Никогда не было, но вот опять. Попал (СИ) - Борков Алексей Николаевич - Страница 30

— Да я так, стебаюсь по привычке, только с тобой и отвожу душу. Ну а волхвы, друиды да колдуны всякие вам родня или нет?

— Чего это про волхвов да друидов вспомнил? К нам они отношение имеют такое же, как и попы. Ведь волхвы и друиды это жрецы были при своих богах, а значит, при тогдашней власти терлись и на нас они ополчались не хуже тех же инквизиторов. Конечно и среди волхвов, друидов, да и среди наших священников встречались ведающие люди. Но мало их было. Про колдунов ничего не скажу, не знаю, может и есть они, а может, и нету их вовсе.

— А ты тогда кто? Ведь не простая же знахарка деревенская.

— Чем же тебе знахарки не угодили? Знахарка ведь от слова знать. Правда знать-то мало, надо еще и уметь знание применить. Таких, как бабушка моя, исстари ведуньями называли, от слова ведать. Мы знания ведаем.

— Как это ведаете? Управляете что ли?

— Сказанул тоже — управляете! Скорее они нами управляют. Ведаем, это значит, как бы с рождения они нам даны вместе с «силой», наставница, а это чаще всего, но не всегда, родная бабушка, помогает правильно раскрыть их и учит пользоваться. А знахарство это нам как бы в подарок дается обычным научением, как в школе.

— То есть, Катьку Балашову или любую другую девицу знахарству обучить можно.

— Любую не получится, какую можно обучить тех тоже не много, но Катьку твою научить можно.

— И то хлеб! А нельзя ли продемонстрировать, ну показать то есть, что либо такое-эдакое.

— Чего тебе показать то?

— Хотя бы файербол, какой-нибудь завалящий.

— Это, что за зверь?

— Это не зверь, а шар огненный. — Я решил немного постебаться над Бабой Ходорой. — Разводишь значит по шире руки, — показал как нужно развести руки, — захватываешь побольше энергии, — показал как захватывать энергию, — мнешь ее в ладонях как снежок, потом бросаешь куда-нибудь, ну скажем в печку.

Я старательно помял, якобы, захваченную энергию и швырнул ее по направлению к печи и от удивления и испуга шлепнулся задом на пол. И было от чего, поскольку с моей руки сорвался светящийся шар, врезался в печную заслонку прожег ее и бабахнул внутри. Я сидел на полу, обалдело мотал головой и тихо матерился. Потом я услышал какие-то всхлипы. Глянув, с испугом, на Бабу Ходору увидел, что та, прикрывая рот рукой, пытается сдержать рвущийся наружу смех и не может с собой справиться. Я, вскочив на ноги, бросился к печи, заслонка была целехонькой, отодвинув ее, заглянул в печь и там никаких следов взрыва. Обернулся к женщине и спросил:

— Как ты это сделала?

Та, подавив смех, сказала с преувеличенной серьезностью:

— Я-то здесь причем. Это ты огнем швыряешься, чуть печь мне не развалил. — Но, не выдержав, засмеялась. — Ты так хорошо изображал мага, что оставалось чуть-чуть подтолкнуть и готово.

— Получается, ты что угодно внушить можешь?

— Тебе внушить чего либо не возможно, не знаю почему, но ты у меня первый такой, после бабушки. Остальным, кое что внушить могу.

— Тогда что это было?

— Да просто все. Ты, ведь когда своими грабками «энергию» греб да мял, представлял же все это себе. Оставалось немного подправить да подтолкнуть и вот он файербол твой. Так что смекай, как тобой управлять такие как я могут и не подставляйся.

— Вот блин! Спасибо за урок Феодора Савватеевна, здорово ты мне по башке настучала. Это, выходит, мы зря тебя тогда спасали, сама бы справилась.

— Вовсе даже не зря! Я может быть и справилась, но пару тройку особо ярых пришлось бы прибить, а нам нельзя убивать, сильно судьбу свою можно подпортить. Да из села пришлось бы уходить спешно.

— Не понял! Ты, что же и убить можешь? И чем же ты их убивать собиралась? Уж не настоящим ли файерболом?

— Тьфу на тебя! Сдался же тебе этот файербол! Не умею я огнем кидаться, и ни кто этого не может. Для этого пушки есть, ну бомбы всякие, вон даже царя-батюшку без всякого файербола упокоили. А убить кого либо хотя и трудно, но можно; всяк свою смерть с собой носит. Остается подтолкнуть, ну как тебя, и готово. Для этого знать кое что надо, ведать то есть. А я ведаю!

Ладно, заболтались мы с тобой, иди-ка ты домой, да с дедом своим поговори. Покайся. А то извелся, поди, старик. Я ведь отговорила его, тебя расспрашивать. Сказала, что сам все расскажешь, когда время придет.

Глава десятая

Дойдя до дому, встретил у крыльца деда:

— Поговорить надо, тятя.

Дед, снял рукавицы, положил их на крыльцо, потом сел на них и произнес:

— Давно пора. Летна боль! Ну давай говори.

— Что прямо здесь на крыльце? Разговор-то долгий будет.

— Ничего погода теплая не замерзнем.

И я рассказал ему все с самого начала. Дед, хмуро не перебивая и без всякого удивления, выслушал. Видимо Баба Ходора хорошо его подготовила. Помолчал и задал неожиданный вопрос:

— Чего раньше-то молчал?

— Раньше? Раньше ты б меня и слушать не стал, да и кто должен был рассказывать? Ведь тогда как бы двое нас в одном тельце было. Ленька боялся рассказывать, а старик не хотел, потому что был уверен, что ты ему не поверишь.

— А теперь, думаешь, поверю!

— Можешь конечно не верить, но согласись, что ты стал потихонечку привыкать к тому, что Ленька сильно изменился после того как молния его шандарахнула. Да и Баба Ходора тебе все рассказала. Но только тогда она не знала про то, что теперь я один. И скорее всего я больше Ленька, но Ленька освоивший память старика из будущего. Будем считать, что Ленька чудесным образом повзрослел, хотя и остался в теле тринадцатилетнего мальца.

— Ладно, посмотрим, что дальше будет. А точно помнишь, как мать твою с отцом варнаки убивали?

— Помню, но раньше рассказывать не мог — горло перехватывало, да и сейчас вспоминать не сильно хочется, но тебе, что помню, расскажу.

Я ведь спал тогда, когда эти гады телегу остановили. Проснулся от мамкиного крика, приподнялся и увидел как отец какого-то зачуханца топором по голове хватил, а его другой оборванец ножом в спину ткнул. Два или три раза. А двое мамку схватили и в кусты поволокли, она вырывается кричит: «Ленька беги! Беги!». Я с телеги соскочил, но убегать не стал, схватил палку и одного этой палкой изо всех сил хряснул. Тот мамку бросил, ко мне обернулся и видно кулаком меня по голове саданул, голова как будто взорвалась и стало темно. Очнулся, вижу: высокий рябой мужик в нашей телеге шарится. Потом он голову поднял, прислушался и не громко так, крикнул своим: мол, обоз идет и надо уходить. Один схватил наш мешок с харчами, а двое быстро коня выпрягли, мужика, который с разбитой башкой валялся, на коня бросили и в кусты. А рябой мужик сначала лежащего отца ножом ударил, потом быстро так за кусты заскочил там тоже ножом раза два ткнул. Хотел ко мне подбежать, а обоз уже близко. Он рукой махнул и следом за своими в кусты нырнул. Я кое как на ноги встал и к дороге пошел. Дальше не помню.

— А этого мужика рябого запомнил? Узнаешь, если встретишь?

— Узнаю! Лишь бы встретить! Кстати у него вроде и кличка «Рябой». По крайней мере, так его подельники называли.

— «Рябой» значит. А ведь это он тогда от меня ушел. Пока я варнакам головы откручивал, он с заду подобрался, ткнул и убег. Ловок и хитер, оказался, добивать не стал, побоялся видать и правильно побоялся, придушил бы его. А так догнать не смог, сил не хватило.

Я скрипнул зубами и перехваченным ненавистью горлом прохрипел:

— Зубами грызть суку буду!

Дед внимательно на меня посмотрел, но ничего не сказал, лишь головой покачал, и ушел в дом. Я же устало присел на холодное крыльцо и стал разглядывать вечернее зимнее небо. Из будки вылез Кабай, подошел, ткнулся мокрым носом мне в руки. Я потрепал его по голове и, глядя в умные собачьи, глаза произнес:

— Ничего! Ничего Кабаюшка. Еще не вечер! Земля круглая — бог даст встретимся.

Из сеней выглянул Архипка:

— Немтырь ты че зад морозишь? Айда вечерять. А то я мед весь съем, тебе не оставлю.