Ясный новый мир - Михайловский Александр Борисович - Страница 4

Вторым пунктом приказа шла задача, простая, как мычание. В случае совершения агрессии со стороны Японской империи или при поступлении соответствующего шифрованного приказа командования я, получив права Красного Наместника Дальнего Востока, должен силами своего корпуса и приданных местных частей Красной Гвардии огнем и мечом пройти по КВЖД, выметая оттуда самурайскую нечисть.

Задача осложнялась тем, что лето – не зима, и кадрированные части Забайкальского территориального корпуса Красной Гвардии, которым командует Сергей Лазо, собрать можно будет только в том случае, если японцы, сминая пограничные заслоны, толпой попрут через границу. Что казака, что мужика летом от хозяйства оторвать никак нельзя, разве только угрозой чего-то настолько ужасного, что и вообразить трудно. Когда пьяный косорылый унтер зарубит твою жену, а солдаты толпой на сеновале снасильничают дочку – только после этого вскипит в еще не знавших вражеских нашествий сибиряках ярость благородная; но, боюсь, что тогда будет уже поздно. Придется моему корпусу одному драться против всей императорской армии…

– Да, Вячеслав Николаевич, – сказал Фрунзе, почесав в затылке, – нелегкую задачу поставил вам товарищ Сталин. Но мы уверены, что вы сможете ее выполнить…

– Бог не дает креста не по силам, Михаил Васильевич, – я хмуро посмотрел на Фрунзе, – отобьемся в любом случае и задачу, поставленную партией и правительством, выполним. Но сколько народа поляжет зря – даже страшно представить… Короче, так, Михаил Васильевич: мне будет дорог каждый кадровый штык или шашка, каждое орудие или бронепоезд. Молю вас Христом-Богом, Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, и прочими классиками, чтобы вы подкинули мне пару кадровых дивизий в довесок к моему корпусу, а также как можно больше артиллерии и бронепоездов. В любом случае, боевые действия будут вестись вдоль железных дорог, и бронепоезда в ней станут главным ударным оружием.

– Не так все плохо, Вячеслав Николаевич, – покачал головой Фрунзе, – в территориальном корпусе у Лазо имеются две кадровых бригады с хорошими командирами. Это разведывательно-штурмовая бригада вашего товарища, старшего лейтенанта Бесоева, которому по совокупности заслуг присвоено звание подполковника. И бригада лесных егерей полковника Слащова…

– Слащов – это еще тот перец, – кивнул я. – Отличный тактик, мастер маневренной войны. Если японцы сунутся, то он их заставит умыться кровью. Но одного Слащова для решающей победы будет недостаточно. Проблему подавляющего численного превосходства противника не решит даже дюжина Слащовых.

– Вы, Вячеслав Николаевич, делайте свое дело, – сказал Фрунзе, – а мы будем делать свое. Много войск я вам обещать не могу – ну, пару дивизий, не больше. Трехмиллионной Красной Армии в нашем распоряжении не имеется, но предметами материального обеспечения вас снабдят в полном объеме, ибо от мировой войны этого добра осталось навалом. Для антияпонской борьбы попробуйте использовать в деле местных товарищей – я имею в виду китайцев – организуйте из них взводы, роты и даже батальоны. Ну, вы меня понимаете…

Я товарища Фрунзе понял. После страшного напряжения Первой мировой, когда царь Николай, пойдя на поводу у французов, призвал даже запасных четвертой очереди (что, собственно, и разложило армию), Советская Россия еще как минимум лет десять-пятнадцать не сможет себе позволить содержать постоянную армию свыше полумиллиона штыков и сабель. Та самая трехмиллионная Красная Армия, которая в нашей истории возникла в ходе Гражданской войны – совсем не показатель. Большая ее часть не отличалась хорошей боеспособностью и имела крайне низкую дисциплину (что особенно ярко показала Польская кампания), в силу чего большинство красных частей пришлось расформировать сразу после ликвидации крымского плацдарма Врангеля. Лучше меньше, да лучше – видимо, это и в самом деле правильно.

Пройдет совсем немного времени – раздастся гудок паровоза, и наш поезд продолжит движение в новый этап жизни в этом бурном и горячем послереволюционном времени. Если нам и в самом деле суждено устроить тут реванш за русско-японскую войну, то мы непременно это сделаем.

12 июня 1918 года. Петроград. Таврический дворец.

Главы ИТАР Александр Васильевич Тамбовцев

Я с любопытством смотрел на сидящую передо мной даму средних лет. Мария Спиридонова сейчас меньше всего напоминала «самую популярную и влиятельную женщину России» (так называл ее в нашей истории американский журналист Джон Рид). Ее лицо выражало волнение и растерянность. Спиридонова мялась, видимо, еще не решив, как ей себя вести со мной. Для нее я представлял собой темную лошадку, ведь до октября 1917 года она ничего не слышала обо мне, хотя эсеры и эсдеки, находясь на каторге или в ссылке, были друг с другом достаточно откровенны.

Не желая больше испытывать терпение своей посетительницы, я взглянул на нее и поинтересовался:

– Мария Александровна, вы хотели меня видеть. Я готов внимательно выслушать вас. Только, если вы сейчас не готовы к откровенному разговору со мной, можно перенести его на другой день.

Она с тоской посмотрела на меня, тяжело вздохнула и принялась излагать то, что, как я понял, мучило ее последние дни.

– Товарищ Тамбовцев, я пришла к вам как человек, преданный делу революции. Прошу понять меня правильно – я всегда презирала доносчиков. Но в данном случае я перестала бы себя уважать, если бы утаила от своих товарищей то, что мне удалось узнать совсем недавно…

И она подробно рассказала мне о визите в Петроград Бориса Савинкова и о том, что он ей предложил во время встречи. Я не стал говорить ей, что кое-что из того, что она сообщила, мы уже знали. Появление в Советской России такой заметной и известной многим политической фигуры, как Савинков, не могло остаться незамеченным. К тому же Александрович, за которым мы давно уже приглядывали, явно страдал недержанием речи. Он разболтал о своей встрече с бывшим подручным Евно Азефа кое-кому из своих приятелей. Ну а далее, как говорил папа Мюллер, «что знают двое – знает и свинья».

Мы, конечно, предполагали, что рано или поздно Борис Савинков вернется к родным пенатам, и заранее предприняли кое-какие меры для того, чтобы взять его под наблюдение. Лишь одного мы не знали точно: на кого он будет в этот раз работать – на французов или британцев. Оказалось, на французов.

Ну что ж, как говорил поэт Лермонтов: «Постой-ка, брат мусью…»

– Товарищ Тамбовцев, надо сделать все для того, чтобы остановить Савинкова, – взволнованно закончила свой рассказ Мария Спиридонова. – Этот человек погубит немало честных социалистов-революционеров, которые поверят в его пламенные речи и поднимут оружие на представителей народной власти. Скажу сразу – я не всегда и не во всем согласна с тем, что делают большевики. Мне чужды их грубые шаги и их союз с некоторыми из «бывших», но нам, левым эсерам, надо быть с ними в контакте, потому что за ними идет масса, выведенная революцией из состояния застоя. Но одно дело критиковать Сталина и Ленина, и совсем другое – поднять против них мятеж.

– Вы абсолютно правы, Мария Александровна, – постарался я ее успокоить. – Можно иметь взгляды, отличные от других революционеров – а вы ведь должны согласиться со мной, что товарищи Сталин и Ленин настоящие революционеры. Но ни в коем случае нельзя переступать ту опасную черту, за которой начинается кровавая смута. Вы прекрасно понимаете, что мятеж Савинкова изначально обречен на поражение. С обеих сторон будут жертвы, прольются потоки крови – но что эти жертвы и кровь для Савинкова, который опять рассчитывает выйти сухим из воды, и для его хозяев из Парижа… Но мы – не они, и не можем позволить, чтобы такое произошло.

– Я очень рада, Александр Васильевич, что мы с вами нашли общий язык. – Мария Спиридонова впервые обратилась ко мне по имени-отчеству. – Хотелось бы, чтобы наш разговор стал известен товарищу Дзержинскому. Ведь он у вас, у большевиков, служит кем-то вроде начальника красной охранки… – моя собеседница криво усмехнулась. – Савинкова надо остановить – и чем быстрее, тем лучше. Я хорошо знаю этого человека – он азартен и может поднять мятеж в самое ближайшее время.