Служу Советскому Союзу 2 (СИ) - Высоцкий Василий - Страница 34

Здорово, Серега. Арахис вчера ел? Рубль брось в общую вазу. С аванса луцкаем ещё?

Были у меня юбилейные рубли, где на одной стороне изображен герб и номинал, а на другой стороне был изображен монумент «Воин-освободитель» и по кругу шли слова «Победа над фашисткой Германией» и дата «ХХ лет». Вот один из этих рублей и упал в общую вазу, в которую «слоны» скидывались на покупку чая и меняли их на зарплату солдат-срочников.

Солдаты в то время получали три рубля восемьдесят копеек в месяц в Союзе, а в ГДР имели аж целых пятнадцать марок. Вот примерно так мы и меняли деньги для ребят на будущее — пять марок к одному рублю. Срочникам в СССР марки были не нужны, а вот рубли брали. Заставлять не заставляли, но и свой процент имели и вряд ли это можно было назвать спекуляцией, скорее фонд взаимопомощи и взаимовыручки.

Солдатам же помимо обмена ещё сопутствовало некоторое удовлетворение желаний, такое, как покупка чего-нибудь из-за забора. В основном это были сигареты, сладости и редко алкоголь. Так что наш обменный пункт никогда не оставался пустым.

И вот в эту самую вазу я опустил заветный рубль с чеканкой.

Если вы не поняли, что содержалось в записке, то попробуйте прочитать первые буквы слов без имени и с опусканием предлогов.

Вроде бы невинная записка превращалась в вопрос. И опускание рубля означало ответ. И после ответа через день появилась новая записка:

Серега, сегодня Михалыч литр укупил. Ждет на игру.

Если у вас получилось прочитать первую записку, то не составит труда понять — о чем речь и во второй. Да, был и Михалыч, старший техник, была и игра в карты. Но самое главное, что я понял — Зинчуков рядом и он отслеживает де Мезьера. А это значило, что передача данных о тех, кто находился на аэродроме вовсе не так уж важна.

Охота шла полным ходом и такую крупную лису, как Ульрих ни в коем случае нельзя было упускать…

Глава 29

Двадцать первого февраля мне неожиданно выдали увольнительную. Неожиданность была в том, что я просил на гораздо позднее время, но начальственное око обратилось на меня гораздо раньше.

Конечно, тут не обошлось без волосатой руки Зинчукова, так как именно к нему на встречу я отправился в тот день. Мы встретились в темном зале небольшого клуба. Показывали «Белое солнце пустыни». Пусть фильм и был переведен на немецкий, но я всё же посмотрел его с удовольствием.

Это словно глоток свежего воздуха после керосинных паров ангаров и запаха солидола. Мне уже стало надоедать нахождение на одном месте без каких-либо действий.

Мимо проходила жизнь, где-то за забором была Ангела и Ульрих, а я всё крутил и крутил гайки. К слову сказать, Ульрих тоже пропал. Я вроде бы и был завербован, но кроме списка сослуживцев от меня ничего больше не требовали. Вроде как попал в категорию «спящих» — агентов, которые ждали команды, чтобы начать действовать. Такие агенты до поры до времени ведут себя как нормальные люди, но в час икс начинают действовать совершенно иначе.

Или меня можно было сравнить с «кротом». Вроде Штирлица… Главное отличие от разведчика в его традиционном значении заключается в том, что «крот» вербуется ещё до того, как получает доступ к закрытой информации, иногда даже до того, как начинает работать в той сфере, которая интересует вербующую сторону. Часто «кротов» вербуют «на вырост», с прицелом, что рано или поздно «крот» достигнет высокой должности в организации враждебной стороны и станет поставлять полезную информацию.

Вот, может быть, меня как раз и задействовали с прицелом «на вырост»?

В зале маленького клуба витал запах кинотеатра, не современного мне, пропахшего попкорном и пыльной тканью, а того, старого. Пахло дерматином от кресел и женскими духами. Всё-таки на фильм ходили, как на некое подобие праздника, где в зале могли быть другие женщины и мужчины. А это значит, что следовало плеснуть на щеки несколько капель.

Я устроился на своем узком месте, сел так, чтобы не мешать ни пожилой женщине слева, ни крупному мужчине справа. Подлокотники располагали к борьбе за них, но мне было лень, поэтому я сдал их без боя.

Зинчукова я не видел вплоть до того самого момента, как зал погрузился в темноту и раздались знакомые звуки музыки, а по экрану, среди сиреневых шапок Иван-чая и стволов березок поплыла «разлюбезная Екатерина Матвеевна». Уже когда актриса в красном платке начала смотреть с экрана в зрительскую душу, я краем глаза уловил движение справа.

Там с негромкими извинениями пробирался тот самый пухлый бюргер с залысинами, которого я видел в ресторане. Его место оказалось как раз за моим.

Я ничем не выдал нашего с ним знакомства, а продолжал смотреть, как товарищ Сухов вынырнул из своих грез и потопал по горячему песку в далекое светлое будущее.

Добрая половина фильма прошла, когда я ощутил, как по спинке моего кресла легонько постукивает носок сапога. Вибрации были едва различимы, но я всё-таки смог разобрать, что мне морзянкой идет послание:

Ч-е-р-е-з-д-е-с-я-т-ь-м-и-н-у-т-в-т-у-а-л-е-т-е

Морзянка прошла два раза, а после бюргер извинился перед сидящим слева и двинулся на выход. Как раз в этот момент товарищ Сухов произнес фразу, которую знают все на советском пространстве:

— Павлины, говоришь? Хэх!

Актер словно сказал это в спину выбирающемуся бюргеру.

Я запустил внутренний таймер и начал отсчитывать время. Через обозначенный промежуток времени я тоже пошел на выход. В это время «товарищ Сухов» взял Черного Абдуллу на мушку, не давая тому пристрелить своих жен.

Ну что же, напряженный момент. На меня немного пошипели, но в целом я беспрепятственно выбрался наружу и пошел в туалет. Там никого не оказалось, поэтому я справил малую нужду и уже двинулся к выходу, когда небольшое помещение зашел Зинчуков. Похоже, ждал — не отправится ли кто из зала за мной следом?

— От выхода влево. Бежевый Вартбург, — коротко проговорил он и двинулся к писсуарам.

Я молча направился на выход. В раздевалке меня спросила пожилая гардеробщица, принимая номерок:

— Что, неужели фильм не понравился?

— Понравился, но я его уже видел в Советском Союзе, — ответил я с улыбкой и забрал шинель. — Сейчас хочу по городу прогуляться.

— А-а-а, тогда понятно, — кивнула она. — Хороший фильм. Три раза его уже смотрела.

А сколько я раз смотрел? Уже и не вспомню. Много, наверное. Приходил со службы, включал ящик и иногда попадал на него. И ведь смотрел, хотя и знал наизусть каждый сюжетный изгиб и каждую фразу.

Я оделся, одернул шинель перед ростовым зеркалом и, сопровождаемый взглядами артистов с больших плакатов, отправился к выходу.

На улице была оттепель. Тот снег, который в начале месяца покрыл всю землю пушистым одеялом, теперь походил на грязную простынь неряшливого трубочиста. Бежевая машина, напоминающая нашу «пятерку», стояла под высокой елью. Непримечательная, забрызганная по случаю оттепели грязью.

Я встал чуть поодаль, читая расписание фильмов на неделю.

Вскоре вышел бюргер Зинчуков и завел машину. Махнул неизвестно кому, показывая на заднее сиденье. «Неизвестно кто» огляделся по сторонам и зашел за ель. Скользнув быстро под ветвями, я плюхнулся назад. Стоило дверце захлопнуться, как машина тут же тронулась с места.

— Что за срочность? — спросил я, когда «Вартбург» отъехал от кинотеатра на приличное расстояние.

— Снова авиакатастрофа, Борис, — проговорил Зинчуков, не оглядываясь. — Снова авария с правым крылом. И снова непонятная ситуация…

Перед глазами вспыхнули происшествия, которые были в прошлом году в Советском Союзе. Одно из этих происшествий, предотвращение катастрофы, стало причиной моей работы в «Гарпуне». И там участвовал проводник, который должен был нейтрализовать пилотов и шарахнуть самолет о землю.

— Как это случилось? — спросил я.

— Это произошло в аэропорту Рузине, в Чехословакии. ТУ-154 выполнял регулярный рейс по маршруту Москва—Прага, но при заходе на посадку перешёл в быстрое снижение, врезался в землю и разбился. Из ста человек на борту погибли шестьдесят шесть, из тридцати четырех выживших восемнадцать получили ранения, — сухо отрапортовал Зинчуков.