Застава (СИ) - Ойтен Мирланда - Страница 1

1

<…> Обрадовать мне тебя нечем. Я дошел до Одноглазой, но увы. Махиним не может перевести Ма обратно в Альдари, храм в Серкеле не принадлежит Ордену. Эн Тешуд своего мнения не изменил, впрочем, чего ещё ждать от хрена, подписавшего Ма назначение.

Была небольшая надежда на то, что тётушка всё-таки чего-нибудь добьётся от их матриарха, но увы. Манихим сказала, что их матриарх отправилась на Суд, неделю назад, как я пишу это письмо (сегодня 21 число). Это всё ужасная тайна, никто ни о чём не объявлял, все делают вид, что ничего не случилось. Уж не знаю, чего ждут. Дня два назад в городе была Играс (представляешь, эта карга взяла себе ученицу? Совсем девчонка, вот же ей не повезло), я попытался с ней поговорить о Ма, но не вышло. Её, похоже, на время выборов, решили выслать из Альдари, что её очевидно ужасно злит. Когда я заикнулся о Майе, её чуть не разорвало. Рычала, чтобы я и думать о ней забыл, чтобы я унял тётушку, чтобы мы вынули свои носы из дел сестринства. Потом успокоилась и извинилась, да, но я ни разу в жизни не видел её настолько не в духе.

…видишь, какой я скромный, написал сначала про Ма, а потом уже что получил костис мастера-дознавателя. Возможно, если дела в Городе не осложнятся, то я съезжу весной в Серкел сам, и посмотрю, что там такого интересного, что Ма отказывается возвращаться.

Из переписки мастера-дознавателя Ордена Сулы Намтара и рыцаря-оружейника Ордена Кадма Анзума,

1

Осень в Шеркеле начиналась либо поздно, но бурями и грозами, либо рано — гораздо раньше, чем в Альдари! — но тянулась долго-долго, мягко-мягко. В этом году нам повезло, и осень началась рано. С озера по-прежнему тянуло тёплым ветром, а деревья укутались в золотые ореолы. Наше озеро стало похоже на зеркало в сияющей оправе, а склоны каменных холмов — на пёстрый пертежский ковёр, и в ясную погоду я терялась, в какую сторону смотреть и где вид красивее.

Моя — ладно, наша — машина медленно катился по едва угадывающейся лесной дороге. Весной здесь прошел трактор и пропахал молодую поросль, а следом тяжелый тягач укатал распаханное. После начальство решило, что нашей заставе такая дорогая машина не нужна, и велело перегнать тягач за озеро на лесозаготовки. Там он ближе к концу лета развалился, что вызвало небольшой скандал и обильную переписку с Альдари. Начальник лесопилки попытались выставить виноватым нашего коменданта Рахаила, мол, тягач пришел уже выработавшим свой ресурс, но старик сумел отбиться. Это было ожидаемо, на самом деле, я вот в нём лично не сомневалась. Простые люди в таких местах по десять лет комендантами не сидят. Но настроение Рахаила из-за телеграфных разборок испортилось и уже вторую неделю не желало улучшаться. Когда я к нему сунулась за путевым листом, он на меня наорал, впервые за четыре года.

Но в последний объезд машину с водителем всё же отписал. И подписал все бумаги, что ребята попросили меня ему отнести, побоявшись соваться сами. Как сказала Римма, меня старик любит, а вот её — убьёт.

Я сидела справа от водителя и жалела, что не могу вздремнуть. Отправленный со мной паренёк, Лир, был новеньким и совсем зелёным. В наших местах он появился недавно: месяц провёл на лесопилках, а на зимовку отправился на нашу сторону, как новый автомеханик.

Как новый — вместо Бегейра, надо полагать.

От этой мысли мне становилось не по себе.

По маршруту — и со мной — Лир ехал впервые, а я указывала ему направление. Паренёк, хотя прожил у озера больше месяца, всю необычность и особенность здешних мест ещё до конца не осознал, и время от времени мне приходилось повышать голос, настаивая на моём выборе пути.

К полудню мы, несмотря на сомнения Лира, объехали три камня богов. У каждого мы останавливались на четверть часа, и, пока Лир бегал в кусты или жевал рябину, я осматривала их сохранность, измеряла температуру и смотрела, насколько глыбы изменились в цвете.

Мои действия должны были показаться Лиру совершенно бессмысленными, особенно сование градусника в мох у основания камней. Это не был тот величественный акт веры, который ты ждёшь от служительницы богини. К тому же камни назывались Божьими просто так, лишь из-за того, что на камнях около тропы в Ракку эленийцы выбили воззвания к богам. Знали ли боги об этих возвваниях и питали ли своей силой камни — я не имела ни малейшего понятия. Полагаю, ответа никто не знает. Орден присылал учёных, но половина экспедиции сгинула в лесах, а остальные ничего толком не выяснили, кроме того, что камни весьма занятные. Но это любой мог с первого взгляда определить, и без ученой степени.

Что касается меня, то я своё мнение о происходящем в лесу держала при себе, уж слишком немногое я могла обосновать фактами, а не унылым “мне так чувствуется”. И если бы меня спросили прямо, я бы ответила, что боги плевать хотели на эти камни, гибернийцы ставили их не для поклонения, и записи моей предшественницы в храме только подтверждали мои выводы.

Но никому не приходило в голову спросить глупую сестру Анатеш.

В мои негласные обязанности, как замковой жрицы, входило наблюдение за камнями. Чем бы они не являлись, если в лесу что-то менялось, они реагировали первыми. Никакой системы в изменениях не было, но сам факт, что что-то изменилось, значил, что беда рядом.

К моему облегчению, камни были в порядке и ещё сильнее заросли мхом за лето. За четыре года моей службы они оживали всего один раз — и я не хотела вспоминать ту зимовку. С перевалов ещё до нового года сползла тьма, и мы два месяца просидели за высокими стенами, не смея высунуть нос за ворота. Спустившееся с гор было злым, голодным, и даже рыцари Ордена мало что могли ему противопоставить.

Последним пунктом нашего путешествия была деревня. Она не имела названия и официально не существовала. Но орденцы, к счастью, хорошо знали о способности бумаги игнорировать реальность, и Лир не стал возражать, когда я велела съехать с дороги на зарастающую просеку с едва заметной виляющей колеёй. Только поворчал, что неплохо было бы меня заставить потом перекрашивать кузов и днище машины.

Деревень с нашей стороны озера было ровно три. Одна жалась к железнодорожной станции в полумиле от крепости. Там стояла старенькая заправочная станция, ремонтный сарай и три тупика для поездов, потому что железная дорога была одноколейной. Эта деревня называлась просто и незамысловато: Станция. Обслуживающая станция З-11-Р, если по бумагам. Её населяли охотники, станционные рабочие и временно приезжавшие на раскопки Шаркела учёные. Орденцы обитали в крепости на холме на берегу озера. Там же, в старом храме Тиары, вокруг которого и была построена крепость, жила я. Правда, зимовать приходилось у орденцев в тёплом доме. Формально мне запрещалось так поступать, потому что я была членом Сестринства Тиары, а не Ордена, а храм формально ему не принадлежал. Но зимовать в храме не было ни малейшей возможности. По бумагам он до сих пор отапливался тремя печами в подвале, дрова к которым мне полагалось заготавливать лично с помощью казённого топора и ржавой тачки. Моя предшественница договорилась с орденцами, и храм подключили к крепостной системе отопления. Работала врезка плохо, но хоть храм не промерзал и можно было проводить молитвы.

Вторая деревня была не деревней, а кучкой из пяти изб на берегу озера дальше по берегу, после поворота железной дороги. Раньше там жили рыбаки, но после зимы, когда с перевалов спустилась тьма, дожившие до весны перебрались на Станцию. Летом они возвращались на старое место, но больше никто не рискнул остаться там после листопада.

В третью деревеньку мы сейчас ехали. Она находилась в дюжине стандартных миль по прямой от станции, но по земле надо было преодолеть все пятьдесят: вокруг скального хребта, оврагов, болота и лесных завалов. Это местечко на три десятка домов звалось Берлогой и пользовалось у местных славой места, о котором лучше даже не думать.

К сожалению, только у местных.

Несмотря на запреты и удалённость, некоторые энтузиасты из пришлых, ученых и не очень учёных, пытались в Берлогу пробраться. Цели всегда были самые разные: от поиска других гибернийских городов и праздного этнографического любопытства до желания купить пушные шкурки без орденских посредников и подзаработать. Большую часть летних ходоков деревенские возвращали, осенние и весенние отказывались возвращаться сами, а зимних редко когда находили даже частично.