Любить не страшно (СИ) - Иванова Ксюша - Страница 22

Мне осталось только резко развернуться и уйти. Что я и сделал.

20

…. С какой стати он полез целоваться? Это настолько поразило меня, что в первые секунды я даже не отталкивала, не сопротивлялась. И он осмелел — обнял крепче, прижал к себе. Я стала отбиваться в тот момент, когда язык Влада попытался залезть в мой рот. Это было так мерзко, что меня передернуло от отвращения. И ведь обнять себя я позволила сама — расстроилась очень из-за того, что он ничем помочь Матвею не может. Увидела сочувствие, поддержку с его стороны и проявила слабость, но на большее была не согласна. Оттолкнула и ушла в дом, не прощаясь, и не слушая, что она там кричал мне во след.

Потом, когда не могла заснуть, лёжа в своей постели, я сравнивала. Да, собственно, сравнивать было нечего. Матвей целовал, и я сходила с ума от желания, от нежности к нему. Его вкус, его запах кружили мою влюблённую голову. У меня подкашивались ноги, у меня дрожали руки… Мне было так безумно хорошо, что, закрывая глаза, я и сейчас могла пережить, почувствовать всю эту бурю эмоций. А это — никак, безлико, безвкусно… Единственное чувства — неприятие и раздражение.

Я пробыла у Матвея совсем недолго, всего лишь несколько, показавшихся безумно короткими, дней. А скучала и тосковала так, будто бы меня вырвали из родных стен, из дома, в котором я жила с раннего детства.

Уставшее тело требовало отдыха, а напряженно работавший мозг не позволял расслабиться, отрешиться от действительности. Я хотела оказаться рядом с любимым, в его родных объятиях, там, где, я была абсолютно уверена в этом, мое место. Другого у меня не будет. Только он. И то удовольствие, которое я испытала в его постели в свой самый первый раз — тому доказательство.

Юлька Евдокимова рассказывала, как ей было больно, как не понравилось, как потом долгое время даже и думать не хотелось о занятиях любовью. Мне же было очень хорошо… Снова и снова я вспоминала те минуты близости, которые пережила с Матвеем. И проснувшись утром рядом с ним я, безумно смущаясь, просто не могла удержаться — трогала его и даже от прикосновений испытывала непередаваемое удовольствие. Я напиталась его неповторимым запахом, когда обняв сильное тело, прижималась к спине, уткнувшись в крепкую шею, целовала волосы… Сейчас мне было еще труднее без любимого, чем до поездки — теперь я знала, каковы на вкус его поцелуи, теперь я знала, как может быть хорошо рядом с мужчиной. Теперь я любила еще больше… И сходила с ума от тоски…

…. Давая показания в суде, по отношению ко мне, по тону вопросов, задаваемых стороной обвинения и даже судьей, я понимала, что все уже решено. Роман рвал и метал. Аля плакала. А я пыталась поймать взгляд Матвея, но он не смотрел в мою сторону.

Я ждала его еще до начала заседания возле здания суда, но Матвей, приехавший за несколько минут до начала, бросив скупое: "Извини, потом", прошел и уселся на свое место, всем своим видом показывая, что намерен держать дистанцию.

Итог заседания был для меня громом среди ясного неба, шоком… Два года. Стороной обвинения был другой прокурор, совсем не Перьков, но дело было представлено так, что у Матвея не было шансов. Не помогли никакие поднятые нашими родственниками связи, не помог блестящий и безумно дорогой адвокат, нанятый Ромой. Два года — это практически максимум. Почему так? Оказывается, Игорь Перьков получил серьёзную травму головы, итогом которой стала эпилепсия. Вопрос только в том, была ли у него эта болезнь до нашего конфликта или, действительно, стала результатом недавней травмы головы. Но на этот вопрос, по всей видимости, судья ответил однозначно — именно удар Матвея привел к развитию этой болезни, а значит, к инвалидности.

Матвея забрали из здания суда. Но Сергей договорился о свидании. Не знаю, каких трудов это ему стоило, но посетить Матвея позволили мне. Аля предупредила, что он не знает о том, кто именно прийдет. Он думал, что это, скорее всего, будет Рома.

…У меня было всего несколько минут. Я хотела обнять его и шагнула ближе, но холодный взгляд карих глаз остановил, не дав дотронуться, не дав коснуться. Что сказать? Так много всего собиралась, столько хотела объяснить и пообещать, а теперь вот стояла и не могла — боялась расплакаться.

— Лиза, зачем ты пришла?

— Я люблю тебя.

— Глупости. Не нужно. Ты очень молода, ты ещё встретишь своего мужчину и будешь счастлива. Зачем портить жизнь?

— Два года — это такая ерунда, Матвей… Я всю жизнь ждала… Я буду еще… столько, сколько нужно. Не гони меня, пожалуйста! Позволь ждать тебя. Я приезжать буду… на свидания! Прошу тебя!

Как ни пыталась сдержаться, слезы все равно полились из глаз. Он был расстроен, он был раздавлен несправедливым приговором. Я видела это, я чувствовала… в нервно сжатых пальцах, в хмурящихся бровях, в горестной складке в уголке губ. Больше всего на свете я хотела разделить с ним его боль, его горе. Но он выставил между нами ладонь в предупреждающем, в отталкивающем жесте. Он не хотел. Я ему не нужна…

Я готова была пойти против всего мира, против осуждения, против любопытства. Я готова была отказаться ради него от всего… Только разве есть смысл в этом, если я ему не нужна? Слезы неудержимо текли по щекам, но плечи я не опустила и с гордо поднятой головой шагнула из комнаты, в которой проходило наше "свидание". Жизнь продолжается! Жизнь продолжается? Нужна ли мне жизнь без него?

Я могла бы наделать глупостей. Где-то в уголке сознания билась мысль о том, что есть способ прекратить мои страдания… Нужно только решиться, и мне не будет так больно… Но когда я вышла из здания суда, взгляд уперся в машину Романа, где с моей мамой сидел Даня. Я увидела его мордашку в окне и поняла одну простую вещь — если я не нужна его отцу, то мальчику просто необходима.

У Али — свои дети, и им нужны ее внимание и любовь. У мамы, которая очень жалела Даню и старалась в последние дни проводить с ним время, двое малышей. А у меня — никого. И у Дани — никого. Мы нужны друг другу.

Год и восемь месяцев спустя.

….Дни летели за днями. А вместе с каждым прожитым, потихоньку, как песок сквозь пальцы, утекали недели, месяцы нашей жизни. Последний год в университете я проучилась на заочном. Закончила без красного диплома, хотя и старалась. У меня не было времени, чтобы учиться — я стала мамой.

Большинство женщин становятся матерями в роддоме — когда им на грудь кладут только что рожденного малыша. Кто-то получает этот статус, выбрав себе в каком-нибудь интернате или приюте понравившегося ребенка, волею судьбы оказавшегося без родителей. Я же стала матерью в тот самый момент, когда вся в слезах спускалась по ступенькам Ярославльского здания суда. В том момент, когда села в машину и потянулась к ребенку. Тогда, когда впервые он по собственной воле повернулся ко мне и обнял тоненькими ручками за шею. Я не смогла его бросить. Он стал центром мира для меня.

Официально, опека над Даней была передана Роману и Але. После развода Матвея и Нелли, и ее отказа от мальчика, именно Аверины оформили все положенные документы. Иногда, особенно в те дни, когда нас приходили проверять из службы опеки или когда мне нужно было уехать на учебу, он и жил с ними. У них в доме была оборудована отдельная комната. Но в остальное время, по моему желанию и общему решению родственников, Даня и я жили отдельно в квартире Матвея на окраине города.

Оказалось, что в нашем городе есть специальный центр для малышей с таким же диагнозом, как и у Дани. Я стала водить его туда. Причем, и сама устроилась в этот центр на работу. Правда, не по специальности, а только администратором и на пол-ставки. Но мне платили деньги! Которых, если честно, нам с Даней хватало только на разные вкусности и кое-что из одежды. Все остальное оплачивали Аверины и Пылёвы. Работать полный день я не могла — Данины занятия быстро заканчивались. А нанять для него няню или привозить на время к моей маме — не хотела, потому что водила его дополнительно почти каждый день к уйме разных специалистов — он психолога до логопеда. И это давало результат — он делал успехи!