Клич - Зорин Эдуард Павлович - Страница 72

К такой великой и трудной задаче, которую мы принимаем на себя, должно приготовляться внутренним самоочищением, вызывая к деятельности все нравственные силы, приобретенные нами в течение двадцатилетнего мира, а не отречением от лучших плодов его и возвращением к дореформенному порядку вещей. Будем же строги к себе и взыскательны; напряжем все наши средства и внесем в турецкие пределы живые плоды европейской науки и цивилизации. Вот в чем заключаются шансы успеха, а не в глумлении над образованностью, не в порицании Западной Европы и ее цивилизации".

60

В Москве лютовали холода, а в Одессе, куда они направились, была уже совсем весенняя погода. Щедрое солнце согнало с крыш снега, высушило мостовые, и, несмотря на то что по вечерам с моря тянул прохладный ветер, по набережной фланировали нарядные толпы одесситов и приезжих, которых в этом году было значительно больше, чем обычно; среди мужчин преобладали военные, среди дам — женщины сомнительного поведения, что, однако же, никого не шокировало. Шуршали платья, позвякивали шпоры, слышался возбужденный смех. Гвардейцы демонстрировали свою безупречную выправку, а дамы — роскошные бюсты.

Не то приближение весны, не то предчувствие надвигающейся опасности (слово "война" было у всех на устах) обостряло чувства, и музыка, звучавшая в ресторанах и на открытых верандах, наполняла сердца тревогой и необъяснимым трепетом.

Проводы поездов, отправлявшихся в Кишинев, превращались в народные празднества. С божьей помощью турок собирались побить в короткий срок и малой кровью; знающие люди предсказывали, что самое позднее к лету должен пасть Константинополь; поговаривали даже, будто бы султан, опомнившись, запросил у государя пардону, но в это мало кто верил.

В один из таких пригожих вечеров Владимир Кириллович Крайнев сидел на квартире у своего давнишнего знакомого — адвоката Артура Всеволодовича Левашова, дальнего родственника одесского градоначальника Владимира Васильевича Левашова, и, попивая ликерчик, вел с ним беседу. Ему было приятно, что судьба снова привела его в этот уютный и тихий кабинет, в котором совсем недавно, всего год с небольшим назад, вернувшись из Румынии, он так же сидел в глубоком кресле, курил дорогую сигару и слушал небрежно развалившегося перед ним на оттоманке хлебосольного хозяина.

Несмотря на свою рыхловатую внешность и сквозившие в каждом жесте мягкое добродушие, милейший Артур Всеволодович был человеком далеко не робкого десятка, да к тому же еще и изобретательным конспиратором. Об этом знали очень немногие, и в числе их Владимир Кириллович, уже получивший однажды из его рук новенький паспорт подданного Российской империи. И тем не менее фигура эта и для Крайнева до сих пор оставалась во многих отношениях загадочной. Он часто, и не без оснований, задавал себе вопрос: что же все-таки привело этого избалованного, любящего красиво пожить и вкусно поесть жизнерадостного господина на путь, который в один не очень прекрасный день мог решительно изменить всю его судьбу и перечеркнуть столь блестяще начатую адвокатскую карьеру…

С рассеянной улыбкой согревая в ладонях пузатую коньячную рюмку, Левашов сочувственно выслушал рассказ Владимира Кирилловича о его похождениях в Петербурге.

— Я рад, — сказал он, — что могу оказать тебе еще одну маленькую услугу. Товарищами твоими займутся другие люди, а что предстоит сделать мне?

— На сей раз немного, — проговорил Крайнев, дымя сигарой, — просьба моя такова: как журналисту мне бы хотелось попасть на театр военных действий…

— Только и всего! — воскликнул Левашов. — Да разве тебе не известно, что все корреспонденты уже высочайше утверждены?!

— Как? Значит, никакой надежды?

— Совершенно. От "Одесского вестника" едет Сокальский, ты его знаешь. Недавно у меня был проездом Максимов — он утвержден от "Биржевых ведомостей". Едут еще Каразин от "Нивы" и "Пчелы", Мозалевский от "Санкт-Петербургских ведомостей", ну и еще три-четыре человека, среди них Немирович-Данченко.

— Как же быть?

— Нет чтобы связаться со мной пораньше.

— Словно тебе неведомо, при каких обстоятельствах я оказался в Одессе… Но все-таки, ты можешь мне что-нибудь предложить?

Левашов сделал неопределенный жест рукой, словно нарисовал что-то в воздухе.

— Надеюсь, на сей раз документы твои в порядке? — вдруг спросил он.

— Об этом можешь не беспокоиться.

Левашов задумчиво потеребил бородку.

— Я бы, конечно, мог попытаться, и попытаюсь непременно, но обещать наверняка не могу, — сказал он, удобнее устраиваясь на подушках.

Владимир Кириллович улыбнулся, не без интереса разглядывая его томно покоящееся, изнеженное и рыхлое тело.

— Чему ты улыбаешься? — приподняв на уровень глаз наполненную коньяком рюмку и посматривая сквозь нее на Крайнева, спросил Артур Всеволодович.

— Да вот, знаешь ли, еще в прошлый раз хотел тебя спросить, но так и не отважился…

— Так спрашивай.

— Видишь ли… — Крайнев обвел выразительным взглядом роскошный кабинет и задержался на безмятежном лице хозяина. — Что привело тебя к мысли… Словом, мне не совсем ясна та роль, которую ты играешь в нашем деле? Впрочем, если не хочется, можешь не отвечать.

— Вопрос твой действительно не совсем тактичен, но изволь: сперва увлечение историей и экономикой, а затем уроки, преподанные мне российской действительностью. В силу своей профессии я принужден заниматься страданиями людей, меня окружающих… Впрочем, это не совсем точно: окружают меня как раз люди скорее корыстные и бессердечные, но в них-то я и увидел источник многих зол. "Неужто причина в извечном несовершенстве человеческой природы?" — спросил я себя однажды. Одни люди злы и корыстны, другие же возвышенны и благородны. Но отчего тогда извечный закон действует с постоянной неотвратимостью, обрекая на несчастья лишь тех, кто принужден пахать и сеять, и осыпая всеми благами тех, кто проводит дни свои в удовольствиях и праздности?..

Левашов замолчал и вопросительно взглянул на Крайнева.

— Я слушаю, слушаю, — сказал Владимир Кириллович.

— Да вот, собственно, и все, — неожиданно подытожил Артур Всеволодович и выпил свою рюмку.

— Все?

— Остальное, полагаю, тебе известно. Я не анахорет, да и та роль, которую я играл в обществе, отнюдь не противоречит моим убеждениям. Миллионщики, чьи процессы я веду, не скупятся на гонорары, и немалую часть средств я регулярно перевожу за границу на нужды хорошо известных тебе лиц… Ты разочарован?

— Нет, что ты, как раз наоборот. Всякие слухи, знаешь ли, о твоих сибаритских замашках…

— Так что же ты хочешь? — весело прервал его Левашов. — Бросить все и пуститься босиком по родной земле? Кому от этого польза? Разве что только мне самому, да и то сомнительно…

На этом они расстались, договорившись встретиться через неделю.

61

— Так, значит, все решено — и вы отправляетесь в действующую армию? — спросил Громов, с любопытством разглядывая Крайнева.

— У меня нет другого выбора, — сказал Владимир Кириллович. — Вы же знаете, я связан обязательством перед своей газетой.

Громов кивнул.

— А вы? — обратился он к Бибикову.

— Я мог бы присоединиться к вам и ехать в Швейцарию, — неторопливо начал Степан Орестович, — но думаю, что мое присутствие на театре военных действий будет вполне оправданно, если учесть к тому же, что я по образованию медик…

— Речь идет о ваших политических взглядах, — нетерпеливо прервал его Громов и зажег папиросу.

— Тем более, — спокойно продолжал Бибиков, — мои политические убеждения ничуть не мешают, а скорее обязывают меня принять участие в событиях, которые, как я полагаю, окажут серьезное воздействие на последующее развитие событий в самой России.

— Да? — дернув уголками губ, насмешливо сказал Громов. — А вам не кажется это ваше убеждение по меньшей мере наивным? Политическая агитация, которой мы смогли бы спокойно заняться в Швейцарии, принесла бы нашему движению неизмеримо большую пользу.