин толковать эти слова столь ограничительно. Согласимся, что и грипп, увы, далеко еще не вышел из моды.

Целью настоящего повествования как раз и является показать, как опасно американскому критику, пользующемуся любовью и симпатиями мистера Дрэйка, не вовремя захворать самым заурядным гриппом.

Итак, вот волнующая, в высшей степени поучительная история возвышения и падения Мартина Пуста. Одновременно это будет рассказом о том, как важно быть всегда здоровым, а особенно перед началом сезона, если ты подлинно американский критик.

Мартин Пуст был уже совсем не молод, когда на его тусклом небосклоне вдруг забрезжила первая зарница упоительного золотого цвета. Около тридцати лет он барахтался в нескольких тощих эстетских журнальчиках вокруг слов «красота», «чистое искусство», «истинная поэзия», «эстетика избранных», тоскливо сознавая свое убожество и полное бессилие написать что-либо такое, что дало бы ему много читателей и долларов. Его статьи походили на тощий изюм, запеченный в глину. Они вызывали недоуменные вопросы-.