Божья коровка 2 (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 4

«Ладно, чего разнылся? — наконец одернул он себя. — Будет у тебя любовь, непременно будет. Не сейчас, так позже. Помнишь, что монах тебе сказал? Раз Господь с тобою — не страшись! Правда, он еще про клевету с узилищем что-то говорил, знать бы, что имел в виду. Слуги Божьи говорят иносказательно, иногда голову сломаешь, прежде чем поймешь…».

Трамвай подошел к конечной остановке. Бросив рефлексировать, Борис вышел из вагона и затопал к своему дому. Стоял теплый летний вечер. Небо вызвездило так, что оно казалось пологом шатра, на котором кто-то изнутри нацепил сияющие блестки. И они казались очень близкими: стоит подскочить — рукой достанешь. Завтра будет ясный день.

У себя в квартире он прошел на кухню, где включил подаренную ему «Спидолу». Щербаченя-старший позаботился снабдить приемник батарейками. Борис щелкал переключателем диапазонов и крутил верньер настройки в поисках передающих станций. К удивлению, нашел их много — главным образом на длинных и средних волнах. На коротких их хватало тоже, но приему иностранных станций здорово препятствовал противный вой. Вражеские «голоса» глушили — и довольно эффективно.[9] Тем не менее, Борис сумел поймать и «Би-си-си», и «Немецкую волну», и даже радио из Швеции. Только слушать их не стал: и козе понятно, что клевещут. Он нашел «Маяк» и добавил нужной громкости. Под музыку и новости поставил чайник на плиту, а когда тот закипел, заварил щепотку прямо в чашке. Чай индийский, «Три слона», удалось разжиться в гастрономе, где он некогда работал. Разумеется, купил посредством Алексеевны. Подождав, пока набухшие чаинки спустятся на дно, он отпил ароматного и терпкого напитка. Благодать! Ударная доза танина и теина привела мозги в порядок. Сполоснув чашку, Борис вернул ее на полку у плиты и потопал в ванную. После водных процедур расстелил постель и залез под одеяло, не забыв приемник взять с собой.

«Завтра буду загорать, — думал засыпая. — Выберусь к кустам на пустыре и возьму с собой с собою покрывало и приемник. Книгу тоже захвачу. Буду там читать под музыку. Выберу местечко поспокойнее, чтобы не пугать народ своими шрамами. Хотя люди вряд ли будут. День-то будний, все работают, да и взрослым загорать здесь прямо в городе не очень принято. Это не на море. Хотя дети будут бегать — у них каникулы».

С этой мыслью он уснул, не забыв перед тем, как провалиться, выключить приемник.

Глава 2

Вадим был зол — да что там говорить, просто исходил дерьмом от ярости. Поход к девкам не удался, хотя Витька уверял в обратном.

— Телки молодые, глупые, нам легко дадут, — уверял приятеля. — Пэтэушницы, они распутные. Нужно только хорошенько угостить. Выпьем, потанцуем, а потом — по комнатам. Нам никто не помешает — предки на работе, дом в моем распоряжении. Жарь девок сколько хочешь! — Витька хохотнул. — Раком, боком, стоя, лежа. В доме два дивана, и они по разным комнатам.

И Вадим купился. Гормональный шторм, терзавший его тело, требовал разрядки. Он спасался рукоблудием, и оно частично помогало, но хотелось, чтоб по-настоящему. Лечь на женское, горячее, оказаться в нем внутри, а затем неистово толкать туда-сюда, ощущая неземное наслаждение. О таком Вадим мечтал давно. В свои двадцать лет он ни разу не был с женщиной. Среди однокурсниц в вузе давалок не водилось, а найдись такая, ее бы мигом исключили. За моралью в вузе наблюдали строго — члены партии и комсомольцы, кураторы групп и коменданты общежитий. Девушки Вадиму глазки строили, конечно, только их интересовал законный брак. Он жених завидный — минчанин с квартирой и влиятельным отцом. Папа у Вадима — секретарь горкома партии. Пусть не первый, но начальник, и невестку не обидит. Выбьет ей распределение в столице, заодно пропишет на своих просторных метрах. И с квартирой молодым потом поможет.

Сам Вадим все это понимал, потому таких девчонок сторонился. Ему рано сочетаться с кем-то браком, и родители не согласятся. Мать ему однажды заявила:

— Приведешь к нам лярву из провинции, я тебя сама из дома выпишу. Отбывать распределение в деревне будешь — там учителя нужны. В Хойникском районе или в Малорите.[10] Отцу скажу, чтобы так устроил, он мне не откажет.

Это было правдой, и Вадим поверил. Папа был начальник на работе, в доме заправляла мать. Должность у нее была невеликой — Кира Тимофеевна возглавляла детский сад, но зато она была минчанкой по рождению, а отец приехал в Минск учиться из деревни. Здесь окончил институт, здесь и встретил свою Киру. Она жила в частном доме, где ее родители и прописали будущего зятя, благо в частном секторе, в отличие от квартир, никаких ограничений не имелось. Это помогло отцу Вадима закрепиться в Минске. Кира настояла, чтобы муж оставил мысли об учительской карьере, занялся партийной, Константин супруге подчинился. В институте проявил себя активным комсомольцем и сумел пробиться в члены партии. Получив диплом, стал инструктором райкома комсомола, а со временем — его секретарем. Пусть не первым, но зато начальником. Там его заметили. Перспективного, активного коммуниста пригласили на партийную работу. Начинать пришлось опять инструктором, Константина это не смутило — он попал в номенклатурную обойму. Из нее уже не выпадают — даже если провинишься. В худшем случае понизят, отправив в профсоюзы или на советскую работу — разумеется, начальником.

Этого, однако, с Григоровичем-старшим не случилось — он работал добросовестно. Скрупулезно выполнял порученное дело, был преданным начальству — не подсиживал его, не лез в интриги. Это оценили. Константин стал начальником отдела, а потом — и секретарем горкома партии, что сказалось на благосостоянии семьи. Из полуторки она перебралась в квартиру в центре Минска. Три большие комнаты, паркет, потолки в три метра высотой. Импортная мебель — ее Кира Тимофеевна выбирала лично. Денег у семьи имелось не сказать, чтоб много, но для номенклатуры многое доступно по весьма щадящим ценам, например, продукты. В специальном ателье шьют отличную одежду, и весьма недорого. Для партийного начальства фасоны однотипные — выделяться им нельзя, а вот их супруги могут не стесняться, чем заведующая детским садом активно пользовалась, пробуждая приступы зависти у подчиненных.

Вадим рос в довольстве. У него имелось то, о чем сверстники мечтали. Своя комната в квартире с телевизором и радиолой. Импортная обувь и одежда. Спортивный велосипед «Спутник», а в шестнадцать лет он получил в подарок мотороллер — не какой-то тульский или вятский, а чехословацкую «Чезету», на которой гордо рассекал по городу. К окончанию университета отец обещал подарить ему автомобиль — разумеется, если сын не доставит огорчений. И модель озвучил — «Москвич-412». Его только-только стали выпускать, и автомобиль-красавец с мощным двигателем был мечтой советских граждан. А еще в Тольятти строился завод, и с его конвейера в будущем году потекут в народ бывшие «фиаты» под советской маркой. Может быть, один из них достанется Вадиму. Потому он был примерным сыном и во всем слушался родителей.

Но гормоны в теле бушевали и Вадим не мог с их зовом справиться. Рассказал об этом Витьке, и приятель предложил помочь:

— Ерунда, — сказал Вадиму. — Баб, готовых дать, полно. У меня таких знакомых много. Я организую.

И Вадим поверил. Витька был из сельских, жил в Зеленом Луге — умирающей деревне на окраине столицы. Город подступил к ней очень близко и грозил снести в ближайшем будущем. А в деревне, как считал Вадим, отношения девчонок и парней более свободны, чем у них в университете. Витька был его клевретом, как сказали бы когда-то. Эту роль себе он выбрал добровольно. Как прилип к Вадиму с первых дней учебы, так уже не отставал. Выполнял любое поручение, взялся и за это. Попросил лишь выдать денег на застолье, и Вадим не поскупился.

Он приехал на трамвае до конечной станции «Зеленый Луг». Прогулялся по типично сельской улице без единого клочка асфальта под переливы собачьего лая из каждого двора.