Б Отечества… (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 19

Да собственно, и не только капитала… по крайней мере, не напрямую. Большинство значимых коллекционеров люди состоятельные, с так называемыми «старыми» деньгами. Влиться в эту среду, стать в ней не просто «своим», но и в некотором роде заметной фигурой, дорогого стоит.

Листая записную книжку, чьи страницы набрякли от сырости, нахожу нужный номер и снимаю трубку с рычагов.

— Мадемуазель! — слышно плохо, будто барышня на телефонной станции держит трубку в полуметре от себя. Да ещё какие-то потрескивания, будь они неладны, — Мадемуазель, соедините меня…

Консьерж, пожилой носатый француз, низкорослый, несколько полноватый и заросший обильным волосом, слушал мои разговоры безо всякого стеснения, нещадно дымя и не пытаясь даже делать вид, что ему это неинтересно.

— … да, месье, да… Алекс! Нет, из России! Из Москвы! Да, да, Пыжов!

— … да, в любое удобное для вас время, месье Николя!

— Мадемуазель! — консьерж выразительно трясёт пустым кошельком, показывая, что надо доплатить. Телефон нынче удовольствие ох какое недешёвое!

Киваю понятливо, и удерживая трубку плечом и шеей, роюсь в карманах. Где же, где…

— … соедините меня…

Наконец, несколько охрипнув и заработав лёгкую головную боль от беспрестанных попыток вслушиваться в треск, кладу трубку и устало приваливаюсь к стене, разминая шею.

— Студент? — фамильярно поинтересовался консьерж, окутываясь клубами дыма и приобретая известное сходство с хоббитом, — Слышал, рекомендации получил? Это много значит!

Ссорится с консьержем последнее дело, но и тратить время на беседы со скучающим стариканом я не имел особого желания. Поэтому вежливо покивав, узнал о славном боевом прошлом дядюшки Жака, отговорился недостатком времени и ушёл в банк.

Несовершеннолетнему, да ещё и гражданину другой страны, открыть во Франции счёт не так-то просто. Но как обычно это и бывает, нашлись обходные пути. Всё, разумеется, полностью законно… просто надо знать, куда и к кому стучаться.

Рекомендательные письма сделали своё дело, счёт был открыт в кратчайшие сроки, и всего через два часа, открыв не только счёт, но и арендовав ячейку, я отправился за привезёнными из Дании книгами.

— Переезжаешь? — удивился дядюшка Жак, вздёргивая кустистые брови, — Уже?! Быстро иудейка в этот раз…

Последнюю фразу консьерж пробормотал себе под нос, так что мне могло и послышаться.

— Нет? — он покивал, посасывая трубочку, — Ну да, ну да… С другой стороны — квартира, между нами, хотя и дрянь, но недорого, да и расположение удачное.

Смелость его объяснялась не только военной пенсией, но и тем, что Папиашвили владеет не всем зданием, а именно мансардой. Какая-то сложная система долевого домовладения, подробности которой мне не слишком интересны, так что я особо не прислушивался, пропуская ворчанье, сопенье и кхеканье старика мимо ушей.

Понял только, что дядюшка Жак — человек заслуженный, а Эка — не то чтобы мошенница в юридическом смысле этого слова, а скорее — ловкая и пройдошливая особа, не обременённая моральными принципами. И она, чёрт подери, не француженка! Французы, по крайней парижане, люди хоть с хитрецой, но порядочные, а не всякие там…

Поднявшись со мной (без моего на то желания), консьерж удивлёно вскинул брови, пройдясь по комнате.

— Это надо же… — только и сказал он, зайдя в туалет, засвистев что-то похоронное и брезгливо рассматривая обстановку. Затем дядюшка Жак примерился задом в кресло, ощутимо продавившееся и раскорячившееся под его весом.

— Н-да… — протянул он, осторожно встав и отряхиваясь, — у нас, во Франции, так не принято! Это надо же… Супруга моя здесь приберёт, ты не против?

Сумму он запросил не то чтобы маленькую, но я, сделав поправку на столичные цены и общую засранность квартиры, нашёл её адекватной. Оживившись будущему прибытку, дядюшка Жак выскочил на улицу за извозчиком и помог мне с чемоданами.

— Книги, что ли? — пыхтел он, вытаскивая их на улицу.

— Да, дядюшка Жак.

— Никак ценные? — в его маленьких глазах, спрятанных в кустистых бровях живое, какое-то детское любопытство. Таиться не вижу смысла, и потому откровенно, хотя и опуская некоторые детали, рассказал о своих заработках, надеясь на рекламу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Во Франции, а тем более в Париже, такого рода деятельность вызывает самое полное одобрение. Здесь всё дышит Историей и Искусством, а французы, не без основания полагая Париж культурной столицей Европы, находят в этом не только удовольствие, но и некоторый профит.

Обычный парижанин, нередко даже такой вот простецкий дядюшка Жак, сносно разбирается в искусстве, и пользуясь возможностью, наполняет своё жилище тем, что он считает предметами искусства или просто милыми безделушками, и как правило, очень задёшево.

Париж, он как Молох, перемалывает судьбы Творцов, приехавших с разных частей света. Лишь немногим из них достаются слава и почести, и совсем немногим — при жизни. Большинству же достаётся безвестность, разочарование, очень часто — чахотка, саморазрушение всеми возможными способами, и ранняя смерть. Но все они, так или иначе, оставляют после себя творческое наследие, пусть даже и остающееся по большей части безымянным.

А парижские обыватели, элегантно небрежные при любом достатке и при любом режиме, имеют возможность приобщаться к прекрасному и смотреть свысока на прочих неудачников, которым не удалось родиться в Париже и даже (о ужас!) во Франции. Они, обыватели, считают себя выше других просто в силу рождения, и чёрт побери, они не так уж неправы!

Нередко бывает так, что картина, купленная у нищего художника, десятилетия спустя составляет основу семейного благополучия. Вещицы, приобретённые по случаю на блошиных рынках, в магазинах старьёвщиков и попросту с рук у обнищавших приезжих, при наличии хотя бы минимального вкуса и чутья, стоят до поры на полках парижан, формируя художественный вкус и украшая жилище. При нужде эти вещицы относятся на блошиный рынок или в антикварную лавку, и парижский обыватель, поправив свои дела, всё такой же элегантный и внешне легкомысленный, обращает свой взор на Творцов, приехавших в Париж из провинции.

— Ну, это правильно, — покивал дядюшка Жак, окутываясь клубами дыма, — ты мне вещички-то показывай, хорошо?

Разобравшись с банком, не стал терять времени и сразу пошёл на почту. От усталости и бессонницы, да на полный желудок, накатила умственная вялость и некоторое равнодушие к происходящему, так что с красотами Парижа и собственно парижскими обывателями решил разбираться потом.

На почте передо мной оказалась пахнущая луком и потом немолодая парижанка, одетая не без претензий на элегантность и кокетство, но страшная, как горгулья. С выразительным торчащим носом, скверными зубами, почти отсутствующими скулами и маленькими, глубоко посаженными тёмными глазами, она необыкновенно походила генерала де Голля, за каким-то чёртом затеявшим игру в переодевания.

Пожилая прелестница вздумала было строить мне глазки, и честное слово, это прогнало весь сон! Одно дело — хмыкнуть при виде интересного типажа, и совсем другое, когда это деголлевский типаж начинает кокетничать!

Стараясь не дышать и не морщиться слишком уж выразительно, я старательно изображал тупого провинциала, решительно не понимающего, что женщина «чуть старше» может многому научить «неискушённого молодого человека». Под конец чуть не сорвался на грубость, сдержавшись только из опасения, что скандал отнимет у меня время.

— Добрый день, месье, — здороваюсь с телеграфистом, крепким мужчиной лет под сорок, протягивая заранее написанный текст и пытаясь не замечать ужимок немолодой кокетки, решившей во чтобы то ни стало записать меня в свои трофеи.

— Куда? — деловито поинтересовался месье, краем глаза косясь на даму и еле заметно усмехаясь.

— Севастополь.

— А, Россия… — взгляд служащего затуманился воспоминаниями, — славный город!