Делай Деньги - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 43

— Ну, очень большая часть этого всего — просто геометрия, — объяснил мистер Клемм. — Мистер Игорь был так добр, что сделал мне прибор, который с этим здорово помог. Пока, конечно, еще не все закончено, и я еще даже не начал оборотную сторону. Вообще-то, думаю, займусь этим прямо сейчас, пока голова свежая.

— Думаете, сможете сделать еще лучше? — спросил Мойст в благоговении перед гением.

— Я чувствую себя таким… Полным энергии! — отозвался Клемм.

— Думаю, это от электрических флюидов, — предположил Мойст.

— Нет, я имею в виду, что сейчас я ясно вижу, что необходимо сделать! Раньше все было как какой-то ужасный груз, который мне нужно было поднять, но теперь все легко и ясно!

— Ну, рад это слышать, — сказал Мойст, хотя был не совсем в этом уверен. — Прошу меня извинить, мне надо управлять банком.

Он проследовал сквозь анфиладу арок и вошел в главный зал через неприметную дверь, чуть не столкнувшись с Бентом.

— А, мистер Липовиг, я уже думал, куда вы…

— Что-то важное, мистер Бент?

Главный кассир выглядел оскорбленным — как будто он когда-то тревожил Мойста из-за чего-то неважного.

— Снаружи у Монетного Двора много людей, — сообщил он. — С троллями и телегами. Они говорят, что вы хотели, чтобы они установили — Бент содрогнулся — Печатный механизм!

— Все правильно, — сказал Мойст. — они от Тимера и Спулса. Мы должны печатать деньги здесь. Это выглядит более официально и так мы сможем следить за тем, что будет выходить наружу.

— Мистер Липовиг. Вы превращаете банк в… в цирк!

— Ну, это я — человек с цилиндром, мистер Бент, так что получается, что я инспектор манежа! — Мойст сказал это со смешком, чтобы немного разрядить обстановку, но лицо Бента внезапно стало грозовой тучей.

— Правда, мистер Липовиг? А кто вам сказал, что инспекторы манежа управляют цирком? Вы очень ошибаетесь, сэр! Почему вы забываете про остальных участников?

— Потому что они не знают, в чем суть банка. Пойдемте со мной в Монетный Двор, ладно?

Он зашагал через главный зал, хотя ему приходилось увертываться и петлять между очередями.

— А вы знаете, в чем суть банка, так, сэр? — произнес Бент, следуя за Мойстом своим отрывистым фламинговым шагом.

— Я учусь. Почему у нас на каждого служащего по очереди? — спросил Мойст. — Это значит, что если какой-то клиент займет много времени, то всей очереди придется ждать. Потом они начнут скакать из одной очереди в другую, а потом вы узнаете, что у кого-то обнаружилась ужасная травма головы. Поставьте всех в одну большую очередь и скажите подходить к первому освободившемуся служащему. Люди не возражают против длинных очередей, если видят, что они движутся… Извините, сэр!

Это было сказано клиенту, с которым он столкнулся. Человек восстановил равновесие, осклабился на Мойста, и голосом из прошлого, которое должно было остаться захороненным, произнес:

— Да ведь это же мой старый друг Альберт. Делишки у тя хорошо идут, так оно? — посетитель выплевывал слова сквозь плохо подходящие зубы. — Ты в швоем коштюме из швета!

Прошлая жизнь Мойста промелькнула у него перед глазами. Ему даже не требовалось для этого умирать, хотя чувство у него было такое, что он вот-вот так и сделает.

Это был Криббинс! Это мог быть только Криббинс!

Одним мешком с песком за другим, память Мойста оглушала его. Зубы! Эти чертовы вставные зубы! Они были гордостью и радостью этого человека. Он вытащил их в качестве трофея изо рта старика, которого ограбил, пока бедняга лежал, умирая от страха! Он шутил, что у зубов есть собственный разум! И они плевались, и щелкали, и чмокали, и так плохо вставлялись, что однажды даже развернулись и укусили его за горло!

Он часто их вынимал и разговаривал с ними! И, аарх, они были такими старыми, запачканными, вырезанными из моржовых бивней, а пружина была такой сильной, что иногда откидывала верхнюю половину головы человека назад так, что можно было заглянуть ему в нос!!

Все вернулось, как некачественная устрица.

Он был просто Криббинсом. Никто не знал его первого имени. Мойст объединился с ним где-то десять лет назад, и одной зимой в Убервальде они провели одно дело со старым наследством. Он был намного старше Мойста, но у него была серьезная проблема личного характера, из-за которой от него тянуло безумием.

И он был кошмарен за работой. У профессионалов есть гордость. Должны быть люди, которых ты не грабишь, и вещи, которые не крадешь. И должен быть стиль. Если у вас нет стиля, вы никогда не взлетите.

У Криббинса не было стиля. Он не был жестоким, разве что если не было абсолютно никаких шансов на возмездие, но у этого человека была какая-то общая отчаянная вкрадчивая злоба, которая очень угнетала Мойста.

— Какая-то проблема, мистер Липовиг? — спросил Бент, сверля взглядом Криббинса.

— Что? О… Нет… — сказал Мойст. Это шантаж, подумал он. Та чертова картинка в газете. Но он ничего не может доказать, ни единого факта.

— Вы ошиблись, сэр, — обратился к нему Мойст. Он поглядел по сторонам. Очереди продвигались, и никто не обращал на них никакого внимания.

Криббинс склонил голову набок и посмотрел на Мойста заинтересованным взглядом.

— Ошибся, шэр? Может быть. Может, и ошибся. Дорожная жизнь, каждый день новые приятели, знаете — ну, нет, не знаете ведь, пошкольку вы не Альберт Шпэнглер. Хотя жабавно, потому што у вас его улыбка, сэр, трудно ижменить улыбку, а ваша улыбка, она как бы перед лицом, как будто бы вы иж-жа нее глядите чавк. Прямо как юный Альберт улыбалшя. Шветлая у него была голова, очень быстрый, очень быштрый парень, я научил его всему, что знал.

… И ушло на это около десяти минут, подумал Мойст, и год на то, чтобы кое-что из этого забыть. Это такие, как ты, создают преступникам дурную славу…

— Конешно, начинаешь думать, а может ли леопард шменить швою шкуру? Мог этот штарый жулик, которого я жнал штолько лет назад, бросить широкий и извилистый путь ради прямого и узкого? — он бросил взгляд на Мойста и поправился: — Упш! Нет, конечно, вы не могли, пошкольку никогда раньше меня не видели. Но я погорел в Псевдополисе, видите ли, был брошен в каталажку за злокозненное праздношатание — именно там я пришёл к Ому.

— Почему? Что он сделал? — это было глупо, но Мойст не мог устоять.

— Не усмехайтесь, сэр, не усмехайтесь, — торжественно сказал Криббинс. — Я теперь другой человек, другой человек. Моя обязанность в том, чтобы нести благую весть, шэр.

Тут со скоростью змеиного языка Криббинс вытащил из своей засаленной куртки помятую жестянку.

— Мои преступления тяготят меня, как раскаленные цепи, сэр, как цепи, но я — человек, рвущийся избавиться от ноши добрыми делами и раскаянием, последнее — самое важное. Мне много надо снять с груди, прежде чем смогу спать спокойно, сэр, — он погремел жестянкой. — Для детишек, сэр?

Наверное, вышло бы лучше, если бы я не видел, как ты раньше это проделываешь, подумал Мойст. Раскаивающийся вор — это, должно быть, одна из старейших уловок в книге. Он сказал:

— Ну, я рад это слышать, мистер Криббинс. Жаль, что я не ваш старый друг, которого вы ищете. Позвольте мне дать вам пару долларов… Для детишек.

Монеты звякнули о дно жестянки.

— Сердечно благодарю вас, мистер Спэнглер, — сказал Криббинс.

Мойст сверкнул быстрой улыбкой.

— Вообще-то я не мистер Спэнглер, мистер…

Я назвал его Криббинсом! Вот только что! Я назвал его Криббинсом! Он говорил мне свое имя? Он заметил? Он должен был заметить!

— …Прошу прощения, я имел в виду святой отец, — выдавил он, и обычный человек не заметил бы крошечной паузы и весьма ловкой замены. Но Криббинс не был обычным.

— Спасибо, мистер Липовиг, — сказал он, и Мойст слышал выделенное „мистер“ и взрывоподобное сардоническое „Липовиг“. Они значили „Попался!“

Криббинс подмигнул Мойсту и побрел через главный зал, потрясывая своей жестянкой, его зубы аккомпанировали ему смесью ужасных зубных шумов.