Владимир Петрович покоритель (СИ) - "Дед Скрипун" - Страница 3

Саму охоту я не видел, не берут с собой. Уходят утром. Меня оставляют с нянькой, с тем, в кого черный ноготь командира ткнет, а возвращаются к закату, с кусками парного мяса, увесистыми такими, и шкурами, впечатляющих размеров. Потом полночи солят, да и коптят. А так как частенько они раненными приходят, с охоты, с ссадинами и синяками, потому и делаю вывод, что опасное у них занятие — охота эта.

Соль, кстати, тоже не под ногами валяется, за ней ходить приходится. Ее-то добычей мы с нянькой обычно и занимаемся. Увесистой киркой, на деревянную, длинную палку, насаженной, отбиваем белые куски в глубокой яме, и в лагерь относим, там меж двух камней перетираем и в мешки упаковываем. Еще в наши обязанности входит приготовление пищи и обучения Пуся, то есть меня, языку местному.

Пища готовится на костре простая, в основном мясо на углях, без всякого там маринада. На огне подогрели, и полусырое слопали, с голодухи самое то, поверь на слово, за уши хрен оттащишь. Еще компот кисленький, из ягод, что по берегу ручья растут, без сахара. Ничего так, приятный. Я вообще-то не очень такой вкус люблю, но тут привык, даже нравится стал.

Да вот еще что забыл сказать. Себя они называют: «Дроцы», что-то вроде ветра по-нашему, хотя в их понимании это слово имеет более расширенное значение, так как ветер еще и местное божество ко всему прочему.

Всего их в лагере одиннадцать. И они все по характеру разные, точно так же, как и люди. Каждый со своими закидонами. Тот, что сейчас со мной остался, веселый парень, суетливый немного, но толковый. Сидит вон напротив и втирает мне в уши правильное произношение слова мясо. Его болтовню, я конечно буду излагать своими словами — по-русски, на дроцком ты не поймешь вообще ничего. Жуткая тарабарщина.

— Мясо надо говорить правильно, — учитель явно нервничал от моей тупости, — Не муясио, а мясо, не уя, а я, не ио, а о. Мя-со, — выговорил он по слогам и постучал пальцем по моей голове. — Повтори.

— Муясио. — Пробормотал я, и оттолкнул его попытавшуюся снова стукнуть мою голову руку. — Ты себе по тыкве постучи, образина зеленая.

— Вот ведь тупой Пусь, сколько можно втолковывать в твою водянистую голову. Ты наверно специально издеваешься над таким славным парнем как я? Что тут сложного. Мя-со. Повторяй.

— Послушай Дын, — так моего учителя звали. Я высунул язык, показал и спрятал, пока тот не ухватил, были понимаешь инциденты, и постучал зубами. — Я по-другому устроен, тяжело мне, по-вашему, говорить.

— О Свободный Ветер, — закрутил мой учитель руками, это у них что-то вроде нашего: «О мой Бог», — За что ты послал мне этого урода в ученики. — Это он меня уродом назвал. Конечно, зеркала то нет, сравнить не получится, а потом ко мне так заговорщически склонился, прямо носом в ухо, и зашипел. — Давай его на две половинки разрежем, чтобы хоть чуть-чуть нормально выглядеть начал. — Вот гад, это он пошутил так.

— Себе зашей, — огрызнулся я, но злобы не было. Он действительно хороший парень, добрый и веселый. Сидит улыбается, свой язык свой фиолетовый раздвоенный высунул, двумя пальцами сжал, глазом подбородочным оценил манипуляцию и заржал. Шутка ему блин понравилась.

— Смешной ты Пусь.

— Не Пусь я, а Владимир Петрович.

— Влудюсь Пусьтросичь, — Повторил он по-своему, по-тарабарски, и окончательно покатился по траве. — Так все правильно мы тебя называем. Сократи Пусьтросичь, как раз Пусь и получится.

— Слушай, ты, дыня. — Я уже даже злится начал.

— Я не дыня, я Дын.

— Дыня ты, а не Дын. У нас на грядках такое чудо как ты выращивают, самое тупое растение на свете. Вроде ягода, а присмотришься овощ — овощем.

— Ой не могу, дроцев выращивают, вот рассмешил.

Вот тупой. Он наверно долго еще так катался бы по траве, но видимо что-то почувствовал нехорошее. Потому, как резко вскочил, морду серьезную состроил, скидывая ружье из-за спины и втягивая носом.

— Ты чего?

— Неприятности у нас, туши костер, может пронесёт. — Он завертел головой, резко вдыхая и выпуская воздух между зубов, как будто на вкус пробуя. Не к добру это.

— Что случилось то? — Я залил огонь, быстро сбегав к ручью, и встал рядом.

— Пантар. — Произнес он шепотом.

Что это за зверь такой, я понятия не имел, но впечатленный озабоченностью своего учителя, слегка трухнул.

— Возьми Кирку в шалаше и вставай рядом. — Буркнул тот не оборачиваясь.

Вернуться вовремя я не успел. Грохот выстрела и крик Дына застал меня выскакивающего на четвереньках из покрытого шкурами, помещения. Драка была в самом разгаре. Здоровенный, желтый зверюга, вцепился клешнями в подставленное попрёк ружье, и пытался отгрызть голову моего учителя. Сожрать гад хотел. Пантар этот выглядел страшновато, мурашки у меня по спине крупные пробежали, прямо от макушки вниз и спрятались в самом подходящем для них месте, засвербев неприятностями.

Огромная голова, покрытая костяными наростами, с открытой красной пастью, и двумя рядами острых иголок зубов, тянулась к голове своей жертвы, которая отчаянно отворачиваясь от щелкающих челюстей. Непропорционально маленькое, крабовое тело, опиралось на словно отрезанные у большого кузнечика ноги с зелеными когтями. Они, ноги эти, тоже не простаивали без дела, и не только держали это чучело в вертикальном положении, но еще и норовили лягнуть моего зеленого друга. Лапы — руки клешнями, с противным звуком скребли по металлу ружья, словно перекусить пытались. В общем картина складывалась неприятная. Скоро придет к моему учителю северный зверек, а следом и ко мне.

Во мне ярость проснулась, нет, страх не прошел, просто как-то спрятался, наверно с мурашками вместе куда-то залез, а ярость вылезла, не было никогда, а тут на тебе. Откуда что берется? Заорал я и разбежавшись запрыгнул, на спину вражине, хорошо так с испугу запрыгнул, удобно получилось, его короткая шея в аккурат между ног оказалась. Не знаю, что там этой зверюге на ум пришло, но дыню она бросила и в пески ломанулось со мной в виде всадника. Картина скажу, без скромности, достойна кисти великого художника: Несется по пескам, прыгает с бархана на бархан образина, пеной изо рта брызгает, а на ее шее, я, герой эпический, коленками держусь, ору матом, и киркой по башке луплю, что есть сил. Брызги летят в разные стороны, я какой-то гадостью зеленой сопливой покрываюсь, а эта сволочь прыгает не останавливается. Далеко удрали, пока я наконец дырку до мозга проколупал. С последним ударом кирка хрустнула и застряла, зверюга рухнула, а я, не успев отпустить рукоятку импровизированного оружия сделал двойной кульбит, и головой об землю выключился.

Друг

Однако, принудительное погружения моей тушки в наркоз, становится в этом мире тенденцией. Неприятной скажу я вам тенденцией. Но вот выход из тьмы сейчас порадовал больше. В прошлый то раз меня просто полили основательно волшебной водичкой, наслаждение конечно получил от этого незабываемое, но в этот раз!..

Тот, кто рассказывает, что он, придя в себя после отключки, долго лежит и слушает, что там говорят, пока думают, что клиент в состоянии овоща — обманывают. Нет, сказал слишком мягко, врут они, так как наверняка самих не вырубали, и такого бесценного опыта не имеют.

Происходит это процедура так: Сначала бессмысленные глаза открываются, и только потом, спустя время, включается мозг, а способность соображать приходит вообще только после долгого и тупого обшаривания глазами местности. Ты конечно скажешь, что в прошлый то раз я не сразу свои гляделки продрал. Конечно, согласен. Только я не думал тогда, а балдел, это, разные вещи. Не веришь мне, попроси своего соседа, покрепче приложить тебя табуреткой по голове, вот тогда и поспорим.

Но я отвлекся. Когда способность соображать, вернулась в мою бедную голову, я понял, что пристально смотрю в одну прекрасную точку, и вижу лицо ангела. Солнечный нимб вокруг, немного оттеняет черты, но от этого они выглядят еще более загадочно и привлекательно. Огромные голубые глаза, очерченные аккуратными ниточками бровей, и длинными чуть вздернутыми в верх ресницами, смотрят на меня с такой материнской нежностью, что хочется выть и плакать, жалуясь на судьбу. Губы, такие нежные, чувственные губы улыбаются, но сразу видно, что им не смешно, они сочувствуют бедному мне, и пытаются таким вот образом подбодрить. Желание поцеловать это чудо, стало единственным, о чем я мог думать. Я вытянул губы и попытался подняться.